— Да, уничтожаете… губите… уничтожаете меня! Я совершенно теряюсь, у меня пропадаетъ всякое довѣріе къ себѣ… я не имѣю надъ собой никакой власти, когда я съ вами или даже когда только вспомню о васъ… А я всегда помню о васъ, вы не выходите у меня изъ головы. Я ни на мигъ не могъ отдѣлаться отъ васъ съ той минуты, когда увидалъ васъ впервые. О, то былъ несчастный день для меня! Несчастный, бѣдственный день!
Невольная жалость къ нему на минуту пересилила отвращеніе, которое онъ въ ней возбуждалъ, и она сказала:
— Мистеръ Гедстонъ, мнѣ больно слышать все это. У меня никогда и въ помышленіи не было сдѣлать вамъ зло…
— Вотъ, вотъ! — вскрикнулъ онъ съ отчаяніемъ. — Выходить, что я еще дѣлаю вамъ упреки, когда я хотѣлъ только раскрыть передъ вами мою душу… Сжальтесь надо мной! Я всегда неправъ, когда дѣло касается васъ. Такова моя доля.
Борясь съ самимъ собой и бросая безнадежные взгляды на безлюдныя окна домовъ, какъ будто на ихъ тусклыхъ, равнодушныхъ стеклахъ было что-нибудь написано для его вразумленія, онъ прошелъ рядомъ съ ней отъ одного до другого угла церковной ограды, прежде чѣмъ снова заговорилъ:
— Я долженъ постараться выразить словами то, что у меня на душѣ. Да, долженъ. Хоть вы и видите, до чего я смущенъ, хоть я и становлюсь совершенно безпомощнымъ передъ вами, я все-таки прошу васъ вѣрить, что есть люди — и ихъ не мало, — которые хорошо думаютъ обо мнѣ, которые высоко меня цѣнятъ, и что на своемъ поприщѣ я достигъ такого положенія, какого многіе добиваются и немногіе достигаютъ.
— Я знаю, мистеръ Гедстонъ. Я вѣрю вамъ. Я всегда это знала отъ Чарли.
— Повѣрьте же, что если бъ я вздумалъ предложить мое теперешнее жилище, мое теперешнее положеніе въ свѣтѣ, мои теперешнія чувства любой изъ молодыхъ дѣвушекъ одной со мною профессіи, — дѣвушекъ, одаренныхъ самыми высокими качествами сердца и ума и занимающихъ одинаковое со мной положеніе въ обществѣ,- мое предложеніе, вѣроятно, было бы принято… принято охотно.
— Я въ этомъ не сомнѣваюсь, — проговорила Лиззи, глядя въ землю.
— Было время, когда я подумывалъ сдѣлать такое предложеніе и устроиться по семейному, какъ многіе мои сверстники и товарищи по ремеслу: я въ одномъ отдѣленіи школы, жена моя въ другомъ, — оба за однимъ и тѣмъ же дѣломъ.
— Отчего же вы этого не сдѣлали? — спросила Лиззи. — Отчего вамъ не сдѣлать этого и теперь?
— Слава Богу, что не сдѣлалъ! Единственною крупинкой отрады за все это послѣднее время, — выговорилъ онъ все тѣмъ же страстнымъ голосомъ и все такъ же взмахивая руками, точно онъ стряхивалъ передъ ней кровь своего сердца, каплю за каплей на камни мостовой, — единственною крупинкой отрады было для меня то, что я этого не сдѣлалъ. Если бъ я это сдѣлалъ и если бы, на мою пагубу, тѣ же чары овладѣли мною, что и теперь, — я разорвалъ бы… разорвалъ бы, какъ нитку, семейныя узы…
Она взглянула на него пугливымъ взглядомъ и подалась назадъ. Онъ сталъ отвѣчать, какъ будто она что-нибудь сказала:
— Это произошло бы помимо моей воли, точно такъ же, какъ и теперь помимо моей воли я пришелъ сюда. Вы тянете меня къ себѣ. Сиди я подъ замкомъ въ тюрьмѣ, вы вытащили бы меня и оттуда. Я бы пробился къ вамъ сквозь стѣну. Лежи я на смертномъ одрѣ, вы подняли бы меня: я дотащился бы къ вамъ и упалъ бы у вашихъ ногъ.
Дикая сила, звучавшая въ этихъ словахъ, — сила мужчины, теперь уже совершенно разнузданная, — была страшна. Онъ остановился и тяжело положилъ руку на одинъ изъ камней кладбищенской ограды, какъ будто хотѣлъ сорвать его съ мѣста.
— Ни одинъ человѣкъ, пока не пробьетъ его часъ, не знаетъ, какія глубины кроются въ его душѣ. Для иныхъ такой часъ никогда не приходитъ, и пусть они почіютъ съ благодарностью къ судьбѣ. Вы мнѣ принесли этотъ часъ, вы обрушили его на меня, — и вотъ это море (говоря это, онъ билъ себя въ грудь)… это море взволновалось до самаго дна.
— Мистеръ Гедстонъ, довольно я слышала! Позвольте остановить васъ на этомъ. Такъ будетъ лучше и для меня, и для васъ… Пойдемте, поищемте брата.
— Нѣтъ, я долженъ высказать все, и я выскажу. Я терзался все это время съ того дня, когда былъ принужденъ замолчать, не договоривъ всего до конца… Вы встревожились, испугались… Вотъ и еще мое несчастье, что я не могу говорить съ вами или о васъ, не спотыкаясь на каждомъ слогѣ, а не то перепутаю всѣ мысли и заврусь до безумія… Ничего, это сторожъ фонари зажигаетъ. Онъ сейчасъ уйдетъ… Умоляю васъ, пройдемтесь еще разъ вокругъ этой ограды. Вамъ нѣтъ причины тревожиться: я могу сдержать себя и сдержу.
Она покорилась. Да и что другое ей оставалось? Въ молчаніи они двинулись дальше. Одинъ за другимъ засвѣтились огоньки фонарей, казалось, отдаляя отъ нихъ холодную сѣрую колокольню, и вотъ они снова остались одни. Онъ не сказалъ ни слова, пока они не воротились къ тому мѣсту, гдѣ онъ прервалъ свою рѣчь. Тутъ онъ опять остановился и опять ухватился за камень. Говоря то, что было сказано далѣе, онъ ни разу не взглянулъ на нее: онъ упорно, не отводя глазъ, глядѣлъ на этотъ камень и пошатывалъ его.
— Вы знаете, что я хочу сказать. Я люблю васъ. Я не знаю, что чувствуютъ другіе, когда говорятъ эти слова. Но я знаю, что чувствую я. Я чувствую влеченіе, неодолимое, страшное, которому противиться не могу: оно охватываетъ все мое существо. Вы можете завлечь меня въ огонь и въ воду; вы можете завлечь меня на висѣлицу; вы можете завлечь меня на смерть. Вы можете меня завлечь на то, что для меня страшнѣе смерти, — на публичный позоръ. Вотъ отъ этого то и отъ того, что у меня при васъ путаются мысли, я никуда не гожусь: потому я и сказалъ, что вы меня уничтожаете. Но если бы… если бы вы приняли мое предложеніе, вы могли бы съ одинаковой силой повлечь меня къ добру. Положеніе мое вполнѣ обезпечено, и вы бы ни въ чемъ не нуждались. Репутація моя стоитъ высоко и была бы щитомъ для вашей. Видя меня за моей работой, убѣдившись, что я дѣлаю свое дѣло добросовѣстно и хорошо, что всѣ меня уважаютъ, вы, можетъ быть, стали бы гордиться мной. О, какъ бы я объ этомъ старался! Я отбросилъ въ сторону все, что могло идти въ разрѣзъ съ моимъ рѣшеніемъ просить васъ быть моей женой, и прошу васъ объ этомъ отъ всего моего сердца. Вашъ братъ одобряетъ мое рѣшеніе, и мы бы стали жить всѣ вмѣстѣ и вмѣстѣ работать. Я бы оказывалъ ему во всемъ мое содѣйствіе и поддержку… Не знаю, что еще прибавить къ тому, что я уже сказалъ. Пожалуй, я только ослабилъ бы то, что и безъ того дурно выражено. Прибавлю только, что я требую отъ васъ серьезнаго отвѣта, такъ какъ самъ я не шучу.
Стертая въ порошокъ известка изъ подъ камня, который онъ шаталъ, сыпалась на мостовую какъ бы въ подтвержденіе его словъ.
— Мистеръ Гедстонъ…
— Постойте! — Прежде чѣмъ вы будете отвѣчать, молю васъ — пройдемтесь еще вокругъ ограды. Это дастъ вамъ лишнюю минуту подумать, а мнѣ собраться съ силами.
Опять она уступила мольбѣ, и снова вернулись они на то же мѣсто, и снова онъ заработалъ надъ камнемъ.
— Ну что же, — заговорилъ онъ, повидимому поглощенный этимъ занятіемъ: — да или нѣтъ?
— Мистеръ Гедстонъ, я искренно вамъ благодарна, благодарна отъ всей души за вашу любовь. Надѣюсь, что вы скоро найдете достойную васъ жену и подругу и будете счастливы. Но я должна отвѣтить вамъ — нѣтъ.
— Не нужно ли вамъ немного поразмыслить… нѣсколько недѣль… можетъ быть, дней? — спросилъ онъ тѣмъ же сдавленнымъ голосомъ.
— Нѣтъ
— Окончательно ли въ: рѣшили и нѣтъ ли надежды на перемѣну въ мою пользу?
— Я окончательно рѣшила, мистеръ Гедстонъ, и обязана вамъ отвѣтить: нѣтъ, никакой.
Онъ повернулся къ ней и стукнулъ стиснутой рукой по камню съ такой силой, что до крови ссадилъ себѣ кожу на суставахъ.
— Если такъ, — сказалъ онъ рѣзко измѣнившимся тономъ, — если такъ, — дай Богъ, чтобъ мнѣ не довелось его убить!
Мрачный взглядъ ненависти и мести, которымъ сопровождались эти слова, сорвавшіяся съ его блѣдныхъ губъ помимо его воли, — неумолимый, страшный взглядъ, съ которымъ онъ стоялъ теперь, протянувъ впередъ окровавленную руку, какъ будто она была оружіемъ, только что нанесшимъ смертельный ударъ, — такъ напугалъ Лиззи, что она повернулась бѣжать. Но онъ схватилъ ее за руку.
— Пустите меня, мистеръ Гедстонъ! Я буду звать на помощь!
— Это мнѣ слѣдовало бы звать на помощь, — сказалъ онъ, — вы не знаете, какъ я нуждаюсь въ ней.
Его исказившееся лицо въ ту минуту, когда она пятилась передъ нимъ, выглядывая кругомъ, не видно ли Чарли, и не зная, что ей дѣлать, могло бы во всякое другое время вырвать у нея крикъ ужаса. Но вдругъ это лицо окаменѣло, какъ будто подъ рукою смерти.
— Вотъ!.. Вы видите, я овладѣлъ собой. Выслушайте же меня до конца.
Съ полнымъ самообладаніемъ женщины, сознающей свое человѣческое достоинство, какъ будто припомнивъ всю свою жизнь, въ которой она привыкла опираться только на себя, вспомнивъ и о своемъ правѣ считать себя свободной отъ всякой отвѣтственности передъ этимъ человѣкомъ, она высвободила изъ его руки свою руку, прямо глядя ему въ глаза. Никогда еще не казалась она ему такой прекрасной. Когда онъ взглянулъ на нее, на его глаза точно упала темная тѣнь, какъ будто она вытягивала изъ него даже свѣтъ его глазъ.
