лаборатории. Много ты ими рулить не будешь, но пригодится.
Федор принял ручной пропеллер: «Спасибо. Если бы машину Уатта сюда приспособить…, - он
похлопал рукой по корзине.
Лавуазье посмотрел на темное, затянутое тучами небо: «Мы с тобой были дураки. И Бланшар
дурак». Он, почти на ощупь, стал что-то набрасывать в тетради. В разрывах облаков показалась
бледная луна, и Федор посмотрел на рисунок: «Погибший Менье был прав, конечно».
Лавуазье поморщился, как от боли.
-Отличный математик, инженер - зачем он только воевать пошел? Ты помнишь, в Mémoire sur
l’équilibre des machines aérostatiques он представлял рисунки летательной машины в виде
эллипса? Сюда, - карандаш быстро чертил, - под хвостовое оперение можно поставить хоть десять
машин Уатта, на угле. И оснастить эту машину рулем. Тогда станут возможны регулярные полеты
по Европе..., - Лавуазье прервался и, почесал в голове: «Ладно. Это все потом, в деревне. Мы с
Констанцей в Вандею уезжаем».
-Давно пора, - Федор смотрел на редкие фонари, что освещали мост на остров Ситэ. «Тогда я тебе
блокнот верну, с той таблицей...»
-Не надо, - Антуан отвел его руку. «Пусть у тебя останется. И пусть..., - он помолчал, - пусть у вас все
будет хорошо».
-У вас, - мрачно подумал Федор. Наклонившись, он шепнул: «Не надо бы тебе ходить в Комитет
Общественного Спасения. Отправь жену в провинцию, забирай Констанцу и бегите отсюда».
Лавуазье покачал головой: «А если там какой-то несчастный, что рискует подняться на эшафот?
Пока можно спасать людей, надо это делать». Он посмотрел на простые, стальные часы: «Спускай
лестницу на балкон, ветер хороший».
-Спасибо тебе за все, - тихо сказал Федор, и они обнялись. «Храни вас Господь, - Лавуазье
перекрестил его: «Подожди, пока я скроюсь из виду, и начинай».
Федор все смотрел ему вслед - уходящему вдаль по крыше, легкому, невысокому. Потом Лавуазье
исчез в чердачном окне. Федор, вздохнув, стал разматывать веревочную лестницу.
Мишель сидел за столом в гостиной, грустно подперев щеку рукой, глядя на маленький глобус. Он
повертел его: «Санкт-Петербург. Папа говорил, там очень красиво, почти как в Париже. И река, на
которой есть лед. Где же папа, он все не приходит, и не приходит...- он оглянулся на дверь: «Сейчас
мама принесет горячего молока, и надо будет спать ложиться. Она сказала - завтра на целый день
гулять поедем, в Булонский лес. Каштаны будем жарить, и листья собирать».
Мальчик замер - на балконе, что выходил на Сену, показалась какая-то тень. Бронзовая ручка
задергалась, и он услышал шепот: «Сыночек...»
-Папа! - мальчик бросился к нему. Федор опустился на колени и, удерживая его в объятьях,
поцеловал: «Помнишь, ты просил на воздушном шаре полетать? Сейчас полетим, далеко-
далеко...»
Федор почувствовал горячие слезы у себя на щеке. Мальчик плакал, обнимая его за шею. «Он
сказал, - Мишель шмыгнул носом, - сказал, что ты умер. А я не верил, не верил..., Я молился
Мадонне, чтобы ты вернулся. Папа, милый мой..., Сейчас я маму позову, - спохватился Мишель: «А
она с нами полетит?»
-Конечно, - улыбнулся Федор, глядя на мальчика. «На мадемуазель де Лу похож, - подумал он.
«Лицо у него доброе, не такое, как у отца. Ее лицо. Мой славный, а ведь придется с ними в Вене
расстаться..., - он вздохнул: «Давай, подождем, пока мама придет. Здесь же она?»
Мишель кивнул: «Молоко мне греет. А его, - мальчик помолчал,- нет. Только охрана. Папа, а куда
мы полетим?»
-Куда ветер погонит, - ответил Федор. Оглянувшись, он увидел на столе, рядом с глобусом, икону.
Федор, посмотрел в зеленые, твердые глаза Богородицы: «И, правда, словно с Марты писали.
Господи, хоть бы у них с Джоном все получилось». Он сунул икону в карман своей блузы, и
услышал какой-то шум в передней.
Гневный голос Тео сказал:
-Оставь меня в покое, Максимилиан! Я тебе сказала - я участвую в твоих безумных церемониях
только потому, что ты угрожаешь убить Мишеля. Но это, это..., - женщина задохнулась и твердо
продолжила: «Ты не поставишь гильотину в соборе Парижской Богоматери, и уж тем более - не
заставишь меня попирать ногами тело королевы, этой бедной женщины, у которой ты отнял мужа
и детей, женщины, которая ни в чем не виновата!»
-Тогда Мишель умрет, - спокойно отозвался Робеспьер.
-Лучше я убью его собственной рукой и потом сама взойду на эшафот, - выплюнула Тео. Раздался
крик боли, звон посуды, и Робеспьер завизжал: «Будет так, как я сказал, ты слышишь! Иначе ты
сама встанешь у гильотины и отрубишь голову австриячке! Завтра ее казнят, а потом там же, в
храме Разума, мы соединимся в обряде нового брака!»
-Не тронь меня, - угрожающе сказала Тео. Федор, потянувшись, закутал мальчика в кашемировую
шаль, что висела на спинке стула. «Иди на балкон, Мишель, - спокойно попросил он. «Не бойся, с
мамой все будет хорошо».
-Я не боюсь, - серьезно ответил мальчик, проскальзывая в темноту ночи. «Ты же здесь, папа - чего
бояться?». Федор проводил его глазами и нырнул за портьеру.
Дверь, что вела из коридора в гостиную, распахнулась. Робеспьер, все еще шипя от боли в
обожженной молоком руке, втолкнул Тео в комнату. Ее волосы растрепались, домашнее, темного
бархата платье, было разорвано у плеча.
-Оставь меня! - выкрикнула женщина, замахнувшись, ударив Робеспьера по лицу. «Ты мне
противен, убийца, мерзавец! От тебя на милю несет смертью! Проклятый, отвратительный
ублюдок, лучше я умру, чем стану твоей женой!»
-Станешь, - сквозь зубы ответил Робеспьер, доставая пистолет. «Прямо сейчас, прямо здесь!
Раздевайся! - он рванул вниз ткань на платье, прореха затрещала. Робеспьер, так и не опуская
оружия, вцепился зубами в смуглое плечо.
-Твоя кровь, - сказал он зачарованно, облизывая губы. «Хочу еще! - он зарычал. Ударив Тео по
лицу, сбив с ног, он прижал женщину к персидскому ковру.
-На помощь! - рыдая, крикнула Тео. «Мишель, Мишель, милый мой, беги...»
-Наплевать на это отродье, пусть смотрит, - Робеспьер разорвал подол ее платья. Рассмеявшись, он
показал Тео пистолет: «Сначала этим, моя дорогая. Тебе понравится, обещаю».
Он вдруг почувствовал холод у своего виска. Знакомый голос велел: «Руки вверх, месье Робеспьер.
И не вздумайте дергаться - голову разнесу».
Тео посмотрела в голубые, в золотистых искорках глаза Федора. Мгновенно вскочив на ноги,
одним легким, быстрым движением она схватила с камина фарфоровую вазу с белыми розами.
Робеспьер даже не успел поднять руки - ваза разбилась о его затылок, вода хлынула на ковер, и он
упал - лицом вниз, на рассыпавшиеся цветы.
Дверь затрещала, послышались крики охраны. Тео тихо сказала: «Месье Корнель…, Это вы…, А где,
- она оглянулась, - Мишель?»
-На балконе, в вашей шали, он не замерзнет, - в дверь вонзился штык, Робеспьер пошевелился,
застонав. Федор добавил: «Пойдемте, мадемуазель Бенджаман, не стоит тут больше оставаться. У
меня там лестница, на крышу».
-Мама Тео, - Мишель уцепился за ее руку, - смотри!
Тео, оказавшись на балконе, подняла глаза вверх.
-Я не верю, - подумала она. Шар, из темного холста, был еле виден на ночном небе.
Федор подхватил ребенка: «Вы поднимайтесь, мадемуазель Бенджаман, мы следом». От нее
пахло розами, растрепанные, тяжелые, волосы бились на ветру. Женщина чуть приподняла подол.
Он увидел, в прорехе, край темного, шелкового, отделанного кружевами чулка.
-Не сейчас же! - разозлился на себя Федор. Дождавшись, пока Тео окажется в корзине, он и сам
взобрался на крышу, придерживая одной рукой Мишеля. «Бедный мой, - ласково подумал
мужчина, - сердечко-то как колотится».
Он передал ребенка Тео, и услышал звон стекла в окне. Робеспьер заорал: «Всем немедленно на
крышу! Там государственный преступник, стрелять на поражение!»
-Вы сядьте на пол, мадемуазель Бенджаман, - спокойно попросил Федор. «Возьмите Мишеля, я
вас шалью закутаю. И не волнуйтесь, пожалуйста».
Луна вышла из-за туч. Федор увидел, как переливаются искры в ее темных глазах. «Дайте мне
пистолет, - потребовала Тео, устраивая Мишеля у борта корзины. «Вы же сами учили меня
стрелять, месье Корнель. И рубите канаты».
Федор передал ей оружие. Наклонившись, перерезая веревки, он увидел головы солдат, что
взбирались на крышу. Шар взвился в воздух, подхваченный порывом ветра, затрещали выстрелы.
До них донесся крик Робеспьера: «Сбейте же их!»
-Хорошо, что холст темный, - хмыкнул Федор. Корзина закачалась. Шар, поднимаясь все выше,
полетел над крышами Левого берега куда-то на юг.
Робеспьер потер ноющий затылок. Выругавшись, он велел начальнику охраны: «Разбудите всех,
