— Очень хорошо, — сказал Уоррен. — Уверен, вашему благоразумию можно доверять.
Лестрейд сделал за спиной комиссара такое лицо, словно ему стало противно. Сэр Чарльз терял поддержку собственных людей.
— Холс, — попросил инспектор, — покажите нам, что вы нашли.
Около двери стоял упаковочный ящик. Детектив-констебль Холс поднял самодельную загородку. Оттуда вырвалась крыса размером с мяч для регби и метнулась прочь, пробежав между начищенными ботинками комиссара, пища так, словно водили ржавыми гвоздями по грифельной доске. На стене кто-то мелом сделал надпись, светло-серая, она ярко выделялась на фоне черных кирпичей, глася:
ВАМПЕРЫ
ЭТО НЕ ТЕ ЛЮДИ, КОТОРЫХ
НЕ ЗА ЧТО ВИНИТЬ
— Очевидно, вампиров следует за что-то винить, — проницательно сделал вывод комиссар.
Холс протянул потрепанный кусок грязно-белой ткани, запятнанный кровью.
— Это торчало в проходе, сэр. Обрывок передника.
— Его носила Эддоус, — сказал Эбберлайн.
— Вы уверены? — спросил сэр Чарльз.
— Это еще не проверено. Но я только что из морга на Голденлейн и видел там оставшуюся часть. Такие же пятна, та же линия разрыва. Они совпадают, как кусочки мозаики.
Сэр Чарльз бессловесно заурчал.
— А не может Потрошитель быть одним из нас? — спросил Годалминг, как будто слова Женевьевы эхом донеслись до него.
— Одним из вас, — пробормотал Борегар.
— Потрошитель явно хочет сбить нас со следа, — встрял Эбберлайн. — Это образованный человек, который пытается заставить полицию думать, что он — неграмотный. Всего одна орфографическая ошибка и двойное отрицание, которое последний торговец использовать не будет.
— Как и в письме Джека-Потрошителя? — спросила Женевьева.
Эбберлайн задумался:
— Лично я считаю, что тогда постарался какой-то умный зазывала из «Уайтчепел Стар», решил поднять продажи глупой шуткой. А тут другой почерк, и это — Потрошитель. Слишком близко для простого совпадения.
— Вчера надписи не было? — спросил Борегар.
— Патрульные клянутся, что нет.
Констебль Холс согласился с инспектором.
— Сотрите ее, — приказал сэр Чарльз.
Никто даже не пошевелился.
— Толпа будет бесчинствовать, поднимется восстание, на улицах воцарится хаос. Нас по-прежнему мало, а «теплых» — много.
Комиссар собственным платком стер надпись. Никто не возражал против уничтожения улики, но Борегар заметил, как детективы обменялись взглядами между собой.
— Ну вот, дело сделано, — заявил сэр Чарльз. — Иногда создается впечатление, что мне все приходится делать самому.
Борегар увидел его недалекую запальчивость, которая сходила за стойкость и отвагу в Рорке-Дрифте или Лакхнау, и понял, как сэр Чарльз мог принять решение, обернувшееся Кровавым воскресеньем.
Сановники двинулись прочь, обратно к своим кэбам, клубам и комфорту.
— Я увижу вас с Пенни у Стокеров? — спросил Годалминг.
— Когда это дело подойдет к концу.
— Передай мои наилучшие пожелания своей невесте.
— Разумеется.
Артур последовал за сэром Чарльзом. У стены остались только полицейские.
— Надпись должны были сфотографировать, — сказал Холс. — Это же улика. Улика, черт побери.
— Успокойся, паренек, — урезонил его Эбберлайн.
— Так, — распорядился Лестрейд. — Я хочу, чтобы к закату солнца в камерах не осталось ни единого свободного места. Тащите за решетку каждую проститутку, сутенера, бандита, карманника. Угрожайте им чем угодно. Кто-то что-то знает, и рано или поздно кто-нибудь да заговорит.
Такой план явно не порадует Лаймхауз. Более того, Лестрейд ошибался. Борегар достаточно высоко оценивал криминальное сообщество: если какой-нибудь преступник хоть что-то знал бы о Потрошителе, он немедленно сообщил бы об этом Чарльзу. Борегар уже получил несколько телеграмм, где говорилось, какие линии расследования бесплодны. Теневая империя уже проверила и исключила несколько ниточек, к которым полиция только подбиралась. В Круге состояло больше первоклассных умов, чем среди тех, кто сегодня собрался на Гоулстон-стрит, и это несколько тревожило.
Вместе с Женевьевой Борегар проследовал назад по Коммершиал-стрит. Стоял поздний вечер, и Чарльз не спал уже полтора дня. Разносчики газет продавали специальные издания. После письма, подписанного Джеком-Потрошителем, и двух свежих убийств новостная истерия достигла своего пика.
— Что вы думаете об Уоррене? — спросила Женевьева.
Борегар решил промолчать, но Дьёдонне все поняла мгновенно. Она была из тех самых вампиров, и Чарльз подумал, что в ее компании следует проявлять осмотрительность даже в собственных мыслях.
— Я тоже так считаю, — заметила старейшина. — Совершенно неподходящий человек для такой должности. Ратвен должен это понимать. Но все равно он лучше, чем карпатский маньяк.
Удивленный, Борегар предположил:
— Вас послушать, можно подумать, что вы предвзято настроены по отношению к вампирам.
— Мистер Борегар, я окружена потомством принца-консорта. Слишком поздно жаловаться, но Влад Цепеш — едва ли лучший представитель нашего вида. Мало кто не любит еврейских или итальянских дегенератов больше, чем еврей или итальянец.
Когда солнце село, Борегар выяснил, что остался с Женевьевой один.
— Вот так, — сказала она, снимая шляпу и расправляя волосы цвета меда, — лучше.
Дьёдонне, казалось, потянулась, как кошка на солнце. Он чувствовал ее возрастающую силу. Ее зрачки слегка сверкали, а улыбка стала почти лукавой.
— Кстати говоря, а кто такая Пенни?
Борегару стало интересно, чем сейчас занимается Пенелопа. Он не видел ее со времени их ссоры несколько дней назад.
— Мисс Пенелопа Чёрчвард, моя невеста.
Прочитать выражение лица Женевьевы он не смог, но вообразил, что ее глаза чуть сузились.
— Невеста? Брак долго не продлится.
Такое оскорбление невероятно возмутило Чарльза.
— Прошу прощения, мистер Борегар. Но поверьте мне, я это знаю. Ничто не вечно.
Глава 26
РАЗМЫШЛЕНИЯ И УВЕЧЬЯ
Дневник доктора Сьюарда (ведется фонографически)
Я чувствую их горячее дыхание на своей шее. Если бы Борегар ее не прикончил, Страйд опознала бы меня. Ночью меня могли увидеть за работой: я бежал по улицам от одной жертвы к другой в панике, окровавленный, со скальпелем, зажатым в кулаке. Меня чуть не поймали. Я только начал трудиться над первой проституткой, когда рядом прогромыхала телега. Лошадь фыркнула, словно преисподняя прочистила горло. Я бросился вперед, уверенный, что Карпатская гвардия преследует меня по пятам. Каким-то чудом погонщик меня так и не увидел. В «Таймс» писали, что моим «человеком из Порлока» оказался Луис Димшутц, член еврейско-социалистической банды, которая собирается около Международного образовательного клуба рабочих. С Эддоус повезло больше. Я успокоился и закончил дело. Она меня знала и доверяла. Это сильно помогло. Роды прошли успешно.
Мне кажется, что уничтожение Эддоус — мое самое большое достижение. Когда все завершилось, я ощутил настоящий покой. Чтобы сбить погоню со следа, оставил на стене послание. Вернулся в Холл, быстро переоделся и приготовился к приходу полиции. Принимая во внимание все обстоятельства, я хорошо перенес неприятность со Страйд. Верный глаз Борегара и серебряная пуля завершили дело. Сейчас я чувствую себя лучше, чем за прошедшие несколько месяцев. Жжение в руке уменьшилось. Неужели из-за кровопускания? С тех пор как Келли меня укусила, боль отступает. Я разыскал ее адрес, выяснил, что она живет на Дорсет-стрит. Надо найти эту женщину и снова прибегнуть к ее услугам.
Вокруг Потрошителя столько выдумок, подпитываемых глупыми записками, которые получает пресса, и в них можно спрятаться, даже если какой-нибудь сплетник подберется излишне близко. В конце концов, меня на самом деле зовут Джек.
Сегодня пациент, необразованный иммигрант по имени Давид Коэн, признался мне, что он и есть убийца. Я сдал его полиции, и безумца увели в смирительной рубашке прямо в Колни-Хэтч. У Лестрейда целая папка с такими признаниями. Множество маньяков выстроились в очередь, хотят предъявить права на мои операции. А где-то там сидит автор писем, хихикая над нелепыми красными чернилами и лукавыми шутками.
