деревьев в саду Тюильри кружились вороны.
-Пусть едет, - ласково подумала мадам Лавуазье. «Пусть будет счастлив с этой девочкой. Она
молодая, любит его, да и как его не любить? Он один такой на всей земле, - Мари-Анн стянула
перчатку. Коснувшись руки мужа, она шепнула: «Я тебя подожду, а потом провожу, Антуан. Мы
же теперь не скоро увидимся».
-Мари-Анн, - он вдруг остановился и положил руки ей на плечи - они были одного роста. «Мари-
Анн, я не знаю, как...»
Она поцеловала голубые глаза и погладила его по щеке: «Все устроится, Антуан. Вот увидишь, все
обязательно устроится. Вот и павильон Флоры, - кивнула она на здание бежевого камня,
оцепленное солдатами Национальной Гвардии. «Ты иди. Я тут, в саду погуляю, - кивнула она на
пустые, усеянные листьями дорожки.
-Не надо, ты ведь замерзнешь, - попытался сказать Лавуазье, но Мари-Анн приложила палец к его
губам: «Не надо, милый. Ты же знаешь - я всегда могла тебя переупрямить. И в этот раз так же
будет. Потом зайдем в лавку, купим провизии и я посажу тебя в лодку. А сама уеду в Орлеан».
Он наклонился и прижался губами к ее белой, худенькой, со старыми следами от ожогов, руке.
-Помнишь, - шепнул Лавуазье, - как ты мне колбу в лаборатории взорвала? Двадцать лет назад, не
могу поверить..., - он покачал головой. Жена, поцеловав его в лоб, велела: «Иди. Я буду здесь».
Она гуляла по парку, глядя на высокие двери Комитета, ожидая, пока муж выйдет из них, и,
спустившись своей легкой походкой вниз, не скажет ей: «Какая-то ерунда, как обычно».
С площади Революции валили возбужденные толпы людей, скрипели колеса телег, ржали лошади,
а Мари-Анн все ходила по дорожкам сада. Только когда солнце над Сеной стало клониться к
закату, она, перекрестившись, перешла улицу и поднялась на крыльцо, где стояли охранники: «Я
совсем ненадолго..., Мне узнать, насчет мужа, месье Лавуазье. Он пришел сюда, еще до обеда».
Внутри было сумрачно, пахло чернилами и пылью, на стенах висели трехцветные флаги. «Свобода,
Равенство, Братство, - прочла мадам Лавуазье наскоро намалеванные, золоченые буквы.
-Я прошу прощения, - вежливо обратилась она к человеку за конторкой, - мой муж, месье Антуан
Лавуазье, ученый..., Он был вызван на заседание Комитета, еще до обеда.
-Ждите, - ответил человек, не поднимая бесцветных глаз от каких-то бумаг. Мари-Анн присела на
какую-то скамейку у стены, сцепив тонкие пальцы. Человек хмуро добавил: «Здесь ждать
запрещено. Выйдите на улицу, вас позовут».
На мосту уже зажгли редкие, тусклые фонари, когда двери Комитета открылись. Давешний
человек, спустившись вниз, сунул в руки Мари-Анн какую-то бумажку. «По распоряжению
Комитета Общественного Спасения, гражданин Лавуазье арестован и препровожден в тюрьму
Порт-Либр, для того, чтобы предстать перед революционным трибуналом. Имущество
означенного гражданина Лавуазье будет конфисковано в пользу Республики».
Она шла домой, все еще держа в застывших на ветру руках бумагу. Женщина вспомнила шепот
того человека: «Уезжайте».
-Никуда я не уеду, - гневно сказала Мари-Анн. «Я пойду в трибунал и буду его защищать, до
последнего своего дыхания, до тех пор, пока я жива. Он великий ученый, нельзя, нельзя его
казнить!»
Женщина покачнулась, и схватилась рукой за кованые перила: «Эта девочка..., Господи, надо ей
сказать, найти ее…, Я ведь даже не знаю, как ее зовут, кто она…, И где Антуан ночевал - тоже не
знаю. Где-то в деревне».
Мари-Анн повернулась. Глядя на трехцветный флаг, что развевался над входом в Комитет,
женщина велела себе:
-Не смей! Не смей плакать! Пока не пришли отбирать особняк - отправь ценные вещи в
провинцию. Сложи одежду Антуана. Скоро зима, в тюрьме будет холодно, нужен шарф, шерстяные
вещи..., Тетради, карандаши - он будет работать, даже там, я его знаю. Книги, надо будет у него
завтра спросить - какие книги ему нужны. Принести еду..., Потом пойти в Комитет, добиться
встречи с этим Дюпэном, который ведет процесс бывших откупщиков, с Приером, он отвечает за
Арсенал, просить их о помощи Антуану..., - мадам Лавуазье перекрестилась. Надвинув капюшон,
она пошла на Левый берег, к дому - маленькая, с прямой, жесткой спиной.
Темная, простая карета медленно двигалась по узким, запруженным толпой улицам. Охранники,
что сидели по обе стороны от белокурого, худенького мальчика в простой, суконной блузе,
сначала молчали. Потом один из них сказал: «И охота была сегодня его перевозить, народу на
улице тьма, а все того, что вчера…»
Второй предостерегающе цокнул языком. Мальчик закрыл глаза и привалился к спинке сиденья.
Он хотел увидеть папу и маму. Сейчас, как всегда, он быстро, жалобно попросил: «Господи, дай
мне с ними встретиться. С ними и сестричкой, а если ты забрал всех на небеса, то дай и мне туда
уйти, пожалуйста».
Когда он жил у сапожника, мадам Симон каждый вечер садилась на его постель. Оглянувшись,
перекрестив его, женщина вздыхала, подперев рукой щеку:
-Бедный ты сирота, - говорила мадам Симон и совала ему в руку леденец. Луи знал, что он не
сирота, но, улыбаясь, шептал: «Спасибо». У мадам Симон были добрые, в морщинках глаза -
голубые, как у гражданина Фурье. Луи знал, как его зовут на самом деле, но это была тайна.
«Никому, никогда не скажу, - обещал себе мальчик. «Месье Фурье послали папа и мама, чтобы
меня вызволить. Это секрет, и надо молчать».
Лошадь заволновалась, заржала, карета остановилась. Охранник высунул голову наружу: «Что
там?».
-Вообще не проехать, - кучер в сердцах огрел кнутом какого-то оборванца, - тот лез под самые
колеса.
Внезапно запахло порохом, раздался взрыв. Охранник, выскочив из кареты, закричал: «Что за
черт!» Второй выпрыгнул следом. Мальчик, оглядевшись, услышал шепот: «Быстрее!»
-Месье Фурье! - радостно сказал Луи. Тот приложил палец к губам. Наклонившись, герцог откинул
незаметную крышку в полу кареты. «За мной!» - велел Джон мальчику. Тот, даже не посмотрев
назад - выпрыгнул на мостовую. Джон взял его за руку. Они, завернув за угол, скрылись в
проходном дворе.
Карета так и стояла открытой. Худенький, белокурый мальчик в суконной блузе сидел, опустив
глаза, сложив руки на коленях. «Даже не пошевелился, - одобрительно заметил охранник, влезая
назад. Второй сплюнул на мостовую, и захлопнул дверцу: «Скорее всего, кто-то из Арсенала решил
побаловаться, они таким часто грешат. Всю улицу завоняли, - он потянул носом и велел: «Трогай!»
Карета, покачиваясь, направилась к Тамплю, и охранник потянулся:
-Ох, и напьюсь, я сегодня, как только мы с этим, - он кивнул на ребенка, - развяжемся. До завтра
буду пить, а потом засну, денька на два. Как раз к следующей смене.
Ворота распахнулись, и карета въехала на чисто выметенный двор. Мальчик, спустился вниз.
Поглядев на окна тюрьмы, он отвернулся.
-Пошли, пошли, - подтолкнул его охранник. «Будто волчонок, молчит, и молчит - пробурчал он,
глядя на коротко стриженые, белокурые волосы ребенка.
-А ты что хотел? - вполголоса спросил его напарник. «Ему же восемь только. Его от семьи оторвали,
отдали каким-то незнакомцам…»
-Все равно, - ухмыльнулся первый, - кровь есть кровь. Из Капета не сделаешь санкюлота. Как идет,
маленький мерзавец - будто на параде. И голову прямо держит.
Какая-то женщина, в старой, испачканной юбке и потрепанном чепце, мыла каменные ступени
лестницы. Мальчик, не говоря ни слова, прошел мимо.
-Опять грязь нанесли - проворчала женщина, выжимая тряпку. «Все хорошо, - облегченно
вздохнула Элиза. «Если бы маме не удалось достать ключи от камеры, она бы промолчала. Я бы
знала, что мне дольше придется притворяться. А так - она меня сегодня уже и выведет».
Девочка, вместе с охранниками, уже поднялась на галерею, как снизу раздался холодный голос:
«Стойте!». Марта застыла с тряпкой в руках:
-Что он тут делает? Ее величество только что казнили. Уже слухи ходят о том, как месье Корнель
восстал из мертвых и увез мадемуазель Бенджаман, на воздушном шаре…Он должен быть у себя,
в Комитете, или в Конвенте выступать. Господи, надеюсь, что Констанца и Лавуазье уже уехали. На
прошлой неделе трем откупщикам головы отрубили, не след им тут оставаться.
-Приведите ко мне Капета, - велел Робеспьер. Он поднимался по лестнице, сзади шло с десяток
охранников. Марта, прижавшись к стене, увидела, как Элиза остановилась.
Она подняла голову. Посмотрев в зеленые глаза дочери, взяв ведро с грязной водой, Марта
медленно пошла наверх.
-Здравствуй, Луи, - вежливо сказал Робеспьер. Он был в темном сюртуке, чисто выбритая щека
