Л. растворилась в обстановке, точно всегда была здесь. Ее присутствие приносило мне некое утешение, этого я не могу отрицать. Мы были близки. Мы были сообщницами. Во всех смыслах этого слова. Помимо соучастия я доверила Л. тайну, которую знала она одна. Потому что только она знала, что я больше не способна написать ни одной строчки и даже держать ручку. Она не только знала это, она это «прикрывала». Она замещала собой меня, чтобы не возбудить подозрений. Л. вместо меня отвечала на административные и профессиональные письма, которые я продолжала получать.
«Мы» отказывались от встреч, от предложений что-нибудь написать.
«Мы» отказывались говорить о том, о чем часто расспрашивают писателей.
«Мы» были погружены в работу.
Теперь я обязана признаться. Я осознаю, что люди, которым, как предполагалось, я в этот период отвечала письменно, читая эти строки, поймут, что это была не я. Может быть, эти люди обнаружат в своей корреспонденции или электронной почте подписанное мною письмо или имейл, в котором я не написала ни слова.
Я очень прошу их простить меня.
Совершенно очевидно, что эта совместная жизнь позволила Л. укрепить свое влияние, и я не уверена, что оказывала ей серьезное сопротивление. Я бы хотела иметь возможность написать, что отбивалась, боролась, пыталась бежать. Но мне нечего сказать, я могу просто констатировать: я положилась на Л., потому что она казалась мне единственным человеком, способным вытащить меня из ямы.
Иногда мне на ум приходит несколько затасканный образ паука, терпеливо ткущего свою паутину, или осьминога со множеством щупальцев, пленницей которых я была. Но тут было другое. Л. была скорее медузой, легкой и прозрачной, частично устроившейся на моей душе. Прикосновение оставило ожог, но не видимый невооруженным глазом. Внешне его след оставлял мне свободу движений. Но связывал меня с ней сильнее, чем я могла вообразить.
Тех редких людей, с которыми я общалась (дети, Франсуа, моя издательница), я убедила, что снова взялась за работу. Я «кое-что» начала. Пока я в самом начале, но продвигаюсь вперед.
Я не позвонила никому из друзей, чтобы рассказать, в каком тупике оказалась. Я боялась, что они сочтут это, и с полным основанием, капризом избалованного ребенка. У меня не было никакого оправдания, и мне казалось невозможным объяснить свою праздность.
Франсуа я тоже ничего не сказала. Я боялась, что он меня разлюбит. Я не только ничего не сказала ему, но и, когда он вернулся, устроила все таким образом, чтобы он никогда не повстречался с Л. Потому что знала, стоит ему увидеть ее, он все поймет: ложь, отговорки, это сообщество злоумышленников, которое мы отныне составляли.
Сегодня я вынуждена признать, что смогла лгать Франсуа и тем, кто меня окружал. Я погрязла во лжи, смешанной со страхом, отвращением и, разумеется, определенным наслаждением.
Иногда по утрам, чувствуя, как тревога распирает мне горло, как ком фольги, я цеплялась за фразу, сказанную однажды Л.: «Подлинному творчеству предшествует тьма».
По вечерам, когда мы обе были дома, Л. возвращалась к ритуалу. Она подходила к книжному шкафу, проводила рукой по корешкам, как бы случайно задерживаясь на некоторых из них.
Читала ли я мешок с костями, маленькую арабку, собачий вечер, собачью ночь, трусики, только любовь, отречение, невозможную книгу, я уступаю, мрачное воскресенье, судную ночь, тупых, сбитых с толку, девушек, рождение призраков, материнство, искусство голода, мерцание, никто, человека, который падает, состояние беспомощности, травмы, поэта, спроси у пыли, то, что поглотило наши сердца, состояние жилого помещения, одинокого танцора, лето, когда он чуть не умер, пощаду и истину, всю жизнь перед ее глазами, другую жизнь, три света, далеко от них, далеко от Одиль, историю любви, водопад, комнату отголосков, наши исторические жизни, девушку моего лучшего друга, прошлое, о героях и могилах, все освещено, перебои в смерти, призрака, рай, иву, смертельное Рождество, кафе «Ностальгия», поддерживать огонь, Саккван-Айленд, острова, забвение, дневник нашей любви.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})* * *
Когда Франсуа вернулся, мы вдвоем на несколько дней поехали в Курсей. Я оставила Л. одну у меня в квартире. Я ничего не взяла с собой для работы (и не без основания). Я убедила Франсуа, который удивлялся, видя меня, так вольно распоряжающейся своим временем, такой далекой от работы, что я позволила себе передышку. А когда он расспрашивал меня о работе, всякий раз повторяла ему, как всегда, когда его это чересчур заботило, что говорить об этом еще слишком рано.
Вернувшись домой, я обнаружила прилежно трудившуюся Л. в кабинете Поля. Она сообщила мне, что пришло электронное письмо от издательского дома, касавшееся встречи в учебном заведении в Туре, на которую я согласилась много месяцев назад и которую по причине, мною уже забытой, многократно переносила. Сотрудница лицея звонила, следовало незамедлительно назначить новую дату. Одна группа предпоследнего класса и две группы выпускного работали над многими моими романами и теперь ждут меня.
Я была не в лучшей форме, но я обещала. На первый взгляд не было причин для того, чтобы встреча прошла плохо. Я привыкла к таким мероприятиям. Мы вместе с Л. посмотрели, какие даты мы могли бы предложить.
Л. показала мне две или три другие просьбы, на которые она ответила в мое отсутствие. Она нашла, что после нескольких дней, проведенных на природе, я хорошо выгляжу. Не задала ни одного вопроса о том, как я провела время.
Вечером она поинтересовалась, будет ли для меня проблемой, если она останется еще ненадолго. Я снова повторила, чтобы она не торопилась.
Л. никогда не расспрашивала меня о Франсуа, что легко позволяла себе в отношении моих подруг. Она никогда не просила рассказать, как мы познакомились, как давно вместе. Когда я возвращалась от него или из Курсея, она только спрашивала, как у меня дела. Она избегала деталей, историй и любой формы рассказа. Франсуа был частью моей жизни, она не могла его игнорировать. Подразумевалось, что она считает его условием задачи. Она не скрывала определенного скептицизма относительно нашей связи и иногда позволяла себе замечание, свидетельствовавшее о том, насколько эта связь представляется ей противоестественной. Я не обижалась. По мнению Л., Франсуа был константой моего существования, с которой следовало меня компоновать. Скорее источник сложностей, нежели благоприятный фактор. Любить мужчину, который тратит свое время на встречи с другими писателями и восхваление их, – вот что казалось ей опасным. Человек, пересекающий Ла-Манш или Атлантику, чтобы встретиться с авторами, которые представляются ему более интересными, чем французские писатели, – а именно это, по мнению Л., и означают его нескончаемые поездки – не может помочь мне обрести уверенность в себе. Как-то вечером, когда Л. немножко выпила, она дошла до того, что сравнила меня с учительницей начальной школы, которая решила жить с инспектором учебного округа. Ее слова вызвали у меня улыбку, тогда она продолжила:
– Представь, мужик приходит домой и рассказывает ей о показательных уроках суперпреподов лучших лицеев, а ей не удается поддерживать дисциплину во втором классе, где учатся дети одиннадцати-двенадцати лет…
Я не была уверена, что уловила суть метафоры. Или, скорее, совокупность смыслов. Случалось, скрытое значение сказанного Л. доходило до меня спустя много дней после нашего разговора.
Так что наша совместная жизнь продолжалась. Возвращение Франсуа мало что в ней изменило. Когда я ночевала у него, то, ссылаясь на работу, возвращалась домой рано утром. И находила Л. в кухне, где она пила чай.
Единственный, касающийся его прямой вопрос, который мне задала Л., относился к возможности нашей с ним совместной жизни теперь, когда дети уехали.
