Митрич кинул взгляд на замершего в напряжении Кривцова и сам задал вопрос, которым Макс не решался прервать веселый отчет Коляна о проделанной работе:
– А с лейтенантом-то встретился?
– Не-а, – помотал головой тот. – Нету его на месте. Щас пойду за остальным, на обратном пути заскочу – может, появился.
Выпив залпом кружку остывшего чая, Колян пообещал вернуться через час-полтора.
Пришел через три с лишним. Молча выложил на стол картошку, овощи, большой кусок ветчины, две палки колбасы, сыр, хлеб. Разительная перемена в настроении добытчика не укрылась ни от Макса, ни от Митрича.
– Колян, ты говорил с Милашкиным? Удалось тебе? – робко попытал Макс.
– Его опять не было, – даже не взглянув на Кривцова, буркнул «маркитант».
– А может… – начал Макс и замолчал.
Повисла пауза, во время которой хозяин кельи и Кривцов наблюдали за скупыми резкими движениями Коляна и его угрюмой физиономией. Наконец Митрич спросил:
– Чего такой смурной?
– Да так, ничего, – отмахнулся Колян.
– Говори! – приказал Митрич.
– Кардан деньги забрал. Сказал, чтоб завтра я еще три штуки притаранил. Хорошо, я жрачку успел купить.
– За меня, что ли? – Глаза Митрича холодно блеснули.
– Ну, – кивнул Колян. – За тебя и за Нерсессыча. Сказал, ему по хрену, кто у нас болеет, а у кого клиентов нет. Если живем общиной, значит, у нас коллективная ответственность.
– А то, что Адамыч ему валюту пачками носит, – это не в счет?
– Говорит, не в счет. Говорит, раз бизнес у Афганца криминальный, то и крыша, само собой, по другим расценкам. Врет, что почти всю «зелень», которую от Адамыча получает, ментам отдает, себе крохи оставляет.
– Вот паскуда! И Нерсессыч ему, выходит, должен! Сам старику уже два месяца ни одного клиента не подогнал и сам же неустойку выписал! Сколько он тогда с китайца, с которым Симонян три дня вожжался, взял? Штуку зеленых, не меньше. А Гранту сколько отстегнул? Полторы деревянных! А когда Нерсессыч этого режиссера – американца или англичанина – в старые выработки с высолами водил натуру для фильма ужасов выбирать! Киношник явно не поскупился, а Кардан только пятихатку кинул.
– А что там такого в этих пещерах жуткого? – некстати встрял Макс.
– Такую декорацию в павильоне не построишь, хоть миллионы долларов вбухай, – не повернув к нему головы, ответил Митрич.
– А что там? – не унимался Кривцов.
– Тьма кромешная, сырость, а с потолка вот такие, – Митрич растянул в сторону руки, – белые толстые червяки свисают. И при малейшем движении воздуха шевелиться начинают. Солевой выпот грунта называется… – Тут Митрич раздраженно мотнул головой: дескать, чего пристал? И продолжил прерванную Кривцовым тираду: – Да старик, если б за общим столом не харчевался, давно б копыта отбросил. Бизнесмен, твою мать! Будь у него хоть одна извилина в башке, он бы Нерсессыча берег как я не знаю что! Это ж курица, у которой все яйца золотые.
– Это про какие яйца тут речь?
В проеме двери, как в прошлый раз Колян, картинно скрестив ноги (левая на носочке впереди правой), стоял Грант Симонян собственной персоной. Одной рукой визитер придерживал занавес, другой держал за горлышки две бутылки армянского коньяка.
– Это мой подарок и мой взнос на праздничный стол.
Грант Нерсессович гордо прошествовал к столу и водрузил на него напиток богов. Ответа на свой вопрос дожидаться не стал, да и не собирался: разговор он, скорее всего, слышал, но решил, что подобные темы сейчас обсуждать совсем некстати. Не способствует это праздничной атмосфере.
– А где, собственно, сам именинник? – поинтересовался армянин, прожевав ловко извлеченный из-под ножа кусочек семги.
– Да должен уж быть, – внутренне согласившись с Нерсессычем, а потому ровным, спокойным тоном ответил Митрич.
Именинник появился, когда стол уже был накрыт, а картошка доваривалась, булькая в стоящей на плитке мятой и закопченной алюминиевой кастрюле. Он был одет в серый костюм-двойку и темно-синюю рубашку с отливающим серебром галстуком.
– А ты чего это в спецовке? – изобразил удивление Митрич. – Переодеться, что ли, не успел?
– Так я думал… день рождения все-таки, – смутился юбиляр и, кажется, готов был развернуться и пойти к себе, чтоб облачиться в «домашнее».
– Да шучу я, – рассмеялся Митрич. – Иди, посидишь с нами щеголем.
Через четверть часа за столом собрались все приглашенные. Последними пришли доселе незнакомые Максу парень лет двадцати пяти с жутким шрамом через все лицо и два мужичка лет пятидесяти, чем-то неуловимо похожие друг на друга. Кривцову всех троих представил Адамыч.
– Это Антон, – кивнул он в сторону парня со шрамом, а это – братья Стеценко – Борис (погоняла Шумахер), и Роман (погоняла Ростикс).
Макс по очереди пожал всем троим руки.
Первый тост – кто в кружках, кто в пластиковых и, судя по отпечатавшимся изнутри темным полосам, отнюдь не одноразовых стаканах – подняли за Адамыча. Пожелали ему, как водится, долгих лет, крепкого здоровья…
– …И чтоб, помирая, я видел вас, а не свиную рожу санитара, – закончил оду себе Адамыч.
– Это мы тебе обещаем, – серьезно изрек Колян.
Макс исподволь взглянул на проводника и главного «маркитанта». Выражение высокой торжественности делало его лицо глуповатым, тем не менее Макс ни на йоту не усомнился, что, случись милицейский налет, имеющий целью зачистку подземелья, Колян Адамыча вынесет через лабиринты на себе. А не сможет вынести – сам будет ранен или поймет, что поимка неминуема, – «вонзит кинжал недрогнувшей рукой».
Прежде чем употребить по второй, участники компании приступили к некоему странному ритуалу: водрузив на середину стола кусок фанеры, поставили на него несколько пластиковых стаканчиков (новых, из упаковки) и стали их наполнять: которые – водкой, которые – коньяком. Разливал Митрич. Когда пустой осталась одна посудина, он оглядел стол и строго спросил у Коляна:
– А где Надино вино?
Тот метнулся куда-то в угол пещеры и вернулся с бутылкой «Изабеллы» в руках. Незлобиво проворчал:
– Неужто б я забыл? Надя ж крепкого не пьет.
Откупорив бутылку и налив в стакан бордовую жидкость, Митрич закрыл его, как чайник крышкой, большой душистой грушей. На другие стаканы положили снедь посущественней: сыр с ломтиком лимона, намазанный маслом и икрой кусок батона, горбушку черного хлеба с толстым кругляшом колбасы.
– А Сергуня больше всего селедочку с зеленым лучком и укропчиком уважает, – со вздохом сказал Адамыч, водружая на стаканчик с водкой пирамидку из куска бородинского хлеба, скрученной спиралью половинки дальневосточной сельди и горки зелени.
Митрич критически оглядел импровизированный поднос, поправил подвявший листочек на груше и кивнул Коляну:
– Все. Неси.
Колян осторожно поднял фанеру и понес к выходу. Опередивший его Грант Нерсессович попридержал полог, а вернувшись, подпер голову рукой и тоже включился в царившее за столом молчание.
Макс несколько раз открывал рот, чтобы спросить, что это значит и кому предназначено угощение, но что-то подсказывало: его праздное любопытство будет сейчас не просто неуместно, а в какой-то мере даже оскорбительно для присутствующих.
Колян вернулся через четверть часа. Приблизившись к столу, поднял свой стакан. Все последовали его примеру. Выпили, не чокаясь и не произнеся ни слова. Кривцов отметил, что эту порцию спиртного все закусили черным хлебом без добавления изобиловавших на столе деликатесов. Дожевав корочку бородинского, Митрич удовлетворенно изрек:
– Приняли, значит. Ну и слава богу. Выходит, ничем мы их не обидели.
Максу от распиравшего его любопытства стало невмоготу:
– Соседи, что ли?
Митрич посмотрел на Кривцова долгим взглядом:
– Можно сказать, и так… Покойники это наши. Которые с нами тут жизнь подземную делили. Похоронены неподалеку. Если захочешь, Колян тебя туда потом проводит.
Макс поежился:
– Не по себе как-то. Кладбище, можно сказать, в соседней комнате.
– И что с того? – мягко улыбнулся Симонян. – Да вся Москва на кладбище стоит, а под центральной частью – вообще одни захоронения. Ты вот небось даже не знаешь, что в старые времена у каждой московской улицы был свой погост. А столица наша в древности Садовым кольцом только и ограничивалась. Это место Скородом называлось. Читал я где-то, что, когда вынимали грунт для станций, много сохранившихся останков нашли. Скелеты, черепа. И по ним определили, что предки москвичей, которые веке в тринадцатом жили, были с примесью негроидной крови. Это стало серьезным открытием, потому как до той поры считалось, что никого, кроме угрофинских племен, а потом поселившихся здесь вятичей, на московской земле не было.
– Угрофинны ведь язычниками были… – проявил осведомленность Кривцов.
– Да. Это ты к тому, что мы, может, под капищами находимся, где человеческие жертвы приносили? Вполне может быть. Метростроевцам, автодорожникам и сейчас древних покойников тревожить приходится. Уцелевшие до наших времен курганы вятичей по большей части на востоке и юге находятся: в Новогирееве, Косине – рядом с подмосковной резиденцией Лужкова, в Домодедове… А это уже современные районы с многотысячным населением, которым транспортные магистрали – и наземные, и подземные – нужны…
