вызываемые угрызениями совести, которые возрастали по мере возвращения сознания, овладевшего мною…
Как ни странно, но я был способен ходить к жандармам, с непонятным для меня цинизмом я смеялся над тем, чему недавно поклонялся… Мои действия не были у меня проявлением свободной воли. Это было одно из проявлений гипнотизма…»
В конце письма Хороманский просит у товарищей прощения за свой иудин грех.
Когда Евгений Хороманский вернулся из ссылки на родину – он отбывал ссылку в Енисейской губернии и был отпущен досрочно, – от него отвернулись решительно все. Он был вынужден уехать из Елисаветграда и умер вскоре от разрыва сердца в городе Каменец-Подольске.
Трагическая и старая как мир история. История предательства, раскаяния и гибели…
С Самуилом Дудиным дело обстояло иначе. Вот его характеристика из статьи «Народовольческие кружки (1879–1884)»: «Дудин стоит того, чтобы сказать о нем несколько слов. Крестьянин по происхождению, с несомненными организаторскими способностями, художник, человек, который исполняет хорошо и точно всякое дело, за которое возьмется, – это была натура с несколько скептическим настроением. Народовольчество его не удовлетворяло. В последнее время он весь входит в изучение Маркса, делает длиннейшие выписки и вырабатывает странную теорию. “Настоящий социализм будет, он придет мирным путем и последовательно. Революция вредит только социализму”».
Об этой теории Дудина рассказывает А.И.Михалевич в своем «Очерке революционного движения восьмидесятых годов в городе Елисаветграде»: «Настоящий социализм, по его (Дудина) мнению, должен распространиться последовательно и мирным путем. Все насильственные действия, все идеи переворота и революции крайне вредны для распространения социализма, и самые опасные враги – это революционеры. Поэтому для будущего торжества социализма их нужно уничтожать всеми способами. И он, Дудин, начинает эту борьбу и отдает в жертву своих товарищей, прочищая таким образом путь для социализма. Он в это время читает Маркса и делает из него длиннейшие выписки и в то же время, обладая колоссальной памятью, сообщает жандармерии всю фактическую сторону революционеров и соприкасавшихся с ними лиц, в общем до 120-ти фамилий, дает тонкие характеристики. Он не щадит и себя, отлично зная, что пострадать ему не придется. Не довольствуясь этим, он составляет очерк революционного движения в гор. Елисаветграде, очень ценный документ по своей обстоятельности и детальности. Мало того, он рисует на память портрет члена харьковской организации, жившего несколько месяцев в Елисаветграде и руководившего кружком. Этот портрет должен был служить для ареста последнего, так как его фамилия была неизвестна. Дудин выдал и рабочий кружок, т. к. он был связью между народовольческим и рабочим кружком…»
Итак, Дудин из идейных соображений выдает товарищей по кружку, в то время как сам в течение трех лет был его участником. Безо всякого принуждения, по своей воле, он работал для кружка – вырезал печати, принимал участие в гектографировании воззваний, встречался с рабочими.
Есть упоминание о том, что Тарковский не доверял Дудину. И Дудин как умный человек не мог этого не чувствовать. Из его «Обзора» очевидно, что фигура Тарковского его раздражала. Ведущая роль Тарковского подчеркивается Дудиным с нескрываемой иронией. Он не отказывает себе в удовольствии обрисовать его со смешной стороны. «1 марта 1883 года была попытка внести некоторое разнообразие в программу. В этот день сперва предполагалось поговорить по поводу события 1 марта 1881 года, выяснить его значение для русской жизни, для партии, а потом порешили и отпраздновать этот день, но в самый вечер его такая программа была забыта, и из вечера, который должен был иметь демократический характер, он обратился в пьяную вечеринку, о которой мы и говорить не станем.
Правда, со стороны Тарковского была попытка произнести речь, но эта попытка была пьяная и окончилась ничем, как и весь вечер».
Слова, которыми Дудин описывает деятельность Тарковского, подбираются с оттенком уничижения: «Тарковский вздумал было издавать сборник статей», «Началась индивидуальная работа, которой из Харькова лично дирижировал Тарковский».
Теория мирного перехода к социализму была, по словам самого Тарковского, придумана Дудиным для оправдания своего гнусного поступка. А ведь какая замечательная теория! И как бы мне хотелось оправдать умницу Дудина, пришедшего к этой теории задолго до революции и Гражданской войны!
Но почему же он не выступил с ней году в восьмидесятом, когда в Елисаветграде началось брожение среди молодежи? Почему он не пропагандировал ее и не отстаивал свои взгляды? Почему он заговорил о ней только тогда, когда начались аресты кружковцев? Почему он не раскаялся в своем предательстве, как Хороманский, а продолжал жить как ни в чем не бывало?
После ссылки в Забайкальскую область, которую он не отбыл целиком, Дудин переезжает в Петербург (ему было позволено жить в столице), поступает в Академию художеств и кончает ее. Его выпускной работой были иллюстрации к «Кобзарю» Тараса Шевченко. Дудин остается работать в Академии художеств, какое-то время он был там, кажется, библиотекарем. Но все же Дудин нашел применение своему художественному таланту – занялся фотографией. Коллекцией его снимков гордятся Этнографический музей и Кунсткамера в Санкт-Петербурге.
Прошло более ста лет со времени елисаветградского дела. Ошибки благородных бунтарей, желающих через кровь и насилие прийти ко всеобщему благоденствию, теперь очевидны. Солдатский сын Самуил Дудин был прав – к социализму надо идти мирным путем.
Но оправдать его предательство я не могу.
«День творенья» – 25 июня
Да не коснутся тьма и тлен
Июньской розы на окне…
А.Тарковский
Ощущение приближения праздника возникало задолго до двадцать пятого.
Волнение постепенно нарастало – надо было приготовиться к этому дню, подумать, что купить папе, что надеть. Денег обычно было немного, так что на роскошный подарок не хватало. Однако что-то покупалось – или одеколон (папа любил «Лаванду»), или крем для бритья. Как-то я подарила папе старинный флакон с серебряной пробкой, помню еще байковую клетчатую, красную с черным, рубашку. Зачем я перечисляю свои подарки, ей-богу, не знаю. Жалею, наверное, что все это были какие-то мелочи и что ни разу не подарила папе чего-то значительного, как, к примеру, Андрей, который для него привез из-за границы электрическую бритву.
Помню дни рождения, которые отмечались на Аэропортовской. Собиралась разная публика – список приглашаемых составляла Татьяна Алексеевна, поэтому, помимо папиных друзей или знакомых того или иного периода (менялось время, менялись друзья), были и так называемые «нужники». Эти, может быть, милые люди чувствовали себя не в своей тарелке и стесняли остальных. Мы, папины дети, расценивались Татьяной Алексеевной тоже как гости и наравне с другими заносились ею в список приглашенных.
Веселее проходили дни рождения в Голицыне. Если была хорошая погода, то все выходили в садик. Там
