выглядишь, - заметил Федор, принимаясь за еду. «Хромаешь только». Джон развел руками: «Тут
уже ничего не поделаешь. Хотя, куда мне надо, я дойду. Так ты в Вандею возвращаться не будешь?
- он зорко взглянул на Федора.
Тот отложил хлеб: «Де Шаретт меня отпустил. Не хотел, конечно. Говорил, что и в лесах от меня
польза будет, но сам посуди - если не я, то кто отсюда мадемуазель Бенджаман вызволит? Не
оставлять же ее и Мишеля на произвол судьбы, недостойно это. Довезу их до Вены, а сам в Россию
поеду».
-Теодор! - строго сказал герцог. «Ты, никак, с ума сошел».
Голубые, в рыжих ресницах глаза тоскливо взглянули на него.
-Ты не понимаешь, - тихо сказал Федор. «Я почти два десятка лет по свету скитаюсь. Я и раньше
хотел..., - он прервался. Закрыв глаза, он тихо добавил: «Я же там родился, Джон».
Федор вспомнил бесконечные пространства вандейских лесов, запах мха, высокие, уходящие в
голубое небо сосны, обросшие мхом, старые бревна гати, что вела через болото и голос кого-то из
повстанцев: «Если так на север держать, то нашими лесами можно через всю Бретань пройти, и
никого не встретить».
Он лежал, закинув руки за голову, смотря на крупные, яркие августовские звезды и, наконец,
сказал себе: «Пусть в крепость посадят, Федор Петрович. Пусть сошлют. Все же дальше России не
отправят. А она, - Федор вздохнул, - пусть будет спокойна и счастлива, вот что. Она и маленький.
Делай что должно, как говорится, а потом - будь что будет».
Джон помолчал. Наконец, потянувшись, герцог положил ему руку на плечо: «Я понимаю. Я тоже, -
он неожиданно замялся, - иногда думаю, - пусть Маленький Джон дальше работает, а я уеду с
Мартой в Оксфордшир, буду в саду возиться. Не так уж много мне осталось».
-Ты всех нас переживешь, - хмыкнул Федор. «Шестой десяток тебе, и ребенка ждете. А я так и умру
- холостым и бездетным. Давай, - он стал хлебать суп, - рассказывай, что ты придумал».
Выслушав, он повертел в руках оловянную вилку: «Королеву, значит, так спасти и не удастся? Я
знаю, вы там планировали что-то, в сентябре. Даже до наших лесов дошло».
Джон оглянулся на дверь, и сочно выругался:
-Если бы нам с Мартой это поручили, мы бы все сделали, уверяю тебя. Но граф Прованский, он же
- регент, - решил по-другому. Два десятка человек на эшафот отправились, а ее величество
перевели из Тампля в Консьержери, хотя Марта и там ее отыскала, конечно. Нанялась полы мыть.
Так что, - он горько вздохнул, - нам хотя бы Луи-Шарля вывезти в Англию…Граф Прованский
обещал, что на западной заставе будет стоять наш человек. Меня с ребенком выпустят из города.
У нас и пароль есть, и отзыв.
-Вы там осторожней, - буркнул Федор, - граф Прованский уже регент. Как бы он не стал в короли
метить.
-Что ты, - Джон начал убирать со стола, - это же его племянник, маленький мальчик. Луи-Шарль
уже отца потерял, и вот-вот - круглым сиротой останется. Все будет хорошо.
Федор потянулся за пером и бумагой и быстро что-то начертил:
-Чтобы поправить карету так, как ты хочешь - день потребуется. Еще хорошо, что они все
одинаковые, подмены не заметят. Порох я у Антуана достану. Его совсем немного надо, только
чтобы охрана испугалась. Может, - он поднял глаза, - мне остаться? Пока вы мальчика на запад не
вывезете?
Джон покачал головой:
-Так даже лучше будет. Робеспьер примется за поиски мадемуазель Бенджаман, и забудет о
маленьком Луи-Шарле. Это нам только на руку. Симон откажется от опекунства, ребенка перевезут
обратно в Тампль, но по пути вмешаемся мы. Сделай бомбу, поправь, - Джон улыбнулся, - карету,
и спасай гордость французской сцены, вместе с Мишелем.
-Хорошо, - недовольно хмыкнул Федор, поднимаясь, наклонив голову.
-Потолки тут низкие, - рассмеялся он, и пожал Джону руку: «Тогда присылай мне записку в трактир,
когда карету найдешь. Я пока бомбой займусь. Из трущоб выходить не буду, обещаю - он
вздохнул. Джон, глядя на него, заметил: «И правильно. Незачем тебе жизнью рисковать, как
сегодня, в соборе Парижской Богоматери».
Федор покраснел, и, что-то пробормотав - вышел. Он пробирался по узким, плохо освещенным
улицам. Прислонившись к стене, у какой-то подворотни, он посмотрел на небо. Луна плыла над
Парижем, - яркая, полная луна. Федор увидел темные пятна на ее поверхности и улыбнулся:
-Никакие это не моря, конечно. Там нет воды, нет атмосферы. А вот на Марсе - может быть.
Интересно бы посмотреть на тамошние камни. Сиди Мохаммед покойный мне рассказывал об
этом камне, которому в Мекке поклоняются - хаджар аль-асвад. Наверняка, метеорит. Вот бы с
ним повозиться в лаборатории. Господи, да о чем это я? - спохватился Федор.
Он закурил и медленно пошел к трактиру. Федор выпил стакан вина, и пошутил с хозяином. Только
растянувшись на охапке соломы наверху, на чердаке, он увидел Тео. Она шла по разоренной,
горящей равнине, держа на руках Мишеля. Элиза и еще один ребенок, - «мальчик», - понял
Федор, - сидели на телеге, запряженной понурой кобылой.
Тео обернулась. Мишель протянул к нему ручки: «Папа!»
-Я здесь, - Федор заворочался, - здесь, милый мой.
-Не успеешь, - безразлично сказала Тео, отворачиваясь, подгоняя лошадь. Они исчезли в сизом
дыму. Федор, проснувшись, долго лежал, глядя в маленькое, чердачное окно, где сияла,
переливалась луна.
-Успею, - приказал он себе. «Должен успеть».
.
Маленькая женщина в потрепанном платье сильными руками отжала тряпку. Опустившись на
колени, она стала мыть пол. Камера была большой, холодной, скудно обставленной. В
полуоткрытое, забранное решеткой окно врывался зябкий ветер с реки.
Заключенная, что сидела на деревянной скамье, - в простой, серой юбке, с коротко стриженой,
укрытой чепцом головой, все перебирала тонкими пальцами розарий. Потом, она сглотнула:
«Марта…, Марта..., как они там?»
-Хорошо, - еле слышно отозвалась женщина. «Вы не волнуйтесь, ваше величество, Элиза моя
теперь в Тампле, я ее прачкой определила. Как раз принцессу Марию-Терезу и мадам Элизабет
обстирывает. Те записки, что вы передаете - она в чистое белье кладет. С ними все в порядке, они
вместе, в камере. Они вашу дочку не тронут».
-А маленький? - перехваченным голосом спросила королева. «Не обижают его эти Симоны,
Марта? Он же дитя еще совсем, восемь лет..., Сижу тут и все время об этом думаю..., - она
опустила изящную голову в ладони.
Марта взглянула на дверь камеры. Подвинув ведро ближе к лавке, она взяла женщину за руку. «Не
обижают, - ласково сказала Марта. «Они люди простые, неграмотные, но добрые, ваше
величество. Мадам Симон о нем заботится, но, - Марта улыбнулась, - Луи-Шарлю недолго с ними
жить осталось. А что его показания на вашем суде читали - так им никто не поверил. Робеспьер
сам их написал, чтобы вас оболгать».
-Такая мерзость, - вздохнула королева. «Я же мать, какая мать такое со своим сыном сделает. Там
были женщины, простые, они и то стали кричать: «Не бывает такого! Не черните вдову Капета, мы
сами матери, мы этого не позволим. Марта...- она закусила губы: «Марта…, Я прошу тебя,
прошу ...Только чтобы они выжили..., - королева расплакалась. Марта, обняв ее, покачав, шепнула:
«Не надо, не надо, ваше величество..., Все будет хорошо».
Мария-Антуанетта положила ладонь на ее чуть выступающий живот, и улыбнулась, сквозь слезы:
«А ты - будь счастлив, маленький, слышишь?»
Дитя заворочалось, и Марта поняла: «Господи, завтра ее казнят. Сейчас с Элизой встретимся,
пойдем в церковь, остались же еще те, что не закрыли. Хоть помолимся».
-Не ходите туда завтра, - будто услышав ее, попросила королева. «Не надо. Просто потом скажите
Луи-Шарлю, как его в Англию привезете, скажите ему..., - она прервалась и подышала, - что мы с
его отцом смотрим на него, с небес. Пусть растет хорошим мальчиком, пусть станет достойным
королем...»
Женщина разрыдалась, вытирая лицо рукавом платья. Марта, обняв ее, просто сидела, шепча что-
то нежное, успокаивающее. Наконец, королева, перекрестила ее: «Господи, только бы все
получилось. Иди, милая, иди. Элиза, наверное, ждет уже. Я тут, - она помолчала, - помолюсь».
Уже на пороге, вынося ведро, Марта оглянулась - Мария-Антуанетта сидела, зажав в руках четки,
смотря на простое, темного дерева распятие на каменной стене.
Элиза, в грубом шерстяном плаще и чепце, ждала мать у ворот Консьержери, ежась от ветра,
пряча покрасневшие руки в карманы.
Они пошли рядом и Марта еле слышно сказала: «Как только папа и дядя Теодор все закончат, я
тебе волосы обстригу. Одежда Луи тебе впору будет, ты у нас невысокая и худенькая. В Тампле, я
тебя из камеры выведу, так, что ничего не бойся».
