– У нас все проходят военную службу, и никто из них не расстается с оружием. Даже если, как эти, едут в отпуск.
– Новый год с винтовкой? – карие глаза малышки округлились.
Она с сожалением смотрела вслед худенькой девушке в форме, которая едва поспевала за остальными сослуживцами, придерживая одной рукой автомат за спиной, а другой волоча огромный мешок.
– Там что, бомбы? – она, недоумевая, повернулась к Ури.
– Нет, – рассмеялся тот, – там белье, постельные принадлежности. Каждый солдат стирает сам. Это запас на неделю. Дома постирает и возьмет обратно в часть.
– А в казарме нельзя стирать? – присоединилась к разговору Варя. – И зачем оружие домой тащить?
– Они солдаты, – отрезал Ури. – И должны защищать нас в любой момент.
– И вот та девочка? – Варя кивнула на последнего воина, с трудом догонявшего группу, поскольку дорога поднималась в горку.
– Да.
– Это нечестно! – вырвалось у Ниночки. – У нас служат только мальчики.
– У нас в армии должны быть все, – спокойно парировал Ури. – Если только не датишные. Им нельзя. Да и эти ребятишки служат какими-нибудь техниками.
– А кто такие датишные? – карие глаза опять округлились.
– Те, кто посвятил себя религии, как вы говорите, – пояснил Ури.
– У моего сына Давида, – наконец-то заговорил Леви, – есть приятель в школе. Шет. Он растет в семье датишных и соблюдает все традиции. Если Шет приезжает к нам на шабат, мы не гасим свет на ночь в туалете и рвем туалетную бумагу заранее. Шет не имеет права что-то делать в шабат.
– А девочки должны таскать автоматы и сумки? – негодовала Ниночка.
– У каждого своя дорога в этой жизни, – тихо ответил Ури.
Все замолчали, понимая, что разговор ничего не изменит.
– Ой, море! – всплеснула руками Варя. – Бежим купаться.
И, ухватив свою воспитанницу за руку, она понеслась к пляжу, показавшемуся в конце улицы, на которую они только что свернули. Свежий соленый ветер и запах моря всколыхнули в ней бурю детских воспоминаний. Выросший в портовом городе никогда его не забудет, и любое напоминание о счастливых днях на берегу, как горн для охотника, будет сигналом к действию.
Оба Шимана, ускорив шаг, следовали рядом. Они снисходительно поглядывали на гостей с их вопросами и восторгами. Нужно недолго пожить в этой стране, чтобы многое воспринималось, как данность, а костальному можно привыкнуть.
Едва вбежав на песок пляжа, растянувшегося вдоль почти прямой прибрежной линии, девчонки скинули свои легкие платья у какой-то скамейки и с разбега плюхнулись в воду. Она оказалась более соленой, чем в Черном море, а с речной водой Подмосковья и сравнивать было нельзя. Ниночка начала было тереть кулачками глаза и даже хотела заплакать от неожиданности, но, услышав, как рядом смеется Варя, не позволила себе этого.
Вода была теплой и такой прозрачной, что виден был и песок под ногами, и мелкие ракушки. Это было похоже на сказку, – утром они еще были в Москве, а вечером уже купались в чужом, но таком ласковом море, что хотелось остаться здесь навсегда. Загорать на чистых пляжах, зарываться в белый песок, до одури нырять в чистой воде, есть вкусные сочные фрукты, ничего не делать и ни о чем не думать.
– Ты как русалка! – восторженно сказала Ниночка, глядя, как ловко ныряет и плавает ее наставница.
– А ты боишься заходить поглубже? – Варя подплыла к малышке. – Цепляйся за шею, я тебя покатаю.
– Я боюсь, – стыдливо опустив реснички, пробубнила девочка.
– Чтоб я этого от тебя никогда не слышала!
Девушка легко ухватила за обе руки Ниночку и водрузила ее себе на плечи.
– Держись.
Варя медленно поплыла от берега, стараясь грести так, чтобы не было брызг и ни одна капелька не попала на лицо девочки. Та какое-то время напряженно молчала, вцепившись ручонками в отнюдь не богатырскую шею своей «русалки». Однако совсем скоро она успокоилась и начала осторожно спрашивать:
– А ты когда научилась плавать?
– Еще до школы.
– Сама?
– Нет, – Варя медленно повернула к берегу. – Отец научил. Он тогда еще жил с нами. Потом я с мальчишками каждое лето пропадала на берегу. Так и научилась плавать, но больше всего люблю нырять. Нигде нет такой красоты, как под водой. Совсем иной мир.
– И ты никогда не боялась? – с опаской спросила Ниночка.
– Еще как! Но каждый раз заставляла себя перешагивать страх.
– Как это?
– Я представляла себе что-то страшное в виде черной ямы. Даже глаза закрывала, чтобы заглянуть в воображаемую черную бездну, а потом ее перешагнуть. Так и научилась.
– И теперь ничего не боишься? – с восторгом и почти утвердительно произнесла воспитанница, чуть не хлебнув воды.
– Все боятся неизвестности. С явной угрозой понимаешь, как бороться, а когда враг не виден, это сложнее.
– Почему?
– Вот сейчас ты не знаешь, что под нами. А вдруг там акула или крокодил.
– Варь, не пугай меня, пожалуйста, – взмолилась девчушка, – и так страшно. Поплыли к берегу. А?
– Переступай, я сказала, – настаивала воспитательница. – Переступай.
– Ну, не знаю я, – едва не плакала Ниночка, – не умею.
– Стоп, дружок. Спокойно. Закрой глаза и прислушайся. Что там? Я знаю, ты все слышишь. Давай!
Варя даже перестала грести руками, чтобы не мешать девочке сосредоточиться. Парни на берегу, внимательно наблюдавшие за русскими, даже привстали со скамейки у воды, почувствовав что-то неладное. Но девушка улыбнулась им и дружески поприветствовала рукой, чтобы не волновались.
– Я ничего не слышу, – всхлипнула Ниночка, – но кто-то там есть.
– Уже лучше, – как можно увереннее подбодрила ее наставница. – Там мелочь всякая плавает. Причем красивая, разноцветная. Когда мы будем нырять с масками, сама увидишь, а пока только слушай.
– Еще Леви говорит Ури, что они для нас всегда гоями будут. Это почему?
– Скорее всего, Моше и твоя бабушка не случайно припомнили старый случай из их детства.
– Это, который на сказку похож. Гой еси, добрый молодец? – с удивлением процитировала девочка.
– Не совсем. У славян это выражение происходило от глагола гоить – то есть, жить, заживлять. Короче, приветствие. Были также изгои, то есть выжитые, изгнанные по какой-то причине из общины. Если же говорить об иудеях, то у них понятие гой иное.
– Какое? – не поняла Ниночка.
– У иудеев очень важна родословная. Обычно браки заключаются не только в рамках своей нации, а с учетом взаимоотношений колен Израилевых. Их двенадцать. Но путаницы много. Так потомки Моисея и его брата первосвященника Аарона становились священнослужителями. Но только считавшие себя коэнами могли быть первосвященниками, ключниками и казначеями. А вот служками, певчими, толкователями Торы и прочими помощниками в синагоге были только левиты. Признаться, тонкостей я не знаю, но левитам лишь Соломон наделы земли подарил. Хотя после его смерти все у левитов отобрали, да еще из страны изгнали. Кто ж с такими породниться захочет…
– А гой? – похоже, девочка запуталась окончательно.
– Вообще-то, гой это неиудеи, иноверцы. Разве бабушка тебе не рассказывала?
– Она иногда говорит со мной о предках, но так сложно, что я половину не понимаю.
– Нинка, – наставница поплыла вдоль берега, – ты со мной не хитри, а то друзьями никогда не будем.
– Только не говори, что видишь меня насквозь, – девочка сильнее прижалась к наставнице.
– Что, так бабушка всегда говорит? Да, она как рентген.
– Варь, а зачем еврейки выходят замуж за гоев, если им этого нельзя?
– Ну, насколько я знаю, еврейки воспитываются сильными и способными на поступок. Я твою маму не знала, но, думаю, она была именно такой. Решила – сделала.
– А потом как же? – девочка говорила серьезно.
– По иудейскому закону дети могут пренебрежительно относиться к отцу, если он гой.
– А зачем все это?
– Иудеев часто завоевывали и уводили в плен. Они разбросаны по всему миру. Бывало, что старейшины специально заставляли евреек выходить замуж за гоев, наделенных властью, чтобы их дети позже становились правителями чужих стран.
– Что, дети для них игрушки? – в детском голосе звучала злоба.
– Нет. Дети это надежда рода на выживание в любой стране, в любой ситуации. Их заставляют с самого раннего возраста учиться и развивать любую мало-мальски заметную способность до совершенства. В них вкладывают много сил и средств, чтобы потом они кормили и защищали свой род.
– Даже, если дети ненавидят балет и скрипку?
– Да, – девушка плыла медленно, делая длинные плавные гребки. – Иудеи слишком хорошо знают, что такое нищета и голод, поэтому будут карабкаться наверх любыми способами.
– Значит, и я буду так карабкаться?
– Это зависит от тебя, дружок, но бабушка на это очень надеется. Ты же Гридман. Последняя в роду.
– Как же мы будем дружить, если я стану по тебе карабкаться? – Ниночка спрашивала искренне. – Зачем ты со мной нянчишься, если все это знаешь?
