— Ты сама не хотела, — прошептала Аля.
— Не лги. Это ты не позволяла, боялась, как бы она правды не узнала. И ее своей дурью довела до того, что сначала она родила неизвестно от кого, а потом…
— Ты не смеешь! Ты не знаешь! Ты обещала… никогда… никогда… Я только поэтому… до сих пор… — захлебываясь, беспомощно взмахивая руками, выталкивала откуда-то из горла Аля бессвязные слова.
— Тише!
Лиза с черепахой в руках стояла в дверях и смотрела на них. Старухи виновато переглянулись и враз осеклись: они вдруг сделались очень похожи друг на друга в эту минуту, и Лиза почувствовала, как сильно они ее любят и как любит их она. Совсем не так, как прежде.
12
Весной у девочки начались сильные головные боли. Она плохо спала по ночам, часто просыпалась и тихо плакала. К утру боли проходили, Лиза шла в школу, но ей все время хотелось спать. Она чувствовала слабость, плохо слушала учительницу и была уже рада, что ее не вызывают к доске и не спрашивают. Теперь в тетради у нее стали появляться четверки, а потом тройки.
Врачи не могли определить причины болезни, спрашивали, отчего умерла Лизина мать, и настороженно советовали девочке побольше гулять и меньше заниматься. Приходил батюшка, исповедовал и причащал Лизу. Он был очень ласков с нею и подарил образок, но когда баба Аля, по обыкновению, предложила ему попить чаю с вишневым вареньем, от угощения отказался.
— Что, не рады уже, что заварили эту кашу? — сказал он, надевая поверх рясы болоньевую куртку.
— Что делать-то, отец Андрей? — заплакала баба Аля, припадая к его руке. — Пропадает девочка.
Шура тенью стояла за сестрой.
— Раньше надо было спрашивать.
— А нас, когда сажали, спрашивали? — угрюмо произнесла Шура из-за Алиной спины, вперив в священника черепаший взгляд.
— Батюшка, отец Андрей, — бросилась к нему Аля и быстро зашептала на ухо, — благословите нас разъехаться. Не могу я с ней больше.
— Я тебе что говорил? Повтори, — приказал священник, из которого даже долгие годы церковной службы не могли вытравить военной выправки.
— Либо вместе спасемся, либо вместе погибнем, — послушно, как ученица, ответила баба Аля.
— Вот и держи это всегда в уме. И не отчаивайся.
— И это все, что вы можете сказать? — Шура презрительно скрестила руки.
У Али мелко задрожали губы.
— Нет, не все. Лишнего в доме не храните, — буркнул иерей.
С Лизиной болезнью жизнь в доме сильно изменилась. Аля дольше задерживалась на работе, куда ходила не через день, как раньше, а ежедневно, потому что для лечения Лизы требовалось много денег, покупала ей фрукты, орехи, парное мясо и творог с рынка. И каждый день уносила что-то из дома в сумке на работу. А Шура больше не печатала на машинке, и не слушала радио. Она сидела возле девочки, иногда читала ей, что-то рассказывала, а чаще просто молчала. Бог весть, о чем она думала тогда.
Между тем Лизе становилось все хуже и хуже. Она лежала не вставая и подолгу смотрела на икону, по которой снова стекали прозрачные капли масла. Иногда девочка проваливалась в забытье, и ей виделась школа, первое сентября, цветы, мама, секретики, Татьяна Петровна и мальчик в матроске. Явь мешалась с забытьем, над нею склонялись лица бабушек, Валерии Дмитриевны и докторов.
Однажды рано утром, когда все еще спали, пришли незнакомые люди. Очень долго они что-то искали во всей квартире, сначала у бабы Шуры, потом у Али, а затем и в Лизиной комнате. Заглядывали под кровать и в кровать, листали книги, Лизины тетради и учебники и даже достали с полки икону.
— Бабушка, кто это? — спросила Лиза испуганно.
— Из санэпидемстанции.
Один был мрачноватый, с тяжелым подбородком и облысевшей головой, а другой молодой, с веснушками на круглом лице. Они оба засмеялись, круглолицый весело подмигивал Лизе, интересовался рыбками и черепахой, а потом спросил про школу, но баба Аля сердито прикрикнула на него:
— Не смейте девочку трогать!
— Да вы что? — вскинулся веснушчатый обиженно. — Вы меня за кого держите? У меня у самого дочка растет. Только никто ее не мучает, как вы.
— Да вы не беспокойтесь, у нас и так всего хватает, — усмехнулся тот, что был старше. — Вы бы лучше, бабуля, поостереглись в ваши годы тяжелые сумки носить. Как кардиолог вам скажу, не ровен час сердечко не выдержит и окажется ваша девочка в детском доме, как ее мама. Сестре вашей ребенка точно не отдадут. Институт Сербского не пропустит.
— А машинку мы у вас заберем. Зачем зрение портить?
Двое перемигнулись, забрали «Торпедо» и ушли, оставив старушек в растерянности и оцепенении. Потом Аля беззвучно заплакала, и даже баба Шура не нашлась что сказать. Молча убирались сестры до полуночи в квартире и ни о чем не спорили. Но было это на самом деле или нет, Лиза не знала. Ей виделось кладбище, где была похоронена мама, а рядом стояли памятники — одни со звездами, другие с крестами, по аллее шла Татьяна Петровна с бордовыми гладиолусами, у которых были оторваны лепестки, и много звезд светилось на небе.
Облизывая губы, Лиза спрашивала:
— Бабушка, а мама на той звезде или на этой?
— Спи, Лизонька.
— Бабушка, мне в школу надо.
— Скоро поправишься и пойдешь.
13
В школе Лизиного отсутствия, казалось, никто не замечал. Так же в половине девятого приходили дети, начинались уроки и шли перемены. Учителя проверяли, как усвоен старый материал, и объясняли новый. Ученики решали задачи, писали сочинения, выполняли контрольные и самостоятельные работы. Директор и завуч посещали занятия молодых педагогов и писали отчеты в роно. В свой черед проводились родительские собрания и педсоветы. Весной состоялись районные и городские олимпиады по всем предметам, на которых учащиеся двадцатой школы показали очень хорошие результаты, а по иностранному языку школа была признана лучшей в Москве. Директор была довольна, но все равно строже обычного провела собеседование, когда принимала детей в первый класс.
В апреле Лизины одноклассники закончили букварь, и был устроен целый праздник. Дети разбились на группы по пять человек, которые назывались звездочками, и выбрали командиров. Каждая звездочка выпускала стенную газету, в конце месяца классом ходили в Мавзолей и Музей Ленина, в цирк и уголок Дурова, и про Лизу совсем забыли, словно ее и не было и ничто не возмущало размеренной и правильной школьной жизни.
Лишь в конце года по просьбе директора учительница позвонила Лизиным бабушкам и сказала, что из-за болезни не может аттестовать девочку и перевести ее в следующий класс.
— Мы забираем внучку из школы, — глухо ответила бабушка, но какая именно с ней разговаривала, учительница не разобрала.
— Вот и слава Богу, — с облегчением заключила директор. — В табеле поставьте все пятерки и поведение напишите «примерное». Пусть бабушки приходят за документами и не волнуются. Никто не собирается портить девочке жизнь. И вам, — обратилась она к учительнице, — я тоже напишу самую лучшую характеристику.
Молодая женщина вскинула на директора полные недоумения и ужаса глаза, и лицо у нее покрылось красными пятнами.
— Вы очень хорошо знаете свой предмет, — мягко сказала начальница. — Вами довольны и родители, и дети. И мне будет нелегко найти вам замену. Но есть такие приказы, которые учитель выполнять не должен.
* * *
Но ни летом, ни осенью за документами Лизы Непомилуевой никто не пришел. Директор велела узнать, в чем дело. История с Лизой тяготила ее и хотелось поскорее с нею покончить. Из школы позвонили в домоуправление и выяснили, что семья Непомилуевых уехала в Кашин. В тот же день Лизины документы отправили в кашинский отдел народного образования, однако три недели спустя бумаги вернулись с пометкой о том, что ни в одной школе Кашина Лиза Непомилуева не числится. Заниматься этой историей дальше директор не стала. Мало ли что еще могло прийти в голову сумасбродным бабкам? Помочь несчастной школьнице она все равно не могла и жалела лишь о том, что в двадцатой школе больше не работает ее бывшая подруга Татьяна Петровна Глинская, лучшая учительница Бауманского района.
ТЕПЛЫЕ ОСТРОВА В ХОЛОДНОМ МОРЕ
Соловецкая повесть
1
Ранним пасмурным утром с кемского причала, хаотичного, громоздкого сооружения, состоящего из аварийных мосточков, сходней, вбитых в дно старых свай, доков и сараев, уходило в море несколько частных катеров. Мотоботы увозили столпившихся на берегу людей, которые привычно и скоро спускали в трюм вещи и устраивались на палубе в ожидании недалекого морского пути. К семи толпа рассеялась, суда ушли за мыс, и на пристани остались только двое мужчин в штормовках и одетый в теплую куртку мальчик лет семи с рюкзачком за спиной и зачехленной удочкой в руках. Мальчик никогда не видел так много воды, восторженно крутил головой и не понимал, чем озабочены его папа и крестный, почему все время ходят по причалу, перетаскивают рюкзаки, что-то выясняют у чужих дяденек и друг с другом спорят. Ему хотелось поскорее сесть в катер и поплыть, от нетерпения дрожали пухлые губы и сверкали на нежном раскрасневшемся личике большие темные глаза с густыми ресницами. Однако взрослые не спешили. После долгих раздумий затаскивать рюкзаки в последний мотобот, рассчитанный на пять-шесть человек, но взявший на борт уже вдвое больше, они не решились. Два года назад один из них на подобном суденышке и у этих же берегов едва не затонул.
