Видимо, Катя кивнула, потому что Людмила продолжила:
– Вот ты мне веришь, а я себе самой до сих пор поверить не могу. Я ведь до того, как все произошло, считала: сын вырос, у него своя жизнь, я помогла ему получить образование, квартирой обеспечила… Он женился, потом развелся, и к первому, и ко второму я отнеслась спокойно: сам знает, что делает… Гордилась собой, что остаюсь молодой, привлекательной женщиной, у которой богатая личная жизнь.
Тут Андрей будто воочию увидел, как Людмила горько усмехнулась. На кухне повисло молчание, и Шахов испугался, что может обнаружить себя, даже задержал дыхание.
– Да вот… А случилась беда, и стало ясно: все, что я о себе представляла, – бред. Как подумаю, что, когда мы там, на Майорке, с Георгием по магазинам ходили, в ресторанах сидели, в постели нежились, Макс уже в подземелье был… Господи, как же стыдно и противно!
– А Георгий… он что, не позвонил даже?
– Звонил. Сначала с претензиями: «Ты не должна была там, в кафе, так со мной разговаривать!» Потом с извинениями: «Я был неправ». И никак не мог понять, что мне все равно, что он думает про меня и про наши отношения. Я ему так и сказала.
– Жалеете?
– О чем? – как будто даже не поняла Людмила. – А-а-а, нет, не жалею. Мне вправду все равно. Ну, ладно, подруга, пошли спать. Я нам с тобой в гостиной постелила.
Последовал звук отодвигаемого стула, и Андрей на цыпочках ретировался в спальню.
Убедившись, что гостья устроилась на ночь с комфортом, Людмила взяла стоявший на столике ноутбук и вернулась с ним на кухню. Уснуть ей сегодня все равно не удастся, так, чем лежать, пялясь в потолок, лучше она поработает с документами.
Нужного файла не было. Кривцова отлично помнила, что, уезжая в отпуск, скопировала на ноутбук с рабочего компьютера все важное, в том числе и свои предложения по перепланировке верхнего торгового зала центра. В программе «Поиск» набрала ключевые слова, комп выдал несколько файлов, но нужного среди них не оказалось.
Не зная, чем себя занять, Людмила подогрела чайник, залила кипятком пакетик «Гринфилда», зеленого с жасмином. Надо было найти что-нибудь почитать. Все равно что. Шкаф с книжными полками в той комнате, где спит Андрей. Не шариться же там в темноте! А-а-а, у нее же и на кухне, в отделении, куда она складывает квитанции, есть пара книжонок. Людмила присела на корточки, потянула на себя дверцу, и в глаза ей бросился альбом с фотографиями. Вытащив из-под кипы бумажек обтянутый кожей фолиант, она раскрыла его посередине. По обеим сторонам, за прозрачной пленкой – фотографии Макса. Сколько ему здесь? Года четыре – четыре с половиной. Алексей сделал эти снимки незадолго до того, как Макс тяжело заболел и они его чуть не потеряли. А ее рядом с сыном в те дни не было – она слушала лекции в Германии.
В ночь перед отъездом Людмилы на учебу у Макса поднялась температура. Попытались сбить таблетками, снижали до тридцати восьми, потом столбик термометра снова полез вверх. Ей ехать в аэропорт, а на градуснике снова под сорок. Людмила велела свекрови и мужу вызвать «скорую», а сама помчалась на самолет. Из аэропорта позвонила, Кривцов дал трубку врачу. Докторица заявила, что у ребенка, скорее всего, ОРВИ, но лучше госпитализировать. Людмила отказалась, сказала, что дома уход будет лучше.
Первые два дня в Германии у нее не было ни единой свободной минуты: встречи, круглые столы, посещения торговых предприятий. А когда Людмила наконец позвонила домой, Алексей убитым тоном сообщил, что у Максимки двустороннее воспаление легких, он в больнице, под капельницей и с кислородной маской. Бабушка рядом, не спит которую ночь. Людмила услышала в словах мужа упрек, накричала: «Ты так говоришь, будто я с любовником на курорте! Спроси у врачей, какие лекарства нужны, и достань. Денег, наконец, докторам дай. Делайте что-нибудь!» Алексей на ее крик не среагировал. Сказал только: «Приезжай как можно скорей» – и положил трубку. Людмиле тогда показалось, он едва сдерживался, чтоб не разрыдаться. Все бросить и уехать домой она не могла, но теперь звонила два раза на дню. И слышала одно и то же: «Состояние без изменений, очень тяжелое. Все лекарства, которые нужны, есть. Со дня на день должен быть кризис, тогда все станет ясно».
Алексей говорил сухо, будто общался с посторонним человеком, решившим продемонстрировать свое участие. А у нее сердце рвалось на части! Людмила несколько раз намеревалась подойти к руководителю группы, сказать, что у нее заболел ребенок и ей нужно срочно в Москву… И тут же сама себя останавливала: ну чем она поможет? Тем, что будет рядом? Вдвоем им ухаживать за ребенком не позволят, свекровь же все сделает для Максимки лучше, чем кто бы то ни был.
Их группа должна была улетать во вторник, а в воскресенье, в день православной Пасхи, слушателям курсов устроили отдых: несколько экскурсий, праздничный банкет. Людмила попросила разрешения на этих мероприятиях не присутствовать и, узнав у экскурсовода, где находится православный храм, отправилась туда. Утренняя служба уже закончилась, однако в церкви все еще было много людей. Празднично одетые, они улыбались, говорили друг другу «Христос воскресе! – Воистину воскресе!», троекратно целовались. Большинство из прихожан были русские – видимо, из эмигрантов. Хотя кого-то, как и Кривцову, Пасха, должно быть, застала в командировке, в туристической поездке. Людмила нашла икону целителя Пантелеймона, поставила перед ней свечу. Она до сих пор не знает, как назвать то, что с ней случилось. Сошло на нее тогда что-то или снизошло… Только неожиданно для себя самой она вдруг упала перед иконой на колени и, обливаясь слезами, стала шептать какие-то слова. Просила силы небесные спасти сына, говорила, что готова пожертвовать всем ради его жизни и здоровья, давала какие-то обеты. И вдруг почувствовала на плече легкое прикосновение. Подняла глаза. Рядом стояла старушка в шляпке с вуалью. «Деточка, – сказала она тихим, журчащим голосом, – зачем вы так убиваетесь? Сегодня нельзя. Сегодня надо радоваться. Радоваться и верить, что Господь обязательно поможет. Вот вам свечи, подите поставьте одну к праздничку, другую – Матери Божьей, а третью – у Распятия. И всюду говорите: „Верю в силу твою!“ Вот увидите – они помогут». Вложив свечи в ее безвольную ладонь, старушка будто растворилась. Все еще стоя на коленях, Людмила искала свою утешительницу среди прихожан глазами, но не нашла.
Сделав все, как велела женщина, Кривцова вышла на улицу и спросила, где ближайший международный переговорный пункт. Заказала Москву. Дома никто не ответил. Она попросила повторить через полчаса. Трубку опять никто не взял. Сердце зашлось в страшном предчувствии. Она попросила набрать номер свекрови. Если сейчас та ответит, значит… Значит, все, уход Максимке больше не нужен… Слова телефонистки, что и этот номер не отвечает, сказанные сочувственным тоном, подарили Людмиле надежду. Алексей взял трубку через два часа. Его голос звенел от счастья: «Людка, все хорошо! Кризис миновал. Доктор говорит, теперь угрозы жизни нет. Максимка уже попросил есть. Грушу попросил, представляешь? Грушу и вишню! Вишню я достал только мороженую, а груш купил два килограмма. Три рынка объехал, чтоб хорошие найти! Люд, ты чего молчишь?» Она молчала, потому что не могла вымолвить ни слова. Стояла, прижав трубку к уху, и слизывала языком лившиеся из глаз сплошным потоком слезы…
Рассвет Людмила встретила лежа с открытыми глазами на кухонной кушетке. Она думала о том, что именно с болезни Макса, а точнее, с ее отсутствия рядом с сыном в критическую минуту и началось охлаждение между ней и Алексеем. Муж, правда, говорил, что все понимает, убеждал ее и себя, что, прервав командировку и вернувшись в Москву, она все равно ничем бы особо не помогла… Говорить-то говорил, но простить так и не смог. Появившаяся тогда в их отношениях трещина с годами становилась все шире, пока не превратилась в непреодолимую пропасть…
Юбилей
В то время, когда мать и Катя набивали вещами и продуктами рюкзак, Максим накрывал праздничный стол. Оказалось, три дня назад карманнику-виртуозу исполнилось семьдесят пять лет, но торжества по случаю юбилея из-за болезни Митрича решили отложить.
Сегодня утром хозяин приютившей Кривцова пещеры заявил, что чувствует себя «как половинка огурца» и сам предложил изнывающего от безделья гостя в качестве устроителя народного гулянья.
Вскоре после обеда Колян, как и обещал, принес всякой рыбы, начиная с малосоленой белуги и семги и заканчивая селедкой, и два пластиковых кювезика: побольше – с красной, поменьше – с черной икрой. Деликатесы из сумки доставал с прибаутками, рассказывал, как Сом поначалу хотел за харчи срубить по магазинной цене, а деньгами за разгрузку – «Я пять часов без продыху корячился! – отдать, хрен с маслом», но Коляну удалось-таки разбудить в нем совесть. Как он это сделал, «маркитант» не уточнил.
