Он кивает. На пути к стартовой линии парочка организаторов гонки пытаются продвинуть Джереми в первые ряды, но он благодарит их и отказывается.
– Разве ты не собираешься бежать впереди и попытаться победить? – спрашиваю я.
– Я бы предпочел бежать с тобой.
– Ты хочешь прийти пять тысяч девяносто четвертым?
Он ухмыляется:
– Мне все равно.
– Джереми? Ты делаешь меня счастливой.
– Ты тоже делаешь меня счастливым, – тихо говорит он.
Он целует свою счастливую кожаную веревочку на шее, говоря, что это традиция, а затем раздается выстрел стартового пистолета. Толпа ревет. Все начинают потихоньку продвигаться вперед. Я чувствую внезапный страх, что во время гонки по-настоящему устану и не смогу финишировать. Насколько неловко это будет? И, боже, если я не смогу пробежать ничтожные пять километров, то как вообще смогу пробежать целый марафон?
Как только мы пересекаем официальную стартовую черту, в меня прилетает желтая пудра, оседая на лице и футболке. Я останавливаюсь как вкопанная. Словно Большая Птица взлетела. Джереми умирает со смеху, глядя на выражение моего лица, и дергает меня за руку, заставляя начать бег.
Я понимаю, почему Мэтт говорил о желании бежать быстро. Адреналин, аплодисменты, смех – все это заставляет меня хотеть лететь ракетой. Затем фиолетовая пудра распыляется на нас, перекрывая желтую.
– Ты выглядишь, как дитя любви Барта Симпсона и Барни.
– Неправильно, Уинтерс. Неправильно.
К концу гонки мы выглядим уже не как «Старберст», а просто откровенно грязными. Цвета смешались, превращаясь в то, что я бы назвала «Голубыми Сточными Водами». Я держу руку над головой, пересекая финишную черту, где финальный залп окрашивает оранжевой пудрой. Год назад я не смогла бы пробежать и полмили. А только что пробежала свои первые пять километров. Я смеюсь, улыбаюсь солнцу.
– Энни?
– Да, Джер?
Он поднимает мою косу:
– Твои волосы зеленые.
Я хватаю его за футболку и тяну ближе к себе:
– Ты сводишь меня с ума.
Он сжимает меня в медвежьих объятиях, и впервые за долгое время я умиротворена и нет больше такого места, где мне хотелось бы быть.
Сегодняшняя дистанция: 14 миль
Два месяца до Городского Музыкального Марафона
– Давай отойдем. Ну же.
Рука Мэтта на моем локте. Меня тошнит. Меня будет рвать. Меня будет рвать сейчас. Я извергаю содержимое желудка в кусты за беговой тропой. Вижу как в тумане, из-за того что глаза наполнены слезами, а кислота жжет горло. В середине сегодняшнего забега у меня был самый жуткий «туалетный» опыт в моей жизни, и у меня такое чувство, что он может повториться в любую секунду. Как же стыдно.
– Выпей это, – мягко говорит Мэтт, я беру из его руки бумажный стаканчик и делаю маленький глоток. Лимон. Ммм. Он дает мне полотенце, чтобы вытереть рот.
– Тяжело, – говорю я между глотками. – Бежать было тяжело.
Он сжимает мое плечо и улыбается:
– Ты великолепно справилась. Только подумай, ты можешь пробежать четырнадцать миль. Это больше половины.
– Но что, если в день марафона мой желудок настолько расстроится, что я не смогу финишировать?
Сегодня я трижды останавливалась, чтобы воспользоваться туалетом. Я не могла держаться наравне с Лизой. Отстойно бежать такое расстояние в одиночестве. И, черт, действительно отстойно пользоваться биотуалетами.
– У меня никогда не было клиента с таким чувствительным желудком, – говорит Мэтт, почесывая затылок. – А ты принимала Пепто?
– Да.
– Может, тебе следует начать есть белую пиццу, знаешь, без соуса.
– Это кощунство, – отвечаю я, вызывая у него смех.
Допиваю Гаторэйд, а затем Мэтт помогает мне растянуть ноги. Он берет мои лодыжки в руки и тянет их к своей груди.
– Оох! – говорю я.
Он немедленно отпускает:
– Где больно?
– Левое колено и бедро.
– Колено немного припухшее. Как давно оно болит?
– Оно беспокоило меня, когда я ездила на велосипеде как-то вечером. Но сегодня… несколько миль?
– Ты переходила на шаг в тот момент или продолжала бежать?
– Продолжала бежать. – Я понимаю теперь, почему Джереми стремится превозмогать боль. Я не могу представить себе, что сдамся сейчас – не после всех этих тренировок.
– В следующий раз, когда заболит, перейди на шаг на пару минут, ладно? – Мэтт помогает мне согнуть-разогнуть ногу. – Бриджит, сходи за пакетом со льдом, пожалуйста.
Пока она делает это, он вытаскивает две большие папки из своего грузовика и просматривает их. Достает отказную форму, которую я заполнила, прежде чем вступить в его команду. Чувствую внезапный приступ страха, оттого что, может быть, он скажет, что это все. Что мне нужно перестать бегать. Что он не хочет потерять свой стопроцентный успех в день гонок. Что я не побегу марафон в честь Кайла. Но затем я беру себя в руки. Он просто смотрит информацию по моей страховке, слава богу.
Другая папка напоминает мне коллекцию бейсбольных карточек моего брата, но она наполнена визитными карточками, а не изображениями лучших игроков.
Мэтт выхватывает одну.
– Я позвоню сегодня ортопеду и постараюсь устроить тебе визит к врачу. Возможно, он сможет посмотреть тебя в понедельник, если я договорюсь.
– Ты думаешь, это серьезно? – тихо спрашиваю я.
– Не знаю. Но мы не будем шутить с этим. Ты слишком много пахала, для того чтобы сейчас из-за чего-то все могло полететь к черту.
Мои руки трясутся, когда я беру у него визитку.
– Этот визит будет стоить денег?
– Он будет покрыт страховкой. Я могу пойти с тобой, если хочешь. Мы приложим все силы, чтобы правильно выстроить твои тренировки, если будет необходимо.
– Было бы здорово, спасибо.
Мэтт не позволяет мне уйти, пока не подействует лед и ноге не станет лучше, поэтому я все еще здесь, когда Джереми завершает свой забег на двадцать четыре мили, в котором он тренировал двух мужчин. Конечно он выходит из себя, когда видит, что моя нога приподнята.
– Дай посмотрю, – требует он.
Я убираю пакет со льдом, и он нежно пробегает пальцами по моей коленной чашечке, заставляя меня дрожать.
– Она опухла, все нормально, – мягко говорит он. – У некоторых людей колени просто не выдерживают длинных дистанций. Они «изнашиваются», и это затрудняет бег.
– Но они продолжают бегать?
Он кивает.
– Конечно. Они носят фиксаторы, начинают делать новые упражнения на растяжку мышц вокруг колена. Некоторые едят много рыбы.
Я морщу нос, думая об Игги:
– Рыбы?
