Я смотрю на телефон звонящего: ОН… Я улыбаюсь. Он не забыл меня, он звонит, чтобы поздравить со вчерашней наградой…
– Привет… – я буквально заставляю себя произнести это слово вместо «Здравствуйте», одновременно пытаясь не выдать каких-либо из переполняющих меня чувств.
– Привет, – громогласно и как-то угрожающе гремит в ответ. – Ты не имеешь права мне писать. Ты больше никогда ничего мне не напишешь. Ты поняла меня?! Если так хочется что-то сказать, звони. Ты хорошо услышала, что я сейчас тебе сказал?!
– Да, – выдавливаю я из себя…
Всё, что он говорил после, даже не поздравив со вчерашним, – о какой-то книге, которую нужно написать его друзьям про начало девяностых, – я уже не слышала. Почему я не повесила трубку сразу? Не знаю. Возможно, потому что мама учила меня быть вежливой.
Когда разговор, представляющий из себя скорее его монолог, наконец-то закончился, я остановила машину на обочине. И положила голову на руль.
Что ты знаешь обо мне, чтобы говорить со мной ТАК?! Как говорят высокомерные «умудрённые жизнью» Короли с малолетними девочками, у которых в голове нет ничего кроме… и которые ещё не прошли в своей жизни через то, через что прошла я… Ты считаешь меня какой-то там поэтесской и предлагаешь в качестве великого одолжения написать книгу про бандитские разборки девяностых…
Извини, я не люблю одолжений… И не пишу на заказ… Однажды я стану Королевой… Поэтов… И ты поймёшь, как глубоко ты заблуждался.
Я никогда больше не позволю тебе разговаривать со мной ТАК.
Кем бы ты ни был…
Глава 6
Декабрь 1988. Москва
По вечерам перед сном я захожу к маме. Её только что в очередной раз выписали из больницы, и теперь она обосновалась в большой комнате, а я сплю у себя одна. Мама почти совсем не встаёт. К ней каждый день приходит врач и колет наркотики, но и они уже не помогают – она говорит, что больше не в состоянии терпеть бесконечную адскую боль во всём теле. И мне больно смотреть в её огромные бездонные чёрные глаза, которые раньше были карими.
Все говорят мне, что мама скоро поправится. Я хочу им верить на уровне Сознания, но моё Подсознание уже давно знает правду.
– А ты пишешь стихи, Алиса? – внезапно спрашивает мама.
Я молча киваю. Я не хочу её огорчать, помня о том дне, когда она запретила мне писать, но я не способна ей врать.
– Прочитай, что ты написала, последнее, – отрешённо просит она.
Я иду в свою комнату и возвращаюсь с листочком, сажусь рядом с ней на кровати и молчу.
– Прочитай, – спокойно говорит она. – Я не буду тебя ругать…
– Я написала про… похороны папы…
– Но ты же на них не была, – таким же ровным голосом произносит мама.
– Я не сама пишу стихи… Они ко мне приходят…
– А тебе когда-нибудь снился папа?
– Нет…
Он умер, когда ему было тридцать шесть, а мне четыре. Я почти совсем его не помню. Всего пару фрагментов из детства, очень туманно. Вот мы на даче, обедаем. Бабушка разливает суп по тарелкам. Папа говорит, что хорошо бы сорвать зелени с грядки. Я бегу в «огород». Пока собираю, мою, возвращаюсь за стол, папа уже всё съел, а я так старалась… Потом мы идём в лес и играем в «шишко-стрелялки». Возвращаемся, и я прыгаю у него на животе. Мама говорит, что папе больно, а мне весело.
До его смерти я ходила в детский сад на пятидневку. Возможно, поэтому совсем ничего больше не вспоминается.
Папа часто уезжал по работе в длительные командировки за границу. Он был разведчиком и даже встречался лично с Андроповым. Это я узнаю уже после его смерти. Мы будем смотреть с мамой «Семнадцать мгновений весны», она скажет: «Твой папа был как Штирлиц». У меня сохранились его письма мне и маме из последней командировки в Америку.
Потом помню, что долго его не вижу и он не приезжает. Периодически спрашиваю маму, где он. Однажды мы идём с ней домой, и она произносит: «Папа умер, он больше никогда не придёт». Я начинаю смеяться. Мама ужасается, спрашивает, почему я смеюсь. Я отвечаю: «Люди же никогда не умирают…»
Мама говорит, что его последние слова были обо мне. Он сказал, что я скоро умру, и как я умру, и чтобы мама меня спасла. Мама считала, что он бредил. Но когда через семь лет после его смерти и практически в день его рождения я действительно умерла, неужели она так и не поверила в то, что будущее можно увидеть? И не просто увидеть, а… изменить…
Он умер внезапно, незадолго до того, как мы втроём собирались уехать на несколько лет в другую страну. Родственники считают, что его отравили «долгоиграющим» ядом. Я знаю, что это действительно так. Да и те, кто работал с ним в последней командировке, скоропостижно скончались после возвращения в тот же год, и их смерти окутаны легендами.
У меня мало его фотографий. В детстве я была очень похожа на него.
– Он приснился мне сегодня… – спокойным голосом произносит мама, видимо, прокручивая сон на внутреннем экране. – Будто у нас снова свадьба…
– Ты говорила, что сны обманчивы и им нельзя верить…
– Ладно, читай…
И я читаю ей это стихотворение. Одно из немногих, которые позже уцелеют из тьмы чёрных стихов, написанных мною с того момента до 1993 года. Тогда, в 1993-м, перечитывая его, я вдруг обращу внимание на последние две пророческие строчки. А сейчас я просто читаю маме то, что услышала и записала, не вникая в смысл:
– «Пахнет свежею землёю, пахнет смертью и цветами, а душа твоя – на воле, но в душе ты будешь с нами. Пахнет чёрною печалью, и слезами, и тоскою, ты – не здесь, я это знаю, но я знаю: ты – со мною. Пахнет залпом из орудий, пахнет серою шинелью, а тот холмик будет, будет вновь усыпан вечной елью…»
Мама выслушивает молча. И долго, так же молча, смотрит куда-то вдаль. Потом вдруг произносит:
– Принеси мне ножницы.
Я иду за ножницами и возвращаюсь. Молча протягиваю ей. Она отстригает локон своих совсем редких – после химии – волос и протягивает мне.
– Возьми…
– Зачем? – удивляюсь я.
На уровне Сознания я всё ещё отказываюсь верить в то, что мои сны сбудутся…
– Потом поймёшь… А ты хоть чуть-чуть на меня похожа?
– Конечно… Боль скоро пройдёт. Високосный год заканчивается. Тебе осталось совсем чуть-чуть потерпеть, мам…
* * *
Февраль – август 2011.
Москва – Греция – Москва
Он больше не звонил… Жаль…
Я собираюсь с силами и наконец-то сажусь за «Книгу Знаний» – третью часть «Иной Реальности». Я пишу её по ночам, потому что днём работаю. На каждую главу уходит по несколько ночей. Как только появляется новая, я выкладываю её на своей страничке в Интернете. Это сильно стимулирует, потому что ты понимаешь, что кто-то, пусть и немногие, ждёт продолжения, и ты не имеешь права бросить свой труд, остановившись посередине. Я знаю: если не допишу книгу сейчас, я уже никогда её не допишу и… взорвусь изнутри. Я исчезаю из мира, погружаясь в невидимый человеческому глазу Поток, которому принадлежу всецело, который ведёт меня.
24 апреля вечером я наконец-то ставлю точку и облегчённо вздыхаю. Всё, что я могла сказать миру, – сказано. Мне кажется, я писала эту книгу всю свою жизнь…
И практически сразу же я получаю автоматическое сообщение от сайта, где размещено моё прошлогоднее резюме, что ОН просматривал его снова.
Снова… Всё – снова… Эти волны. Они притягивают и отталкивают одновременно, вызывая панический страх где-то внутри меня. Страх чего, Алиса? Почему ты так боишься этого человека? Что он может сделать с тобой? Во мне звучат слова мамы: «Если ты не победишь свой страх, однажды он победит тебя… Ты должна шагнуть ему навстречу…»
Но я не могу… Я не могу ему позвонить… Мне слишком страшно… услышать его резкий как нож голос, безжалостно кромсающий на части. Он не сохранил мой номер телефона в памяти своего. Я позвоню и услышу громоподобное: «КТО ВЫ?»
Что я ему скажу? Я уже давно всё сказала… Я хочу быть с ним… Меня тянет к нему, как волну, набегающую на скалы, чтобы… разбиться…
Он много раз смотрит моё резюме. И… исчезает…
* * *
Летом, параллельно с «Иной Реальностью», теперь уже в трёх томах, на которую выстроилась огромная очередь из желающих её приобрести, я издаю книжку «Случайные стихи». В ней три части. Последняя – стихи, написанные Ему. Я называю эту часть «Воланду».
Раньше я оформляла обложки собственными картинами, но почему-то на этот раз ищу фотографию, перебирая громаднейший архив «зарубежных», – я объехала около пятидесяти стран. И… дохожу до последней командировки в Венецию. Сердце начинает усиленно биться – фотография на пристани Сан-Марко. Безоблачное небо. Вид на неизвестный мне остров. И… лодка, отплывающая от берега, с лодочником…
Я долго смотрю на фотографию и вспоминаю, что стих «Химера» – о том давнем сне про похороны в Венеции – находится именно в этой книге.
