— А на меня — Ирмочка! — засмеялся Вайткус. — Пошли!
Щелкнул выключатель, впуская тьму. С податливым лязгом прижалась дверь. Я обернулся, глядя на окна верхнего этажа, отразивших неживой свет фонарей. А еще выше вкатилась луна, небесный колобок.
— Я от Моссада ушел, — забормотал тихонько, — я от ЦРУ ушел, а от тебя, КГБ, и подавно уйду…
Среда 12 ноября 1975 года, утро
Первомайск, улица Чкалова
— Сетка! — Изин вопль заметался по гулкому спортзалу, пуская перепуганные эхо.
— Очко! — запрыгали болельщики. — Очко!
Словно разбуженное криками, выглянуло солнце. Тусклый рассеянный свет, сочившийся в огромные окна, забранные частой решеткой, плавно усилил накал, проявился квадратами сияния — шведская стенка заиграла желтым лаком.
Тиныч дунул в свисток и указал на нашу команду.
— Подача!
Я возбужденно подсигивал на носочках, как боксер на ринге, перейдя на место нападающего. Возбужденное топтание игроков пересыпалось короткими взвизгами кедов по площадке.
— Алка, подавай!
Алла, наш кудрявый комсорг, мощно «пробила до пола» — мяч, крутясь ядром, ударился кожаным боком. Аут! Защитники по ту сторону сетки дернулись, да поздно.
— Гаси! — взлетел одинокий голос.
— Да чё гасить?! Всё…
Свисток просверлил воздух за мгновенье до звонка. Команды, медленно остывая, смешались. Слышались возгласы:
— Алка, ну ты вообще! Как из пушки!
— Бац-бац, и мимо!
— Да это Паха зевнул.
— А чё сразу Паха?
— А чё, нет, что ли?
— Ой, да перестаньте вы! Как бы он достал? Ты с места на два метра подпрыгнешь?
— А чё я-то?
— Ви-и а зэ чэмпионс, май фре-ендс!
Тиныч хмыкнул, принимая мяч.
— Шевелись, чемпионы, обед стынет!
Я первым шмыгнул к выходу, в миллиметре разойдясь с Инной. Всей кожей уловив живое тепло, поймал, как брошенный цветок, нежный взгляд. Воистину, есть моменты, ради которых стоит жить!
Пока разгоряченная толпа мальчишек, галдя и гогоча, ломилась в высокие двери раздевалки, я, голый и босый, прошлепал в душевую. Журчащие струи хлестнули по плечам, окатили теплой влагой, и я выцепил скользкий обмылок со ржавой жестяной полочки. Решетка вентиляции под потолком донесла девичье ойканье — слышимость была хорошая.
— Вот кто постоянно коврики убирает! — слетело глухое Ритино ворчанье. — Убила бы. И так скользко, а они еще…
— Девчонки, девчонки! Давайте в темпе! — воскликнула Маша. — А то опять поесть не успеем!
— Житие мое… — вздохнула Светланка.
Свистящее шипение струй перечеркнуло высокие звонкие голоса.
На пороге душевой нарисовался распаренный Паша Почтарь — замер в позе сутулого Давида, только рукой придерживал не пращу, а полотенце.
— Миха, так нечестно! — поднял он крик с неподдельным возмущением. — Это мое место!
— Ваша лошадь тихо ходит, — фыркнул я, торопливо намыливаясь.
— Мон шер Поль, — манерно выговорил Зенков, щелкая самодельными шлепанцами, — наверное, вандалы спёрли мемориальную доску с вашей персональной кабинки!
— Да я там всегда мылся… — затрепыхался Пашка.
— Всё-всё, — миролюбиво сказал я, прикручивая оба крана, — ухожу!
Запнувшись о порожек, чуть не выстелился хилый Изя.
— Обожаю голых мужчин! — ухмыльнулся он, совершив пируэт на мокром кафельном полу. — Голых греков!
— Ой, Изя, не преувеличивай! — опал озорной голосок Альбины, теряясь за веселым шумством.
Динавицер смешно приосанился, выпячивая ребра, и крикнул:
— Спинку потереть?
Что мелкому нахалу ответили девушки, я не расслышал — обтершись цветастым китайским полотенцем с аляповатыми розами, спешно облачался. Даже большая перемена коротка, если длинна очередь в столовую, — гласит школьная мудрость.
Мне повезло — передо мной стояло всего трое шестиклассников, жадно принюхавшихся к упоительным парным запахам. Очередники подозрительно косились на меня, но им тоже подфартило — я против дедовщины. К тому же с Тасей-Харей не забалуешь — у нашей поварихи не только внешность, но и нрав, как у фрекен Бок.
— Здрасьте, Таисия Харитоновна, — сказал я бархатным голосом. — Мне, пожалуйста, пюре с котлетой и чай с рогаликом… Нет, давайте лучше с рожком!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Не хватает, што ли? — прогудела «домомучительница» сочувственно, пока ее толстые красные руки ловко накладывали и наливали.
— Похудеть боюсь, — мило улыбнулся я, вызывая у Таси-Хари положительную реакцию.
Десять минут до звонка! Порядок…
Устроившись за столом у окошка, я умолотил толчонку с поджаристой котлетой, и развел чайную церемонию.
Внезапно пахнуло знакомыми духами, махнуло восхитительно коротким подолом школьного платья, и напротив устроилась Рита.
— Приятного аппетита! — улыбнулась она обворожительно, помешивая ложечкой горячее какао.
— Дать половинку? — сказал я, разламывая рожок с повидлом.
— Кушай, кушай! — девушка отхлебнула из стакана. — А мне не хочется. Инка вообще не придет — ей сказали, что у нее толстая талия!
— Балда мелкая, — вынес я вердикт.
Сулима хихикнула, отпила какао, и на ее лицо легло задумчивое выражение.
— Миша… — негромко начала она. — А ты Инку… любишь по-настоящему?
Я внимательно посмотрел на девушку — черные глаза отразили мой взгляд.
— Знать бы еще, что это за зверь такой — настоящая любовь… — слова из меня выдавливались медленно, осторожно, чтобы и Риту не задеть, и не солгать. — «Влюбленный болен, он неисцелим!»
Сулима опустила глаза, перебирая пальцами стакан, словно обжигаясь остывшим шоколадом.
— Знаешь, что мне нравится? — невесело улыбнулась она. — Ты только со мной бываешь откровенным. Это приятно. А ты… рассказывал Инке… Ну, что тебя ищут?
— Нет, — мотнул я головой, испытывая тоскливые жимы и оттого раздражаясь. — Ни Инне, ни Насте, ни маме. Хватит и того, что я тебя впутал во все эти жмурки с догонялками!
— Я сама впуталась! — блеснула зубками Рита, и оглянулась на соседний столик, за которым Изя давился котлетой.
— Жуй, жуй хорошо! — наставляла его Альбина. — Не глотай, как удав!
Динавицер смешливо хрюкнул. Дюха, шествуя мимо, хлопнул его по узкому плечу:
— Счастливой охоты, мудрый Каа!
— А ты куда это собрался, а? — затянула Зиночка, встряхивая влажными волосами.
— Домой! — вытаращился Андрей, и добавил поспешно, полыхнув румянцем: — С тобой!
— Какое — домой? Нам на «Автодело» еще!
Лицо у Жукова малость вытянулось.
— Да?.. — промямлил он, и мигом расхрабрился, выпалив: — Тогда я тебя на урок провожу!
Тимоша милостиво позволила отобрать у нее портфель.
— Ой, звонок скоро! — подхватилась Альбина. — Изя, быстрее давай!
— Да иду, иду… — проворчал Динавицер, слушая, как стихает торопливое стаккато каблучков. — Поесть спокойно не дадут…
— Пошли? — гибко поднялась Рита.
— Пошли, — сказал я.
Звонок догнал нас на лестнице, и мы прибавили шагу.
Автодело у нас вел Иван Васильевич Гришко, но все звали его Василием Ивановичем — уж больно на Чапая похож. И прокуренные казацкие усы, и пышный чуб, и смешинка во взгляде, отчего от уголков глаз разбегались лукавые радианты морщинок.
Гришко что-то чиркал в классном журнале, а все, как обычно, липли к громадному «наглядному пособию» — настоящему ГАЗу-51, правда, без кабины, капота и кузова. Зато все внутренности видны.
— Василий Иваныч! — воззвала Маша, примерно задирая руку.
— Что, Анка? — откликнулся учитель, не поднимая головы.
— А вождение когда?
— Вождение? — повторил Гришко рассеянно. — Весной вождение…
— У-у-у…
— Василий Иванович! — бойко воскликнул Изя, пробираясь на место.
— Что, Петька?
— А чё не сейчас?
— Сначала — матчасть, — весомо сказал Иван Васильевич, захлопывая журнал. — Так, все тут?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Все! — прокатилось по классу.
— Раз все, то за мной — шагом марш! — учитель решительно направился к двери.
— Чё, вождение?! — подскочил Динавицер.
