— Актрисой. Я буду самой великой в мире актрисой!
— В таком случае, не забудь о своем дядюшке Томми. Помни, что я учил тебя зарабатывать деньги на Таймс-сквер и кормил тебя, когда ты была голодна. Такие вещи нельзя забывать. А ты, Боб?
— Я хочу стать журналистом. В каком-нибудь серьезном издании.
— Благородная профессия. Я и сам подумываю когда-нибудь взяться за перо.
— А вы правда были юристом? — спросил я.
— А то! Первоклассным. Но однажды взялся защищать не тех людей и связался не с той компанией, улавливаешь мою мысль? Меня обвинили в подкупе присяжных, и дальше все пошло псу под хвост. Жена ушла, дети перестали со мной общаться.
— У тебя есть дети, Томми? — удивилась Крыса.
— Да, три дочки. Разумеется, она их против меня настроила. Не стоило вообще на ней жениться. Она чавкала за едой и смеялась, как пулемет… Да ну их всех к черту! Однажды я вернусь на Сицилию и куплю маленькую ферму на берегу моря. И знаете что? — Он выпрямился. — Теперь у меня нет в этом никаких сомнений! Не знаю уж почему, то ли после встречи с Айсом, то ли с вами, ребята, но я чувствую, скоро мне повезет! Мой корабль вот-вот подойдет к пристани, и, если будете хорошо вести себя, я возьму вас на борт! В жизни Томми Маттолы грядут большие перемены, да, сэр, большие!
Тут у него зазвонил мобильник.
— Алло… Понял. Хорошо, я приду. Сонни, я сказал, что приду, и это значит — приду! — Томми убрал телефон и поднялся на ноги: — Ну, пошли, ребята.
— Куда идем? — спросила Крыса, вскакивая.
— На Вест-Сайд. В район, именуемый Адовой кухней.
Вслед за Томми мы прошли через парк, выбрались на Централ-Парк-Вест и стали ловить такси. Первый таксист отказался брать велосипеды, второй тоже. Но третий — человек с тюрбаном на голове — не только согласился везти нас, но и сам положил велики в багажник. Крыса плюхнулась на переднее сиденье и спросила через армированное стекло, отделяющее пассажирские места:
— А в Адовой кухне правда кухня?
— Нет.
— Тогда почему ее зовут кухней?
Томми не ответил, только пробурчал что-то и отвернулся к окну. У него внезапно испортилось настроение. Тогда Крыса переключила внимание на таксиста:
— Вы сикх?
— Да.
— А вам нравится быть сикхом?
— Да. Я нахожу в этом большое моральное удовлетворение.
— Мы иногда ходим в церковь, и я разделяю индейские верования. И еще немножко буддизм.
— Богу не важно, возносят ему молитвы у реки или на вершине горы. И наверняка Ему не важно, молишься ли ты в буддийском или христианском храме. — Таксист улыбнулся Крысе. — Важно то, сможешь ли ты установить связь. Это как ловить волну на радиоприемнике. Надо найти религию, которая гарантирует самый надежный прием.
— А если твое радио вообще ничего не ловит? — спросила Крыса.
— Ну… — покачал головой таксист.
Так мы и ехали, слушая их теологический диспут. Слава богу, ехать было недалеко. Вскоре мы остановились у бара на Вест-Сайде, вытащили велики из багажника и пристегнули к фонарному столбу.
— Прощай, малышка, — сказал сикх. — Живи счастливо.
— Постараюсь! — ответила Крыса и помахала ему вслед. — Я думаю, он ангел.
— Я тоже так думаю, — согласился Томми. — Первый таксист на моей памяти, который не взял с меня денег. Так, детишки, ждите меня здесь. Я на минутку.
Мы заглянули в окно. В баре было уныло и пусто — ни одного клиента. Только бармен за стойкой протирал бокалы.
— Пить хочу! — заявила Крыса и направилась внутрь.
— Тебе туда нельзя! — крикнул я, но Крыса уже исчезла в дверях, и мне пришлось идти за ней.
— Томми, можно мне колу? — спросила Крыса, садясь рядом с Томми.
— Вы что, считаете, что мне денег некуда девать? — вдруг заорал тот. — У меня проблемы, не ясно? — Он нервно заломил руки и посмотрел на Крысу: — Извини, Мари-Клэр. Мне не стоило на тебя кричать.
Из комнаты за баром вышел здоровенный лысеющий тип в татуировках до локтя и сел за наш столик. Он смерил взглядом нас с Крысой и открыл маленькую черную книжечку.
— Он примет тебя через минуту, — произнес он. — У тебя вся сумма?
— У меня одна тысяча девятьсот тридцать долларов, — сказал Томми, протягивая пачку банкнот.
Тип в татуировках сверился с книжечкой:
— Не хватает тысячи семидесяти долларов.
— Сонни, за эти годы вы стрясли с меня столько денег! И ты будешь устраивать скандал из-за какой-то тысячи баксов?
— А что ты хотел? Это игорный бизнес! — ответил Сонни. — Послушай теперь меня, Томми Маттола! Мы с тобой из одного района. Ты дружил с моим стариком. Я всегда считал тебя своим. Но Большому Фрэнку ты не нравишься. Он ждал три недели, потому что я очень его просил. Когда он увидит, что ты принес не всю сумму, тебе придется иметь дело с его парнями!
Томми так и осел на стуле:
— Неужто все так плохо, Сонни?
— Боюсь, что да.
Сонни встал и скрылся в комнате за баром.
— Знаете, ребята, езжайте-ка вы обратно в парк.
— Томми, что с вами будет? — спросил я.
Он попытался улыбнуться:
— Ничего страшного. Маленькое недоразумение. Вы погуляйте, а я вам потом позвоню.
— Томми! — Сонни показался в дверях.
Томми поднялся со стула.
— Я с тобой! — сказала ему Крыса, вставая рядом. — На удачу!
Томми посмотрел на нее сверху вниз, в глазах у него блестели слезы.
— Ты меня убиваешь, малышка! Вот ей-богу! — Он повернулся ко мне: — Боб, уведи свою сестру!
Томми ушел туда, куда его позвал Сонни. Крыса посмотрела на меня и стремглав метнулась за ним следом. Ну конечно, мне пришлось бежать за ней!
— А ну выметайтесь! — рявкнул Сонни.
— Нет! — заорала Крыса. — Мы уйдем только вместе с Томми!
В комнате сидели четыре дядьки очень злобного вида. Самый здоровенный развалился за письменным столом. У него были густые кудрявые волосы и большое плоское лицо.
— Как это понимать, Томми? — спросил он. — Решил притащить своих детей, чтобы меня разжалобить? Смотреть противно!
— Деньги будут у тебя через пару дней, Фрэнк, — сказал Томми. — Есть одно дельце.
— Ты мелкий жулик, который ухитрился пролезть в передовицу «Нью-Йорк пост» вместе с Айсменом. Так ты добыл почти две тысячи. Но почти двух тысяч недостаточно.
Он говорил спокойно, но в его голосе было что-то пугающее. Это был очень страшный человек.
— Сколько можно поскальзываться в супермаркетах и попадать под машину? Ни одного человека в Нью-Йорке не сбивали столько раз, сколько тебя, Маттола. Больше тебе не заплатит ни одна страховая компания. Откуда ты достанешь мои деньги? Станешь танцевать чечетку на Таймс-сквер?
— Тебе-то какая печаль, Фрэнк? — огрызнулся Томми. — В конце концов, я всегда плачу тебе!
— Это правда. Но то, что какой-то мелкий жулик заставляет меня ждать, — это оскорбление. И ты оскорблял меня так много раз. Я сломаю тебе руку, Томми. Для твоего же блага. Ну-ка несите сюда кувалду. И уберите детей!
Двое громил скрутили Томми. Я с ужасом понял, что ему действительно собираются сломать руку! Он же старый человек!
Сонни схватил нас с Крысой и поволок к двери.
— Пусти! — заверещала Крыса.
Я оглянулся. Они положили руку Томми на стол, и Большой Фрэнк уже заносил кувалду.
— Не надо!
— А-а-а! — завопил Сонни и посмотрел на свою руку.
Крыса укусила его за палец! И, вырвавшись, помчалась назад в комнату:
— Не смейте его трогать! У нас есть друзья в центре!
Все замерли.
Ну, вот и все. На этот раз Крыса своего добилась — теперь нам точно конец! Мне захотелось тряхнуть ее и заорать, что мы толком не знаем, где в этом городе центр!
Большой Фрэнк наклонился к ней через стол:
— Например, кто, девочка?
— Например, Айсмен! Он наш крестный отец!
Фрэнк посмотрел на первую полосу газеты:
— Да, ты там рядом с ним… Ну, предположим, он твой крестный отец. Он готов заплатить мне долг Маттолы сегодня?
— Нет, но он заплатит Томми пять тысяч долларов за поиски нашего давно потерянного дяди Джерома Де Билье. А в случае успеха — еще пять тысяч.
— Кто-нибудь знает этого Джерома Де Билье? — спросил Фрэнк.
— Слыхал это имя, — сказал Сонни.
— А ты не пытаешься выгородить своего приятеля, Сонни?
— Выгораживать его мне уже надоело. Я действительно слыхал это имя. Просто не помню где.
Большой Фрэнк смотрел на Крысу. Крыса сложила руки на груди и, не отрываясь, смотрела на Фрэнка. А я вспоминал свою прожитую жизнь, которая не столько проносилась перед глазами, сколько ускользала и таяла.
— Даже если ты не лжешь, деньги я все равно не получил, — произнес наконец Фрэнк и повернулся к Томми. — Я решил для себя, что проявлю снисхождение, если ты сегодня заплатишь две тысячи. Тогда я дам тебе еще два дня.
— У меня нет двух тысяч, Фрэнк.