— Прекрасно, — продолжалъ Чарли, — вотъ ужъ и есть кое-что въ его пользу, а это очень важно… Теперь обо мнѣ. Мистеръ Гедстонъ всегда старался меня выдвинуть, и отъ него зависитъ многое. Сдѣлавшись моимъ зятемъ, онъ не меньше, но еще больше заботился бы о моихъ успѣхахъ. Подумай только: мистеръ Гедстонъ приходитъ ко мнѣ съ самымъ лестнымъ для меня довѣріемъ. Онъ говоритъ мнѣ: «Я надѣюсь, что мой бракъ съ вашей сестрой будетъ вамъ по сердцу, Гексамъ, и, я думаю, окажется небезвыгоднымъ для васъ». Я отвѣчаю: «Ничему на свѣтѣ я не обрадовался бы такъ искренно, какъ этому, мистеръ Гедстонъ». Онъ говоритъ на это: «Такъ значитъ я могу положиться на вашу дружбу, Гексамъ, я могу разсчитывать, что вы замолвите за меня словечко вашей сестрѣ?» А я говорю: «Конечно, мистеръ Гедстонъ, тѣмъ болѣе, что я имѣю большое на нее вліяніе». Вѣдь это правда, Лиззи?
— Да, Чарли.
— Отлично! Вотъ видишь, дѣло пошло у насъ на ладъ съ тѣхъ поръ, какъ мы начали мирно бесѣдовать, какъ дружные братъ и сестра. Хорошо. Теперь о тебѣ. Какъ жена мистера Гедстона, ты заняла бы солидное, уважаемое положеніе въ обществѣ, навсегда раздѣлалась бы съ прошлымъ, съ тяжелыми воспоминаніями о рѣкѣ и обо всемъ, что съ нею связано, и тоже навсегда освободилась бы отъ разныхъ кукольныхъ швей, ихъ пьянчужекъ-отцовъ и тому подобной дряни. Я не хочу унижать миссъ Джонни Ренъ: дай Богъ ей здоровья и всего лучшаго въ ея скромномъ положеніи. Но такая подруга была бы тебѣ уже не подъ стать, если бы ты вышла за мистера Гедстона… Ну такъ какъ же, Лиззи? Ты сама теперь видишь, что и для мистера Гедстона, и для меня, и для тебя самой это было бы во всѣхъ отношеніяхъ лучшее, чего мы могли бы только пожелать.
Они тихо шли рука объ руку, пока онъ говорилъ; теперь же онъ остановился взглянуть, какое впечатлѣніе произвела на нее его рѣчь. Ея глаза глядѣли на него, но такъ какъ въ нихъ нельзя было прочесть ничего похожаго на уступку, а она молчала, то онъ опять двинулся впередъ. Когда онъ снова заговорилъ, въ его голосѣ слышалось неудовольствіе, хоть онъ и старался его скрыть:
— При томъ вліяніи, какое я имѣю на тебя, Лиззи, было бы, можетъ быть, лучше, если бы я потолковалъ съ тобой до объясненія мистера Гедстона. Но все, что я говорилъ о немъ раньше, — мои лестные отзывы о немъ казались мнѣ настолько ясными и неотразимыми, и кромѣ того я всегда зналъ тебя за такую разсудительную и умную дѣвушку, что это было ошибкой съ моей стороны, но вѣдь ее легко поправить. Для этого тебѣ стоитъ только сказать, чтобы я шелъ домой и передалъ мистеру Гедстону, что все случившееся еще не конецъ и что, можетъ быть, понемножку все устроится.
Онъ опять остановился. Блѣдное личико глядѣло на него тревожно и любовно, но дѣвушка молча покачала головой.
— Что жъ ты молчишь? Говорить, что ли, разучилась? — рѣзко спросилъ братъ.
— Очень не хочется мнѣ говорить, Чарли. Но если надо, — изволь. Я не могу уполномочить тебя сказать что-нибудь утѣшительное мистеру Гедстону, — никакъ не могу. Мнѣ нечего передавать ему больше послѣ того, что я сказала ему сегодня разъ навсегда.
— И эта дѣвченка еще смѣетъ называть себя моей сестрой! — крикнулъ мальчикъ, презрительно отталкивая ее.
— Чарли, мой другъ, опять ты за прежнее! Ты почти ударилъ меня, и это уже не въ первый разъ. Не обижайся на меня: я не думаю — Боже меня отъ этого сохрани! — я не думаю, чтобы ты это съ умысломъ. Но ты и самъ не подозрѣваешь, какъ ты теперь далекъ отъ меня.
— Ладно! — проворчалъ онъ, не обращая вниманія на выговоръ и чувствуя только горечь собственной неудачи. — Я знаю, что все это значитъ, но предупреждаю: тебѣ не удастся опозорить меня.
— Это и значить только то, что я тебѣ сказала, Чарли, а больше ничего.
— Неправда! — воскликнулъ онъ съ гнѣвомъ. — И ты сама это знаешь. Это значить: твой драгоцѣнный мистеръ Рейборнъ, — вотъ что это значить.
— Чарли! Въ память нашей прежней дружбы, не говори такихъ вещей!
— Повторяю: не удастся тебѣ меня опозорить, — продолжалъ онъ, не слушая. — Разъ я вылѣзъ изъ грязи, тебѣ ужъ не стащить меня назадъ — никогда! Если я прекращу всякія сношенія съ тобой, твой позоръ меня не коснется. А я теперь знать тебя не хочу!
— Чарли! Много разъ въ такую точно ночь, какъ эта, я сидѣла на улицѣ, укачивая тебя на рукахъ. Откажись отъ этихъ словъ, не говори даже, что жалѣешь о нихъ, только откажись, — и мое сердце будетъ попрежнему открыто для тебя.
— Не откажусь. Я готовъ даже повторитъ. Ты черствая эгоистка и вѣроломная сестра. У меня съ тобой все покончено. Покончено навсегда!
Онъ вскинулъ вверхъ свою неблагодарную руку, какъ бы ставя преграду между собой и сестрой, повернулся на каблукахъ и пошелъ прочь. Молча, не шевелясь, стояла она на томъ же мѣстѣ, покуда бой часовъ на колокольнѣ не вывелъ ея изъ столбняка. Она тронулась съ мѣста. Но тутъ, когда она вышла наконецъ изъ своего оцѣпенѣнія, вырвались наружу слезы, замороженныя холоднымъ сердцемъ себялюбиваго брата. «О, если бы мнѣ лечь тутъ, подлѣ мертвыхъ!» и еще: «Чарли, Чарли! это ли конецъ нашихъ картинокъ въ огнѣ?!» — вотъ и все, что она сказала, склонившись лицомъ на сложенныя руки надъ каменной верхушкой ограды.
Въ это время мимо проходилъ какой-то человѣкъ и уже прошелъ было, но вдругъ остановился и оглянулся на нее. Это былъ сгорбленный старикъ въ широкополой шляпѣ съ низкой тульей и въ долгополомъ сюртукѣ. Послѣ недолгаго колебанія онъ повернулъ назадъ и, подойдя ближе, съ участіемъ сказалъ:
— Простите, молодая женщина, что я первый заговариваю съ вами, но я вижу — вы чѣмъ-то разстроены. Я не могъ пройти мимо и оставить васъ тутъ одну въ слезахъ. Скажите, чѣмъ я могу вамъ помочь? Что я могу сдѣлать, чтобы успокоить васъ?
При первомъ звукѣ этихъ ласковыхъ словъ она подняла голову и радостно воскликнула:
— О, мистеръ Райя, это вы!
— Дочь моя, я изумленъ: я говорилъ, какъ съ чужою, — отвѣтилъ старикъ. — Возьми мою руку, — возьми скорѣе и пойдемъ. Что тебя печалитъ? Кто тебя огорчилъ? Бѣдная дѣвушка! Бѣдная дѣвушка!
— Мой братъ на меня разсердился и отказался отъ меня! — рыдала Лиззи.
— Неблагодарный онъ песъ! — сказалъ еврей гнѣвно. — Оставь его. Отряхни прахъ отъ ногъ твоихъ и оставь его… Пойдемъ со мной, дочь моя, пойдемъ въ мой домъ: это близко, только улицу перейти. Подожди у меня, пока миръ осѣнитъ твою душу, и глаза просохнутъ отъ слезъ, а гамъ я провожу тебя домой. Теперь ужъ поздно, дорога не близкая, а сегодня на улицахъ много празднаго люда.
Она взяла его подъ руку, и они тихонько вышли изъ ограды. Не успѣли они повернуть въ первую улицу, какъ какая-то мужская фигура, слонявшаяся тутъ уже довольно давно, съ замѣтнымъ нетерпѣніемъ озираясь вокругъ, кинулась къ нимъ со словами:
— Лиззи! Гдѣ же это вы были? Что это такое?..
Когда Юджинъ Рейборнъ обратился къ ней такимъ образомъ, она наклонила голову и плотнѣе прижалась къ старику. Пронзивъ молодого человѣка насквозь долгимъ, наблюдательнымъ взглядомъ, старикъ тоже опустилъ голову и молчалъ.
— Лиззи, въ чемъ дѣло?
— Мистеръ Рейборнъ, сейчасъ я не могу вамъ сказать. Я не могу сказать сегодня, и не знаю, скажу ли когда-нибудь… Прошу васъ, уйдите.
— Но, Лиззи, вѣдь я нарочно за вами. Я пообѣдалъ въ гостиницѣ здѣсь, по сосѣдству, и потомъ вышелъ, чтобы проводить васъ домой. Я вѣдь знаю, въ какіе часы вы возвращаетесь. Ужъ я ждалъ васъ, ждалъ… точно сторожъ или вѣрнѣе (тутъ онъ взглянулъ на Райю)… точно старый старьевщикъ-еврей.
Старикъ поднялъ глаза и снова пронзилъ его взглядомъ.
— Прошу васъ, мистеръ Рейборнъ, — очень прошу: оставьте меня съ этимъ моимъ другомъ; съ нимъ я въ безопасности… И еще вотъ что: пожалуйста берегите себя.
— Что за Удольфскія тайны? — проговорилъ Юджинъ удивленно. — Простите, если я осмѣлюсь спросить въ присутствіи этого пожилого джентльмена, кто онъ такой — сей другъ и защитникъ?
— Истинный другъ, которому можно довѣриться, — отвѣтила Лиззи.
— Я могу избавить его отъ обязанности охранять то, что ему ввѣрено, — сказалъ Юджинъ, и прибавилъ: — А все-таки, Лиззи, объясните мнѣ, въ чемъ дѣло.
— Она огорчена ссорой съ братомъ, — сказалъ старикъ, поднимая глаза.
— Ага, опять нашъ братецъ! — протянулъ Юджинъ съ легкимъ презрѣніемъ. — Братецъ нашъ не стоитъ того, чтобъ и думать о немъ, не только что плакать… Что же такое нашъ братецъ натворилъ?
Старикъ снова поднялъ глаза, серьезно взглянулъ на Юджина и потомъ на Лиззи, которая стояла, потупившись. Оба взгляда были такъ полны значенія, что даже Юджинъ немного опѣшилъ и только задумчиво промычалъ: «Гм!»
Оставаясь безмолвнымъ и опустивъ глаза, старикъ стоялъ съ невозмутимо-терпѣливымъ видомъ, держа Лиззи подъ руку. Съ своей укоренившейся привычкой къ терпѣнію онъ былъ готовъ, казалось, простоять тутъ неподвижно всю ночь.
— Если мистеръ Ааронъ, — заговорилъ наконецъ Юджинъ, вскорѣ найдя утомительнымъ ожиданіе, — если мистеръ Ааронъ будетъ такъ добръ, что уступитъ мнѣ свою обязанность, онъ освободится для занятій, которыя, вѣроятно, ожидаютъ его въ синагогѣ… Мистеръ Ааронъ, не будете ли вы настолько любезны?..
