Женевьева пела песни давно минувшего детства, не зная, слышит ли ее Лили. Из ушей девочки текла красная густая жидкость, похожая на воск, и она, возможно, не только ослепла, но и оглохла. И все равно звук, а может, колебания воздуха или запах дыхания успокаивали больную.
— Toujours gai,[19] — пела Женевьева, голос ее дрожал, в глазах стояли горячие слезы, — toujours gai…
Горло Лили надулось, как у жабы, и отвратительная кровь алого цвета с коричневыми струйками изверглась изо рта. Дьёдонне нажала на опухоль, задержав дыхание, чтобы не чувствовать смрад гниения. Она давила неумолимо, сильно. Песня, воспоминания, молитвы клокотали в разуме, истекая с губ. Она сражалась, зная, что проиграет. Сражалась со смертью веками; теперь же великая тьма отомстила. Сколько таких вот маленьких Лили умерли прежде своего срока, возмещая длинную жизнь Женевьевы Дьёдонне?
— Лили, любовь моя, — заклинала она, — дитя мое, Лили, дорогая моя, Лили, моя Лили…
Воспаленные глаза ребенка распахнулись. Молочный зрачок тотчас сократился, реагируя на свет. Сквозь боль пробилось нечто похожее на улыбку.
— Ма-ма, — сказала она, первое и последнее слово. — М-ма…
Роуз Майлетт или какой-то другой женщины, родившей ее, тут не было. Носильщик или моряк, за четыре пенса ставший отцом, скорее всего, даже не знал о дочери. Мургатройд из Вест-Энда — Дьёдонне поклялась, что найдет его и сделает ему очень больно, — предавался другим удовольствиям. Осталась только Женевьева.
Лили затряслась в припадке. Капли кровавого пота выступили на ее лице.
— М-ма…
— Мама здесь, девочка моя, — сказала Женевьева. У нее не было детей и потомства. Она обернулась еще девственницей и никого не одарила Темным Поцелуем. Но для этого ребенка вампирша стала матерью больше, чем «теплая» Рози, стала настоящей родительницей-во-тьме, в отличие от заезжего мургатройда…
— Это мама, Лили. Мама тебя любит. Ты в безопасности, тебе тепло…
Она подняла девочку с кровати и крепко прижала к себе. Внутри худого тела двигались кости. Женевьева склонила хрупкую головку к своей груди.
— Вот…
Распахнув блузку, Дьёдонне ногтем большого пальца сделала тонкий надрез под соском, поморщившись, когда выступила алая капля.
— Пей, дитя мое, пей…
Кровь чистой линии Шанданьяка могла излечить Лили, могла вымыть могильную плесень Дракулы, сделать ее вновь целой…
Могла, могла, могла.
Женевьева прижала голову девочки к груди, направив рот Лили к ране. Было больно, словно сердце пронзили иглой из серебряного льда. Любить — значило испытывать боль. Губы ребенка стали ярко-алыми.
— Я люблю тебя, желтая птичка… — запела Женевьева.
Из горла больной вырвался хрип, она стала задыхаться.
— Прощай, желтая птаха. Умру лучше я на студеном ветру…
Голова девочки упала от груди Женевьевы. Ее лицо запятнала кровь.
— …на безлистом древе…
Крыло хлопнуло один раз от спазма, Женевьева потеряла равновесие.
— …чем спою во чреве…
Свет газовых фонарей голубой луной сиял сквозь тонкую мембрану изувеченной руки, на фоне которой проступала вязь не соединенных друг с другом вен.
— …клетки златой на пиру.
Лили умерла. Сердце Женевьевы заныло, вздрогнув, она уронила спеленатый труп на кушетку и громко застонала. Спереди одежду пропитала бесполезная кровь. Влажные волосы пристали к лицу, глаза заволокли спекшиеся алые слезы. Сейчас вампирша очень хотела поверить в Бога, только чтобы проклясть его.
Неожиданно успокоившись, она встала. Вытерла глаза и зачесала назад волосы. На стойке находился ковш с водой. Женевьева вымыла лицо, глядя на чистую, шероховатую поверхность деревянной рамы, где раньше висело зеркало, и только отвернувшись от нее, поняла, что в комнате есть другие люди. Наверное, ее услышали и переполошились.
У открытой двери стоял Артур Моррисон, из-за его спины выглядывала Эмуорт. Снаружи, в зале, виднелось еще несколько фигур. Люди с улицы, как «теплые», так и носферату. Вид у Моррисона был ошеломленный. Женевьева знала, что сейчас, наверное, кажется отвратительной. В гневе ее лицо менялось.
— Женевьева, мы подумали, вам следует знать, — сказал Артур. — Произошло еще одно убийство. Опять «новорожденная».
— В Датфилдс-Ярд, — крикнул кто-то, желая поделиться новостями. — Около Бернер-стрит.
— Лиззи Страйд, и обернулась-то только на прошлой неделе. Еще даже зубы не прорезались. Девчонка высокая, первый сорт.
— Горло ей перерезал, а?
— Долговязая Лиз.
— Страйд. Дочка Густафа. Элизабет.
— От уха до уха. Чик!
— Хотя она так просто не сдалась. Окатила его.
— Потрошителя спугнули, он не успел доделать свое грязное дело.
— Какой-то мужик на лошади.
— Потрошителя?
— Луис Димшутц, один из этих, социалистиков…
— Джек-Потрошитель.
— Ага, Луис-то мимо проезжал. Прям в тот момент, когда Джек Лиззи горло перерезал. Наверное, видел его поганое лицо. Вроде того.
— Теперь зовет себя Джеком-Потрошителем. С Серебряным Ножом покончено.
— А где Друитт?
— А эти социалистики, любят они вмешиваться в чужие дела, дьявол их подери. Постоянно суют нос в жизнь нашего брата.
— Не видел этого типа весь вечер, мисс.
— Против королевы болтают. И все, как на подбор, евреи. А жидам-то верить нельзя.
— Могу об заклад побиться, что этот тоже кривоносый. Вот что хошь ставлю.
— А Потрошитель-то еще на улицах. Копы за ним гоняются. Как солнце встанет, они его труп, поди, и предъявят.
— Ага, если он — человек.
Глава 23
БЕЗГОЛОВЫЕ ЦЫПЛЯТА
Город словно горел!
Борегар сидел в «Кафе де Пари», когда раздался крик. Вместе с Кейт Рид и еще несколькими репортерами он кинулся к полицейскому участку. На улице множество людей бежали и кричали. Наглец в маске, на шее которого висело около дюжины распятий, в пьяном угаре бил окна, крича, что Суд Господень настал, а вампиры — демоны из ада.
За участком присматривал сержант Тик. Для детектива такая работа была не по чину мелкой, но все равно требовала ответственности. Похоже, Лестрейд выехал на место убийства, а Эбберлайн сегодня остался дома. Кейт побежала искать Датфилдс-Ярд, а Борегар решил обождать на месте.
— Мы пока ничего не можем сделать, сэр, — сказал сержант. — Я послал на улицу с дюжину людей, но они лишь блуждают в тумане.
— По-видимому, убийца будет покрыт кровью?
Тик пожал плечами:
— Не обязательно, если он аккуратный. Или если носит двухстороннее пальто.
— Прошу прощения?
Полицейский распахнул серое твидовое пальто и показал клетчатую шерстяную подкладку.
— Оно выворачивается наизнанку. Можно носить и так, и эдак.
— Умно.
— Это чертовски грязная работа, мистер Борегар.
Парочка констеблей в униформе затащила внутрь хулигана, разбивавшего окна. Тик стянул с головы упиравшегося мужчины капюшон, сделанный из мешка для муки, и признал одного из бесстрашных Рыцарей христианского мира, последователя Джона Джейго. Сержант сморщился от запаха перегара, исходившего от крестоносца.
— Нечестивые кровопийцы будут…
Тик скомкал капюшон и запихал его в рот вандалу.
— Заприте его, пусть проспится, — приказал он констеблям. — Поговорим об обвинениях завтра, когда владельцы магазинов проснутся и увидят, сколько вреда он им причинил.
Чарльз в первый раз оказался поблизости от свежего места преступления, но с таким же успехом мог лежать сейчас в собственной кровати.
— Мы как безголовые цыплята, сэр, — сказал Тик. — Бегаем вокруг кровавыми кругами.
Борегар поднял трость-меч, ему очень захотелось, чтобы сейчас Потрошитель бросил ему вызов.
— Чашку чая? — спросил констебль.
Прежде чем Чарльз успел поблагодарить сержанта, запыхавшийся «теплый» полицейский ввалился в двери. Задыхаясь, он снял шлем.
— Что случилось, Коллинз? Какое-то новое несчастье?
