— И еще одно условие, — сказал он, — нефть свою погонишь по нашей трубе.
Пальцы у Вячеслава Ивановича дрожали. Он никак не мог усмирить дрожь, пока закуривал. Нервы ни к черту, подумал он. А в отпуск не допросишься.
— А при чем тут нефть? — спросил Мансуров. — Какая труба? Это не я решаю, поймите. Это государство решает, Президент, правительство...
Ну зачем я, болван, ляпнул про трубу, обругал себя Грязнов. Наслушался, начитался, насмотрелся по телику... Будто судьба России решается этой трубой.
А Мансуров воспрял.
— Теперь другое, — сказал он. — Как мне осуществить ваше требование, если я нахожусь здесь? Мне надо вернуться в Баку, там у меня связи. Деньги, люди, которые ждут моих распоряжений. Они не знают, что со мной случилось...
— Вернуться пока не получится, но связь я вам обеспечу.
— При чем тут связь? — прижал руки к груди Мансуров. — Я не могу распоряжаться своими деньгами на расстоянии. Я все сделаю и тут же вернусь, не сомневайтесь — мой младший брат остается здесь, в ваших руках.
— Он не в моих руках, — оборвал его Грязнов. — Он в руках правосудия. Он — не заложник. И при любом раскладе предстанет перед судом.
— Эй, Вячеслав Иванович, дорогой. — Что-то вроде улыбки появилось на лице Мансурова. — Умный вы человек, но плохой политик. Все в руках Аллаха, а не в ваших или моих. Как говорят русские? Человек предполагает, а Бог располагает. Сегодня вы вершите мою судьбу, а завтра...
— Уж не грозишь ли ты мне?
— Аллах свидетель, какие угрозы? Не говорил я ничего подобного! Просто нет на свете ничего постоянного. И потом, почему вы перешли на «ты»? Я ведь задержанный, а не осужденный.
— «Вы» надо заслужить!
Все-таки он сорвался, потерял лицо перед этой сволочью. И теперь что, откат по всем фронтам? Ну нет.
— Значит, договорились, — сурово сказал Грязнов, стараясь не смотреть на Мансурова, вытиравшего обильный пот носовым платком. — Сорок пленных. Что и как — ваши трудности.
— Может, кто-нибудь из ваших родственников имел несчастье попасть в плен к чеченцам? — осторожно спросил Мансуров. — Поэтому вы столь болезненно воспринимаете этот вопрос? Поймите меня правильно. Деньги — это все, что у меня есть. Благодаря им я еще что-то могу и смею себе что-то позволить...
— Молодую жену, например, — хмыкнул Грязнов и подумал: опять меня заносит.
Мансуров запнулся, но быстро справился с собой и продолжал:
— Я хотя бы ваших пленных могу выкупить. Что и делаю. А вот нищие их родители и нищее ваше государство не способны и на это. Ведь не я их туда посылал, верно? Они мне что, дети мои? Брат мой виноват. Пусть так. И заслужил самого серьезного наказания. Но разве я не предлагаю вам жизни за жизнь? Так за что вы меня порицаете? Ну отправите вы и меня в тюрьму за хулиганство... И какая от этого будет польза?
Его мучила одышка. Он обливался потом, массировал левую сторону груди.
Пожалуй, не притворяется, подумал Грязнов. Хоть спесь с него сбил. И то хлеб.
— Что ж, продолжим наши торги,— сказал Грязнов. — Значит, заботу о выкупе пленных вы берете на себя? — спросил он.
— Но для этого мне надо хотя бы выбраться отсюда, — ответил Рагим Мансуров. — Извините, сердце... Ваша шоковая терапия не для меня.
— Могу предоставить вам возможность позвонить, — подумав, сказал Грязнов. — Но только по-русски, только в моем присутствии.
— Поймите меня правильно, — вздохнул Мансуров. — Будет лучше, если они не будут знать, что я здесь, у вас. Мне и так придется отчитываться перед супругой, где я пропадал эти дни. Пригласите переводчика. Или запишите мой разговор на пленку. Но я по-прежнему настаиваю, чтобы освободили моего брата.
— Боюсь, что уже поздно. Поезд ушел. Следственная машина набрала обороты. Сейчас вам надо думать о другом, как спасти брата от вышки. Если, не дай Бог, Коля Панкратов умрет...
— Что ж, пока не случилось ничего непоправимого, будем надеяться на лучшее, — вздохнул Мансуров.
4
Томилин ехал из аэропорта по направлению к центру Тюмени, искоса поглядывая в окошко автомобиля. Наверное, он правильно сделал, что попросил встретить его на «жигуле» позадрипаннее... Аркан сначала удивился, мол, «аудио прошла капиталку на «отлично», но Томилин настоял на своем. Береженого Бог бережет. Он будет пока разъезжать на «шестерках» и «Тавриях». Пока не разберется, что происходит вокруг.
Телохранитель Аркадий, он же Аркан, спокойно поглядывал на дорогу. Никто, кроме него, не знал об этом странном требовании хозяина. Пришлось идти к мужикам в гаражи и просить на денек какую-нибудь «одноразовую». Мол, родной «БМВ» что-то захандрил. Мужики удивились. Сколько спорили, с ним о преимуществах советского автомобилестроения перед западным (впрочем, уже и перед восточным — время идет...), но Аркан выигрывал спор, обгоняя всех на своей «бээмвешке» по любому бездорожью. И вдруг явился с поклоном. Это с его-то связями, с его-то возможностями попросить у любого из своих какой-нибудь «опель» или «тоёту»! Нет, подай ему на пару дней «одноразовую», как он презрительно называл наши автомашины.
И ведь так и не признался — зачем. Потому что сам не знал. Сам удивлялся капризу хозяина.
Но сейчас, кажется, что-то понял. Вид у хозяина был тот еще. Будто за ним гнались, но так и не догнали. Но он чего-то ждет, какой-то опасности из-за угла.
— Что тут нового? — спросил Томилин Аркана после недолгого молчания.
— А что может быть у нас нового? — пожал тот плечами. — Вы же только недавно нас покинули, всего-то неделя прошла. Или больше?
— Больше месяца. Ну-ну, я слушаю.
— Что касается супруги вашей... Он говорит: пока что ничего определенного. Ездила по подругам, по магазинам, никуда больше не заглядывала. Так что напрасно вы, по-моему, Олег Дмитриевич, дело, конечно, ваше...
— Вот именно, — оборвал его Томилин. — Скажешь Чердынцеву, что изменим наш договор. Раньше платил ему по часам, теперь буду платить по результату. Тридцать долларов в час! И за что? За то, что ездит за ней по пятам? Даже если заметит что-нибудь, разве скажет? Невыгодно, сам понимаешь, такую халяву терять... Так и будет ездить за ней до самой пенсии — денежки идут.
— Странный вы какой-то приехали, Олег Дмитриевич. Случилось что?
— Это я приехал узнать, Аркаша, что случилось.
— Налоги задавили, говорят, одни вычеты да штрафные. Я в это особо не вникаю, сами узнаете все... А насчет Елены Андреевны вы, по-моему, зря. Любит она вас, хоть и молодая совсем. И очень всем довольна. Все время спрашивала, не звонили ли вы. Чердынцев как сыскарь неопытный, конечно, но какая тут может быть работа по результату? Если нет ничего — значит, и результата быть не может. Лучше бы прекратить слежку.
Томилин промолчал. Действительно, что-то не то получается. Мало ли что ему померещилось или показалось... А если не изменяет? Если Гоша просто так трепанулся?
— Скажи, пусть снимет наблюдение, — сказал он Аркану.
— Скажите ему сами. Вы договаривались, вы и скажите.
— Кто-нибудь знает, что я вернулся?
Машина юзом, скользя по отшлифованному
насту — шоссе не успевали очищать ото льда и снега, — едва не выехала на встречную полосу.
Аркадий бешено крутил руль — грамотно, не теряя головы, пока машина снова не стала управляемой.
— Бывает и хуже. — Томилин поправил очки на переносице. И оглянулся вслед пронесшемуся мимо «КрАЗу».
— Никто ничего не знает, — зло сказал Аркадий, сдунув каплю пота, повисшую на кончике носа. — С такими разговорами знаете, где можете оказаться?
— Следи за дорогой! — жестко сказал Томилин.
— Да машина... — все еще мучился с рулем Аркадий. — Что значит не своя. Лучше бы я вас на своей встретил.
— Мне знать, что лучше, что хуже, — сказал Томилин. — Сейчас время послеобеденное, Лена как раз должна пойти по магазинам. Тебе не кажется, что мы могли бы и сами все увидеть?
Их взгляды встретились в зеркальце заднего обзора. Аркадий покачал головой.
