И всё. Останется лишь скрипнуть зубами и поклониться, принеся сообразные извинения. И хорошо, если дом Брылястова не подаст на Управление исковую жалобицу.
Но даже если бы Багу неведомым чудом удалось убедить Алимагомедова предоставить ему хоть какие-то полномочия – хотя это абсолютно невероятно, – даже это ничего бы не дало. Потому что самое страшное и безнадёжное – Баг не знает, о чём надо спрашивать Кипяткова!
Ну не о чем!
Какие, к Яньло-вану, лисы? Начитались Пу Сун-лина, понимаешь…
Психоисправительный дом по ланчжуну Лобо плачет, а ему ответственные мероприятия поручают, – вот что скажет Кипятков первому же встреченному им по выходе из кабинета Бага журналисту; и будет совершенно прав. Мы-де спасаем людей от неприятной и стыдной слабости, мы даём надежду тем, кто отчаялся иметь детей, мы обогащаем любимую Родину, справно платя огромные налоговые отчисления, – а заработавшийся ланчжунище толкует про каких-то лис да цитирует какого-то Пузатого!
Всё, сказал себе Баг. Всё, старина, всё.
Конец.
Не получился из тебя Холэмусы[54].
Остынь.
Покури.
Тебе надо было съездить в великое училище договориться насчёт чтения спецкурса? Вот и займись. Это тебе по уму. Расскажешь молодёжи, как скакать по крышам и не падать.
Настроение было – хуже некуда.
Баг ободряюще махнул рукой Судье Ди – тот тоже скучал неимоверно: долгая непогода, почти постоянное одиночество и отвратительное душевное состояние хозяина, каковое вполне разумный и весьма проницательный хвостатый преждерожденный тонко чувствовал, – и вновь поплыл на своём цзипучэ по мокрым магистралям сквозь нескончаемый мелкий дождь.
Город утопал в жидких сумерках. У многих повозок горели фары. Под низким свинцовым небом, в сизой плотной дымке дождя, Нева-хэ по обе стороны от Теремного моста казалась чёрной и бездонной. Мрачная бездна. Как наша жизнь.
Баг старался ехать неторопливо и очень осторожно – это он-то, наездник столь лихой, что у еча Богдана то и дело захватывало дух…
И вот тут-то Баг опять почувствовал, насколько ему не хватает Богдана.
Казалось бы, многие, многие годы он работал до знакомства с минфа один, и с полным удовольствием работал; а вместе они провели лишь три дела, и встретились-то впервые меньше трёх месяцев назад, и Богдан тогда Багу совсем не понравился… А вот поди ж ты. Карма.
Богдан бы понял меня… Богдан бы мне поверил… и, может быть, что-нибудь присоветовал…
Баг плавно вывернул от Пусицзиньской площади по набережной влево, миновал терем Александрийского отделения Академии Ханьлиньюань и, подкатив к тротуару, остановил цзипучэ подле самого входа в величественное красное здание отделения законоведения. Он уж поставил ногу на тротуар и, собираясь выйти, приготовил зонт, как из распахнувшейся тяжёлой, окованной блестящими медными накладками двери появилась группа молодых людей: они выпорхнули, весело смеясь чему-то, – хлопнула дверь – остановились, поспешно раскрывая зонтики и оживлённо жестикулируя; видимо, обсуждали, кто куда идёт… и…
Баг с замирающим сердцем узнал в одной из девушек принцессу Чжу Ли[55].
Узнал?
Баг не был уверен.
Невысокая, одетая в простой утеплённый халат модного этой осенью горчичного цвета, девушка сжимала под мышкой несколько книг и была менее оживлена, чем её приятели и приятельницы, скорее – задумчива; на лице девушки блуждала лёгкая улыбка, и когда остальные, наконец договорившись о чём-то, стали расходиться, она не спеша направилась к стоящей неподалёку, в веренице прочих, голубой повозке “Великая стена” уханьской сборки. Жители Цветущей Средины весьма любили эту марку за небольшие размеры, экономичность и поместительность, но в здешних краях она была довольно редкой…
Баг захлопнул дверь своей повозки и в страшном волнении откинулся на сидение, следя за девушкой через затемнённое стекло.
Еч Чжу… Напарница Ли…
Она или нет?
Или нет?
Вот так, запросто…
Он видел принцессу не так уж много раз и, за исключением того поразительного вечера, когда она под видом юной мотоциклистки, в огромных чёрных очках и широкой чёрной куртке явилась перед ними с Богданом в полутёмном зале харчевни Ябан-аги, – всегда, всегда она была облачена, как и подобает принцессе империи. А надо знать, что, когда человек облачён, как принцесса империи, набелён и нарумянен, как должно, – его, собственно, почти и не видно.
Впрочем…
Словно наяву перед Багом прорисовалась почти уже забытая тревожная и сладкая картина: её ладошка с длинными радужными ногтями, прижатая к газовому шёлку на высокой груди…
Нет. Не может быть.
Милостивая Гуаньинь, но как похожа…
Девушка кинула книги на заднее сиденье и грациозно нырнула в салон; в слитном рокоте дождя и мокром посвисте проносящихся мимо повозок мотор “Великой стены” беззвучно выплеснул едва заметное, призрачное облачко выхлопа – и повозка тронулась, набирая ход и неспешно выруливая на левую полосу, по набережной к заливу, в глубину Басилеева острова, где располагалось большинство студенческих общежитии.
Инстинктивно Баг потянулся к ключу зажигания, но тут же отдёрнул руку: да нет, не может того быть, принцесса сейчас в Ханбалыке – где и надлежит быть драгоценной преждерожденной её положения: в самом сердце империи, в Запретном городе, в окружении предупредительных слуг и верных служанок.
Да если даже и представить себе такую невозможную вещь, что принцесса Чжу не там, а отчего-то здесь, в Александрии, то не среди студентов же её искать? В Чжаодайсо, вот где её место.
А если это не она – то как будет выглядеть, что Баг едет следом за незнакомой юницей и даже следит за ней? Понятно как.
Он сунулся в бардачок и судорожно выхватил из лежащего там футлярчика последнюю сигару. Мысли путались.
Пытаясь забыть принцессу, Баг совсем перестал заходить в чат Мэй-ли, где прежде бывал достаточно часто, подспудно ожидая, что хозяйка раньше или позже там всё же появится; к слову сказать, в этом же чате он познакомился со Стасей… Ах, Стася… Да ведь Баг уже и думать перестал о принцессе! Верно сказано в двадцать второй главе “Бесед и суждений”: “Даже тысячеверстый скакун не может сравниться с фениксом”.
“Я, смиренный и ничтожный Лобо, жалок и сир… Мне ли мечтать о прекрасных нефритовых чертогах, где обитают невесомые небожительницы…”
Баг с остервенением курил.
Потом яростно затянулся напоследок, убил окурок в пепельнице и, расслабившись, прибег к привычному средству обретения душевного покоя: к комментариям на двадцать вторую главу “Лунь юя”. На сей раз, правда, это не были комментарии великого Чжу Си – Баг искал спокойствия, изнуряя себя более трудным и изощрённым толкованием речений Конфуция, принадлежащем кисти также великого, но гораздо менее, чем Чжу Си, известного учёного-отшельника Алсы Маэртындзэна, уединённо жившего и творившего почти три века назад в предместье Хивы. Обладая поистине необычайной учёностью, Алсы посвятил изучению двадцать второй главы “Суждений и бесед” всю свою долгую жизнь; в результате появился комментарий, объёмом в два раза превышающий любой из ныне известных – и местами сам требующий дополнительных пояснений, каковые и были добавлены в современные издания этого редкого текста.
Однако стоило Багу покинуть уютную кабину цзипучэ и выйти под дождь, как смятение – пусть и не такое уже сильное – вновь охватило его. Таким он и предстал перед своим старым учителем, почтенным Артемием Чжугэ: рассеянный, совершенно забывший о том, как собирался строить разговор. В результате, к радости дасюэ-ши, Баг и сам не заметил, как обязался в следующем месяце провести целых десять встреч с соискателями звания сюцаев законоведения. Мысли ланчжуна были заняты тем, как бы половчее выяснить у седовласого Артемия, есть ли среди его будущих слушательниц некая молодая преждерожденная, столь сильно напоминающая внешностью сиятельную принцессу Чжу; но случая так и не представилось. Да и как спросить?..
А потом, уже когда он, обменявшись с престарелым Артемием – Чжугэ Ляном сообразными церемониями прощания, покидал до боли знакомые по студенческим временам своды, ему вспомнились слова шилана: “Обсуждалось у них на соборе группы несколько вероятных персон, да только твоя перевесила. Особенно, Артемий сказал, староста группы, девушка аж из Цветущей Средины за тебя ратовала… забыл, как её…”
Это его добило.
Неужели она?
Не может быть!
Почва ускользала из-под ног честного человекоохранителя. Всё перепуталось, всё расползалось под руками, чего ни коснись. Багу вдруг стало казаться, что он не знает, как дальше жить.
Это была совершенно новая для него мысль.
Соловки,
