Вывалил на меня Степан эту информацию и замолчал. Ждёт, что в ответ скажу, как отреагирую. А как на подобное можно реагировать? Только дальше расспрашивать. Постарался скрыть досаду. И как это я такое пропустил? То шорох листвы на деревьях слышу, а такой важный разговор мимо ушей пролетел! А серебро, да ещё и с золотишком впридачу, мне бы очень кстати пришлись. Ведь только и делаю, что трачу и трачу! Да, понимаю, что все затраты рано или поздно отобьются и окупятся, но когда это ещё будет? А ежемесячные траты на оплату стройки и труда нанятых работяг столько денег съедают, что только знай, раскошеливайся! Хоть снова в поход за трофеями иди!
Ну а что? Война дело прибыльное, если всё по уму делать. А ведь и правда, пора очередную крепость воевать! Но это потом, а пока нужно попробовать разговорить кормчего. А то ещё и впрямь помрёт раньше срока и не узнаю ничего. А с чего я взял, что он вообще что-то скажет?
Эх, ну почему Степан о золоте услышал, а не я? Так бы дослушал, о чём разговор у них шёл, и только потом команду дал атаковать разбойников! Не свезло!
Задавил сожаление:
— А дальше о чём говорили?
— Так дальше они ничего не успели сказать! Наши стрелять принялись! И нам пришлось приложиться!
— А что ж ты мне сразу ничего не… — не договорил я, замолчал, придавив в корне свою досаду. Ничего Степан не мог сделать в тот момент! Далеко от меня находился, потому что!
— Попробовать этого разговорить? — дружинник повёл глазами в сторону владельца баркаса.
— Как?
— Так расспросить вдумчиво, с угольком, с железом калёным.
— Ты же говоришь, его уже расспрашивали! И как, разговорили? Нет? Так почему ты уверен, что он именно нам всё скажет? И про уголёк да железо калёное лучше молчи, пока не осерчал! Чем мы тогда от разбойников отличаться будем?
— Это да, — глубокомысленно кивнул Степан и оглянулся по сторонам. Помолчал мгновение и добавил. — Но и про золото тогда ничего не узнаем!
Ну и я оглядел дружинников. Близко никто не подходит, понимают что не нужно в разговор лезть. Своими дружинными делами занимаются! Поэтому:
— Не будем мы никого вдумчиво расспрашивать! Освободите его! — указал на лодочника.
— И остальных развяжите, — не стал глумиться над командой баркаса.
Степан метнулся к столбу с привязанным на нём кормчим, лично срезал путы с пленника и опустил его на твёрдую землю. Тут как раз и я подошёл. Вблизи стало видно, что хозяину баркаса крепко досталось.
За спиной шлепки раздались. Это путы порезали, тела со столбов на землю и попадали.
— Приподними его немного, а то кровью захлебнётся. И напои! Потом раны перевяжи!
Пока Степан поил хозяина баркаса, я присел перед ним на корточки.
— Ничего, оклемаешься! Сейчас Степан тебя перевяжет, до баркаса донесём, а там уже и до дома рукой подать. Отлежишься и снова по озеру бегать будешь!
Кормчий шевельнулся, поднял глаза. Ослабевшие губы упустили горлышко фляги, и вода выплеснулась изо рта пузырями, стекла по подбородку на исколотую ножом грудь, намочила слипшуюся сосульками бородёнку, стекла в глубокие порезы на животе.
— Не буду уже, — просипел чуть слышно. Отдышался, хрипя отбитыми лёгкими, попытался сплюнуть, а не получилось ничего. Повисла слюна пополам с сукровицей на бороде. Потянулся губами к горлышку фляги. Глотнул ещё разок, поперхнулся и закашлялся. Прохрипел. — Отбегался я, похоже.
Степан приподнял повыше ему голову, вытер ладонью лицо, поправил лезущие в рот мокрые усы.
У меня ноги начали уставать от долгого сиденья на корточках, начал привставать и тут кормчий заторопился. Задавил в себе кашель, втянул воздух, дёрнулся вверх-вниз кадык на горле, вздулись синие жгуты вен на шее. Мотнул головой, отодвигая от рта горлышко фляги, заговорил еле слышно:
— Жадность ослепила, тебя бросил, уговор не сполнил, вот Бог меня за то и наказал! Ты не уходи пока, сказать хочу. Только человека своего прочь отправь.
Степан на меня глянул, кивнул, да голову кормчего на землю опустил тихонечко. И ушёл.
— Ты присядь, — прикрыл глаза кормчий. — Тяжело так говорить.
— Так может и не нужно говорить-то? — опустился на корточки. — Лучше помолчи, да сил наберись. Тебе ещё дорогу до дома осилить придётся. И меня ты не бросал. Честь по чести с тобой разошлись. Помнишь, по первому зову в городе на выручку пришёл? Без тебя пропали бы мы там.
— Чую я, что неправильно в этот раз поступил, нельзя было мне тебя оставлять. Ну да не об этом сейчас разговор. Молчи и слушай. Про золото, так понимаю, уже знаешь? Доложили?
Ничего не ответил, промолчал. Да только кормчему и не нужен был мой ответ. Умирающий снова закрыл глаза, из уголка выкатилась прозрачная слезинка, скользнула вниз по щеке, растворилась в бороде. И как только она растворилась, так лодочник тут же и распахнул глаза, ухватился крепко за мою руку, притянул к себе ближе, горячечно зашептал:
— Откуда, ты думаешь, то золото появилось?
— Так понятно, откуда, — поморщился. Очень уж сильно грязные обломанные ногти мне в кожу впились. Но не стал пробовать отцепить чужие пальцы. Пусть говорит, а я потерплю.
— Много купчишек на наших порогах смерть свою нашли. Хватает гордецов, что решают самолично через наши пороги идти. Жалко им деньгу малую за проводку платить! Думают, раз мы тут свободно ходим, так и они смогут. Да только невдомёк этим олухам, что мы реку нашу как свою ладонь знаем, каждый камушек на дне руками и ногами собственными ощупали, все мели и перекаты изучили! А они нет! Суются, не зная русла, и разбивают свои лодьи и баркасы! Товар губят и сами тонут! И у каждого казна! Сколько тех товаров на реке пропало, не счесть. Что-то в море уплывало, но многое мы успевали выловить и достать из воды. Всё выловленное по родам делили…
— Ты зачем мне всё это рассказываешь? — воспользовался короткой паузой и всё-таки попытался освободить руку от цепкого хвата чужих пальцев. Очень уж сильно ногтями давит, уже и кровь показалась.
— Тебе всё отдам! — ещё крепче вцепился в руку чужие пальцы. — Ты только меня здесь не бросай! Как помру, так в устье Наровы похорони, обскажу где. Да в церковь потом сходи, службу по мне попроси отслужить, сам помолись, свечку поставь. Сделай всё по человечески, как положено.
— Да с чего ты взял, что я тебя бросить собрался? И люди твои ещё есть. Уж они-то точно тебя здесь лежать не оставят.
— Люди? — усмехнулся кормчий и тут же скривился. Глаза огнём полыхнули, ярость в них разгорелась. — Да они ждут и видят, как бы вместо меня у руля встать! И не мои они, а другого рода. Моих-то уже никого не осталось, всех река забрала. Один я, как перст. Потому и хочу тебе всё отдать. Чтобы на пользу пошло, на доброе дело! Вижу же, что ты не для себя стараешься, а для земли Русской! Глядишь, и мои деньги тебе пригодятся. И имя моё останется. Сделаешь, как прошу?
— Сделаю! — а ведь и впрямь сделаю, ничего другого просто не остаётся.
— Тогда слушай. Баркас себе не бери, не стоит он того, чтобы из-за этой мелочи с речным народом ссориться. Отдашь моим людям, пусть владеют. И им хорошо будет, и тебе при случае от той благодарности большая польза может получиться. То, что золото своё тебе отдаю, они про то уже знают!
— Откуда, — не сдержал удивления. Только потом сообразил, что рядом же все на столбах висели!
— Дошло? — усмехнулся синими губами кормчий. — Пусть знают! То твоё по праву будет! Никто и слова супротив того не скажет. А если и скажет, то свои того не примут! А ты дальше слушай. Пройдёшь устье и держись правого берега. Так и иди до пологого заросшего травой холма. Его узнаешь по большому серому камню на верхушке. Издали увидишь, так что не сомневайся. Там и остановишься на ночлег. Вот под тем камнем меня и захоронишь! Да помни, ты слово дал!
Умирающий отпустил мою руку, откинулся назад, прикрыл глаза и надолго замолчал. Смотрю, а у него даже грудь не шевелится. Помер?
— К золоту один иди, не нужно никому про ту пещерку знать, — очнулся и зашептал еле слышно кормчий. Пришлось наклониться к нему близко-близко, иначе бы вообще ничего не расслышал. — Она тебе самому ещё не раз потом пригодиться может! Искать же её будешь так. Обойдёшь тот холм кругом, и…
