— Наверное, вам проще говорить на русском? — спросил Алекпер, выразительно глянув на гостя.
— Вам, по-моему, тоже, — ответил Виктор по-русски, и оба рассмеялись.
— Странно, сначала русские меня похищают, потом спасают, — сказал Алекпер. — Из этого можно заключить, что Россия до сих пор раздираема противоречиями.
— Как и любая другая страна, — дипломатично заметил Солонин.
— Но у вас — другое дело. Очень мощные структуры делают одно, другие, не менее мощные, нечто иное.
— Я не принадлежу ни к тем, ни к другим, — сказал Солонин, отставив чашку. — Замечательный кофе. Наверное, у вас есть рецепт, не так ли?
Алекпер кивнул: есть.
— Вот так и у нас. У каждого свой рецепт немедленного счастья. И чем это счастье стремительнее, тем больше желания облагодетельствовать этим знанием других. Таковы мы, русские.
— Но вы не такой, — сказал Алекпер.
— Я — да. Я склонен оперировать интересами. Это негуманно, это противоречит нашим вековым традициям, но эхо единственное, что позволяет избегать конфликтных ситуаций.
— Приятно иметь дело с такими, как вы, — вздохнул Алекпер, откинувшись на спинку дивана. — Если бы вы видели тех, кто держал меня в Акапулько! — Это не люди, а позор великой русской нации с ее величайшей культурой.
— Вот и рассказали бы про них, — осторожно предложил Солонин.
— Ваш отец попросил помощи в вашем освобождении, — не вдаваясь в подробности, ответил Солонин. — К счастью, в основном вы справились сами.
— Мне помог случай. И полное разгильдяйство моих тюремщиков. Они пили и развратничали с местными девушками. Их боялись, им все сходило с рук...
Он говорил негромко, иногда слегка вздрагивая, как бы освобождаясь от пережитого.
— Я вас на секунду перебью, — сказал Солонин. — Могу я включить запись нашего разговора?
Алекпер с удивлением посмотрел на него. Запись? Но никакого магнитофона у русского вроде бы нет.
2
— Что происходит в городе? — спросил я у портье, собираясь выйти из гостиницы. — Откуда эти толпы?
— Сегодня вам лучше не появляться на улицах, — посоветовал он. — Сегодня годовщина — семь лет, как русские на танках и бронетранспортерах ворвались в Баку... Поэтому всем лицам славянской национальности лучше сегодня сидеть дома.
Я вернулся к себе в номер. Слава накаркал. В Москве подозрительно смотрят на лиц кавказской национальности, здесь теперь — на лиц славянской... Поделом, вообще-то говоря. Но с другой стороны, не следовало бы забывать повод, использованный при том вторжении. Резня армян. Повод более чем достаточный...
Теперь сиди взаперти и слушай, как толпы орут, проходя мимо гостиницы. Аллах акбар! Акбар-то он акбар, но можно ли народу внушать неправду? Вернее, неполную правду о тех событиях. Иногда такая неполная правда хуже лжи.
Гостиницы охраняются от праведного народного возмущения. Всякие там бронетранспортеры и спецназ устрашающего вида...
Но для тех же чеченцев это семечки! Видали они и бронетехнику и спецназ... Им ничего не стоит, смешавшись с толпой, открыть стрельбу, завопить о провокациях, ворваться в гостиницу, чтобы найти тех, кто будто бы вел огонь из окон по правоверным. Поджечь парочку броников для зарубежных видеоновостей... В общем, навести такого шороху, что мало не покажется.
Но не делают этого. Может, это свидетельство того, что экономические интересы берут верх над всеми прочими? Или слишком зависят от здешних денежных тузов, которые заинтересованы в инвестициях от тех толстосумов, что сейчас сидят в роскошных номерах гостиниц и наблюдают за отправлением народного возмущения в строго отведенных рамках?
Власть должна показать, что держит свой народ под контролем. Не демократия, конечно, но хоть что-то. И толстосумы, кряхтя и сопя, подписывают соглашения...
Картина слишком незамысловатая, чтобы верить в ее реальность.
Но запах нефти притягивает мужиков с деньгами куда сильнее запахов самых волнующих женских духов. И потому я сижу здесь, а не где-то еще. Хотя нефть эта, кроме некоторых ее составляющих, мне до фени.
Итак, я сидел в номере и ждал сообщений из Тегерана. И ел себя поедом за то, что позволил Солонину лететь туда одному.
Конечно, он был подготовлен. Мог существовать в автономном режиме подобно подводной лодке с ядерным двигателем. И все-таки было тревожно. Его умение — при вполне европейской внешности — мигом усваивать чужую ментальность плюс замечательное знание фарси могло обернуться и против него. Как ни странно это звучит...
Я включил телевизор. Если с сыном Президента произошло, не приведи Аллах, самое худшее, здесь обязательно об этом скажут. Но на экране были толпы с цветами и венками. Президент аккуратно раскладывал гвоздики на каждой из могил. По виду он был спокоен. Означает ли его спокойствие, что все в порядке, сын в безопасности?
Да. Это могло означать, что операция, которую на свой страх и риск проводил Витя Солонин, прошла успешно. Но уцелел ли он сам — вот вопрос.
Сейчас следовало бы позвонить Меркулову Константину Дмитриевичу. Я взглянул на часы. Он уже на рабочем месте. Но не хотелось занимать телефон. Впрочем, Косте я могу позвонить по междугородному, а Витя позвонит, если позвонит, по спутниковой связи... Как я сразу об этом не подумал?
— Девушка, — сказал я, набрав номер междугородной. — Хочу заказать Москву по срочному.
— Номер абонента в Москве? — спросила телефонистка.
Я назвал. По-видимому, ей не нравилось, что в такой день с ней осмеливаются говорить по- русски. Возможно, у нее кто-то погиб. Или у ее родственников...
— В течение трех часов, — сказала она враждебно.
— Как? — изумился я. — Я же просил по срочному. Обычно не более часа...
— А сегодня будет четыре! — вдруг рявкнула она, и я осекся, почувствовав себя виноватым.
Прошел и лег на софу. Закрыл глаза, а когда открыл, увидел над собой монументальную фигуру Вити Солонина.
Я вскочил и увидел, что уже наступил синий, почти как в Москве, вечер, за окнами не слышно голосов толпы.
— Долго же вы спали, — сказал Витя. — А я вам, Александр Борисыч, гостинчик привез. Из Тегерана.
— Как ты добрался сюда? — спросил я.
— Меня довез сын Президента, — ответил он.
— Как тебе это удалось? Как тебе там вообще пришлось? Один, враждебная обстановка...
— Добавьте еще — антисанитарные условия, — засмеялся он.
Неожиданные встречи всегда бывают сумбурными.
— Так будете слушать о том, что я привез для вас? — спросил он, терпеливо ожидая, когда я окончательно проснусь.
И тут раздался междугородный звонок.
— С Москвой будете разговаривать? — спросила телефонистка.
— Да-да, конечно, — сказал я поспешно. — Жду.
Она ничего не ответила, но через минуту послышался бесконечно дорогой, усталый голос Кости Меркулова.
— Саша, что-нибудь случилось? — спросил он. — Говорят, там были отдельные беспорядки с применением силы. Тебя это не коснулось?
— Как видишь, — ответил я. — Костя, не хочу отнимать у тебя драгоценное время...
— А с Витей... — перебил он меня. — С ним все в порядке?
— Более чем, — сказал я, коротко взглянув на Солонина, уже успевшего вытянуть свои длинные ноги на диване.
Устал, бедный. Замотался совсем. Ни секунды покоя.
— Я хотел у тебя узнать... — сказал я Меркулову. — Есть некий Гоша. По нефтяному делу. Будто бы он был при нашей делегации на совете ОПЕК в Вене в прошлом году. Проверил бы по своим файлам. Гоша — это все, что я о нем знаю, хотя здесь о нем все наслышаны. Найдешь?
— Ну а зачем искать? — сказал Костя. — Есть такой. Своеобразный человек. Без него кое-кто как без рук. Возбуждать против него дело нецелесообразно, как объяснял мне прежний Генеральный, хотя кое-что за ним тянется.
— Гоша — это его фамилия? — спросил я нетерпеливо. — Должен же я знать, что это за человек, которого так именуют. Не кличка же...
