Нетрудно догадаться, что поэт здесь говорит о самом себе, поскольку он принадлежал к той категории людей, которая «гналась и запрещалась». Этим и объясняется характеристика главного героя «Баллады о Кокильоне»: «Но мученик науки, гоним и обездолен…». Причем если в предыдущем стихотворении «всё гениальное» было названо недопонятым, то в таком же положении оказался и «простой безвестный гений» Кокильон: «Верней — в три шеи выгнан непонятый титан». Поэтому Высоцкий и исполнял с такой страстью «Песню акына» на стихи Вознесенского: «Чтоб кто-нибудь меня понял — / Не часто, ну хоть разок!».
Теперь вернемся к повести «Дельфины и психи» и рассмотрим тот стишок, который «один свидетель в протоколе написал»: «Ничего не знаю, / Ничего не вижу, / Ничего никому не скажу, — / Ча-ча-ча».
Эти слова представляют собой измененный рефрен из популярного шлягера 60-х: «Ничего не вижу, / Ничего не слышу, / Ничего не знаю, / Ничего никому не скажу». Вводя этот безобидный текст в монолог главного героя, Высоцкий переосмысливает его с точки зрения сюжета повести. Можно даже восстановить последовательность событий, связанных с этим стишком: от героя, выступающего в качестве свидетеля, требовали доноса на людей, которых он знает, но, не желая никого выдавать, он написал в протоколе: «Ничего не знаю, / Ничего не вижу, / Ничего никому не скажу».
Действие в повести близится к развязке, и постепенно все сюжетные пласты сливаются в один: дельфины и киты, то есть аналог лирического мы, освобождают тех, кто находится в психиатрической клинике, то есть в том же океанариуме, и сажают в нее профессора, которого рассказчику становится даже жаль: «Какого-то человека привезли <…> Говорит, что профессор, и про дельфинов гадости рассказывает. <…> Надо поговорить с главврачом. Пусть, действительно, поколют. Больной все-таки человек. Челюсть вставная. Говорит про какие-то электроды. Надо взять шефство, а то заклюют. <…> Человек со вставной челюстью молол какую-то совсем уж чушь[2187] [2188]. Про какой-то дельфиний ультиматум, и выл. Его, наверно, перевезут вниз, к буйным. Жаль!» (АР-14-92, 94).
Решение «упрятать самого великого профессора» в психушку напоминает, во-первых, черновик «Песни Гогера-Могера» (1973), где лирический герой тоже мечтал «упрятать» своих врагов: «Я б их, болезных, запер бы / Покрепче перво-наперво» /5; 527/; а во-вторых — судьбу великого князя из стихотворения «Я скачу позади на полслова…» (1973), отдавшего приказ «топтать» и «сечь» лирического героя, который предрекает ему гибель от «кровавого кованого меча», так же как и в стихотворении «Я спокоен — он мне всё поведал…»: «Всех, кто гнал меня, бил или предал <…> Побей вас камни, град или картечь».
А дельфины и киты тем временем освобождают всех заключенных: «Кто-то вошел. О! Что это! Что это! Какие-то люди, нет, не люди. Какие-то жуткие существа, похожие на рыб. <…> Но нет: они улыбаются, они распахнули настежь все входы и выходы, они идут к нам и какими-то чудными голосами что-то читают. Про нас. Мы свободны» /6; 46 — 47/.
Надо сказать, что это слияние двух сюжетных пластов было уже намечено несколькими страницами ранее, когда дельфин во время разговора с профессором-ихтиологом говорил ему: «У нас нет лечебниц, профессор. А когда стали гибнуть наши товарищи — ропот недовольства впервые прошел по океанам…» /6; 42/. И в конце этого разговора он пообещал представить профессору ультиматум по освобождению пациентов психбольницы: «Завтра вы получите наш план и ультиматум и передадите его людям!»536 /6; 43/.
На следующий день протрезвевший профессор нашел у себя на столе нечто. В нем было коротко и недвусмысленно:
«Союз всего разумного, что есть в океане, предлагает человечеству в трехдневный срок провести следующие меры:
1. Ввести сухой закон для научных работников.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
2. Закрыть все психиатрические клиники и лечебницы.
3. Людей, ранее считавшихся безумными, распустить с почестями.
4. Лечебницы сдать под школы.
В случае, если это не будет выполнено, Союз предпримет необходимое. В случае выполнения, Союз больше ничего не требует от человечества и прекращает всякие контакты впредь до лучших времен».
Отсюда следует, что океанариум и психбольница — это одно и то же, а значит, дельфины и киты — это и есть пациенты психбольницы, над которыми профессор-ихтиолог («главврач») ставит «мерзкие опыты»: профессор внедряет в мозг дельфинам и китам электроды и режет их по-живому, а врачи насильно колют пациентов.
Итак, дельфины и киты совершили в океанариуме революцию, то есть пациенты психиатрической больницы взбунтовались против врачей (профессора-ихтиолога и других «работников науки»).
Такая же ситуация возникнет в двух поэтических произведениях: в «Песенке про Козла отпущения», где Козел в итоге сместил медведей, волков и других хищников, которые ранее издевались над ним, и в «Гербарии», где лирический герой вместе с «согражданами-жуками», пчелами и муравьями «сорвался со шпилечек» и выгнал клопов, пауков, а также медянок, гадюк и скорпионов (АР-3-14).
А в концовке «Дельфинов и психи» происходит полная реализация ее названия. После того, как дельфины освободили узников психбольницы, наблюдается следующая картина: «На берегу океана и вдоль его берегов, на воде и под водой бродят какие-то тихие существа. Некоторые из них иногда что-то выкрикнут или забьются в истерике. Но в основном они тихие. К ним все время подплывают дельфины, и они гладят их по спинам или дельфины гладят их. И существа позволяют дельфинам залезать им на спину и щекотать себя под мышками, и даже улыбаются. Как будто им приятно. А может быть, им и в самом деле хорошо! Кто знает?» (С5Т-5-44).
Заметим, что «тихие существа», то есть бывшие пациенты психбольницы, бродят не только вдоль берегов океана, но даже на воде и под водой. Отсюда следует, что люди вернулись к земноводному образу жизни. Эта тема будет развита в стихотворении «Упрямо я стремлюсь ко дну…» (1977): «Зачем простились мы с водой, / Предпочитая влаге сушу?». Здесь лирический герой порывает с сушей, на которой «мы умудрились много знать, / Повсюду мест наделать лобных / И предавать, и распинать, / И брать на крюк себе подобных» (ср. с насильственными уколами и вживлением электродов в повести), и сливается с обитателями подводного мира: «Похлопал по плечу трепанг, / Признав во мне свою породу, /Ия выплевываю шланг /Ив легкие пускаю воду». Нетрудно догадаться, что трепанг символизирует нормальных людей, с которыми лирический герой чувствует себя комфортно[2189] [2190]. Он так же похлопал по плечу героя, как и дельфин в повести «Дельфины и психи»: «“У вас хороший вкус, профессор”, - дельфин покровительственно похлопал его по плечу и жестом пригласил следовать за собой» /6; 41/, «“Я тоже, я тоже помог вам!” — это я кричу. Какое-то существо хлопает меня по уколам и улыбается громадной ослепительной улыбкой. Да это же дельфины, я про них читал и видел фото» /6; 47/.
Итак, если люди вернулись к земноводному образу жизни, то и дельфины из бассейна-океанариума, где их держали насильственно, вернулись к своей исконной среде обитания — в океан. Здесь произошла реализация формулы, заявленной лирическим героем еще в 1960 году: «Я однажды сказал: “Океан — как бассейн”» («Про меня говорят: “Он, конечно, не гений”»). А другое стихотворение 1960 года («День на редкость: тепло и не тает…») заканчивается грустным признанием: «Впрочем, я написал-то иначе, / Чем хотел. Что ж, ведь я- не поэт», — которое также повторится в повести: «Я вообще не поэт, я… Кто я? Что я? Зачем я?» 16; 35/. Как вспоминал о Высоцком Михаил Шемякин: «.. у него было какое-то чувство неуверенности в себе как в поэ-те…»538. А вопросы «Кто я? Что я? Зачем я?» напоминают целый ряд поэтических произведений, где лирический герой тоже спрашивает себя: «Да и сам-то я кто? Надо в прорубь» («Снег скрипел подо мной…»), «Это глупо, ведь кто я такой?» («Напролет целый год — гололед»), «Я — кто? Я — капля в море» («Общаюсь с тишиной я…»; черновик /5; 586/).
