Позже он выпустил несколько поэтических сборников, а также книгу мемуаров “Полутораглазый стрелец”, содержащую множество интересных фактов из истории русского футуризма. В 1937 году Лившиц был арестован, а годом позже расстрелян.
Пьянители рая
Пьянитель рая, к легким светамЯ восхожу на мягкий лугУже тоскующим поэтомПоследней из моих подруг.
И, дольней песнию томимы,Облокотясь на облака,Фарфоровые херувимыВо сне качаются слегка, —
И, в сновиденьях замирая,Вдыхают заозерный медИ голубые розы раяИ голубь розовых высот.
А я пою и кровь, и кремни,И вечно-женственный гашиш,Пока не вступит мой преемник,Раздвинув золотой камыш.
1911 Вокзал
Давиду Бурлюку
Мечом снопа опять разбуженный паукЗакапал по стеклу корявыми ногами.Мизерикордией![169] – не надо лишних мук,Но ты в дверях жуешь лениво сапогами,
Глядишь на лысину, плывущую из роз,Окоченелых роз молочного прилавка,И в животе твоем под ветерком стрекозЛегко колышется подстриженная травка.
Чугунной молнией извив овечьих бронь!Я шею вытянул вослед бегущим овцам,И снова спит паук, и снова тишь и соньНад мертвым – на скамье – в хвостах —виноторговцем.
1911 Предчувствие
Расплещутся долгие стены,И вдруг, отрезвившись от роз,Крылатый и благословенныйПленитель жемчужных стрекоз,
Я стану тяжелым и темным,Каким ты не знала меня,И не догадаюсь, о чем намУвядшее золото дня
Так тускло и медленно блещет,И не догадаюсь, зачемВ густеющем воздухе резчеНад садом очертится шлем, —
И только в изгнанье поэтаВозникнет и ложе твое,И в розы печального летаАрхангел струящий копье.
1912 Степной знак
И снова – четырехконечный —Невеста неневестных звезд,О Русь, приемлешь ты заплечныйСтепных широт суровый крест.
И снова в поле, польском поле,Возведена на пламена,Сокровищница тайной волиИ четырех ветров страна.
Ты видишь: на зверином стержнеВращающийся небосвод?Ты слышишь, слышишь: безудержнейПлескания балтийских вод?
Не на Царьград и не на Вавель[170] —На Торн[171] ведет твой торный путь:В болотный мох, в лесную завяльТебе ли плеч не окунуть?
И не тебя ль, на диком взъезде,Прошедшую свинцеворотБичей, и вихрей, и созвездий,Десница всадника влечет?
В закат, где плещет плащаницаТебе завещанных зыбей,Где легче слова водрузитсяСуровый знак степных скорбей?
1914 Дождь в Летнем саду
О, как немного надо влаги,Одной лишь речи дождевой,Чтоб мечущийся в саркофагеОпять услышать голос твой!
Мы легковерно ищем мира,Низвергнув царствие твое,И в связке ликторской[172] секираУтоплена по острие.
Но плеск – и ты в гранитном склепеШевелишься, и снова новТвой плен, и сестры всё свирепейВопят с Персеевых щитов:[173]
Ничто, ничто внутрирубежный,Двухвековой – ничто – союз!И полон сад левобережныйМятежным временем медуз.
1915 Казанский собор
И полукруг, и крест латинский,И своенравца римский сонТы перерос по-исполински —Удвоенной дугой колонн.
И вздыбленной клавиатуреУдары звезд и лёт копытРавны, когда вдыхатель буриЖемчужным воздухом не сыт.
В потоке легком небоскатаТы луч отвергнешь ли один,Коль зодчий тратил, точно злато,Гиперборейский травертин?[174]
Не тленным камнем – светопадаОпоясался ты кольцом,И куполу дана отрадаСтать Колумбовым яйцом.[175]
1914 Дворцовая площадь
Копыта в воздухе, и сводПунцовокаменной гортани,И роковой огневоротЗакатом опоенных зданий:
Должны из царства багрецаИзвергнутые чужестранцыБежать от пламени дворца,Как черные протуберанцы.
Не цвет медузиной груди,Но сердце, хлещущее кровью,Лежит на круглой площади:Да не осудят участь вдовью!
И кто же, русский, не поймет,Какое сердце в сером теле,Когда столпа державный взлет —Лишь ось жестокой карусели?
Лишь ропоты твои, Нева,Как отплеск, радующий слабо,Лелеет гордая вдоваПод куполом бескровным Штаба:
Заутра бросится гонецВ сирень морскую, в серый вырез, —И расцветает наконецЗлатой адмиралтейский ирис.
1915 Пророчество
Когда тебя петлей смертельнойРубеж последний захлестнет,И речью нечленораздельнойСвоих первоначальных вод
Ты воззовешь, в бреду жестокомЛишь мудрость детства восприяв,Что невозможно быть востоком,Навеки запад потеряв, —
Тебе ответят рев звериный,Шуршанье трав и камней рык,И обретут уста единыйРоссии подлинный язык,
Что дивным встретится испугом,Как весть о новобытии,И там, где над проклятым БугомСвистят осинники твои.
(1918)
Владимир Маяковский
(1893–1930)
Владимир Владимирович Маяковский – один из лидеров кубофутуризма и русского авангардного искусства. В русской поэзии ХХ века ему принадлежит исключительная роль. Поэт вторгся в традиционную, утвердившуюся еще в XVIII веке силлабо-тоническую систему стихосложения, сильно преобразив ее. Стих Маяковского опирался не на музыку ритма, а на смысловое ударение, на интонацию. Количество слогов в строке утратило в его стихах решающее значение, возросла и качественно изменилась роль рифмы, резко проявился разговорный характер стиха, воспринимаемого теперь на слух, с голоса. Это был принципиально новый шаг в развитии русской поэзии.
Революция во многом изменила взгляды Маяковского на общественную роль искусства. В поздний период творчества (фактически выполняя поэтический госзаказ) он отошел от футуризма. Судьба поэта сложилась трагично: неудачные обстоятельства в борьбе литературных групп и в личной жизни привели его к самоубийству.
А вы могли бы?
Я сразу смазал карту будня,плеснувши краску из стакана;я показал на блюде студнякосые скулы океана.На чешуе жестяной рыбыпрочел я зовы новых губ.А выноктюрн сыгратьмогли бына флейте водосточных труб?
(1913) * * *
У —лицалицаУДоговГодовРез —ЧеЧе —РезЖелезных коней с окон бегущих домовПрыгнули первые кубыЛебеди шей колокольных гнитесь в силках проводовВ небе жирафий рисунок готовВыпестрить ржавые чубыПестр как фо —рель сы —Н,Безузорной пашниФокусникРельсыТянет из пасти трамвая скрыт циферблатами башниМы завоеваныВанныДушиЛифтЛифДушиРасстегнулиТелоЖгутРукиКричи не кричи “я не хотела”РезокЖгутМукиВетер колючий трубе вырываетДымчатой шерсти клокЛысый фонарь сладострастно снимаетС улицы синий чулок
(1913) * * *
Послушайте!Ведь, если звезды зажигают —значит – это кому-нибудь нужно?Значит – кто-то хочет, чтобы они были?Значит – кто-то называет эти плевочкижемчужиной?И, надрываясьв метелях полуденной пыли,врывается к богу,боится, что опоздал,плачет,целует ему жилистую руку,просит —чтобы обязательно была звезда! —клянется —не перенесет эту беззвездную муку!А послеходит тревожный,но спокойный наружно.Говорит кому-то:“Ведь теперь тебе ничего?Не страшно?Да?!”Послушайте!Ведь если звезды зажигают —значит – это кому-нибудь нужно?Значит – это необходимо,чтобы каждый вечернад крышамизагоралась хоть одна звезда?!
(1914) А все-таки
Улица провалилась, как нос сифилитика.Река – сладострастье, растекшееся в слюни.Отбросив белье до последнего листика,сады похабно развалились в июне.
Я вышел на площадь,выжженный кварталнадел на голову, как рыжий парик.Людям страшно – у меня из рташевелит ногами непрожеванный крик.
Но меня не осудят, но меня не облают,как пророку, цветами устелят мне след.Все эти, провалившиеся носами, знают:я – ваш поэт.
Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!Меня одного сквозь горящие зданияпроститутки, как святыню, на руках понесути покажут богу в свое оправдание.
И бог заплачет над моею книжкой!Не слова – судороги, слипшиеся комом;и побежит по небу с моими стихами под мышкойи будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.
(1914) Кое-что по поводу дирижера
В ресторане было от электричества рыжо.Кресла облиты в дамскую мякоть.Когда обиженный выбежал дирижер,приказал музыкантам плакать.
И сразу тому, который в бородутолстую семгу вкусно нес,труба – изловчившись – в сытую мордуударила горстью медных слез.
Еще не успел он, между икотами,выпихнуть крик в золотую челюсть,его избитые тромбонами и фаготамисмяли и скакали через.
Когда последний не дополз до двери,умер щекою в соусе,приказав музыкантам выть по-зверьи —дирижер обезумел вовсе!
В самые зубы туше опоеннойвтиснул трубу, как медный калач,дул и слушал – раздутым удвоенный,мечется в брюхе плач.
Когда наутро, от злобы не евший,хозяин принес расчет,дирижер на люстре уже посиневшийвисел и синел еще.
(1914)
Себе любимому посвящает эти строки авторЧетыре.Тяжелые, как удар.“Кесарево кесарю – богу богово”.А такому,как я,ткнуться куда?Где для меня уготовано логово?
Если б был ямаленький,как Великий океан, —на цыпочки б волн встал,приливом ласкался к луне бы.Где любимую найти мне,такую, как и я?Такая не уместилась бы в крохотное небо!
О, если б я нищ был!Как миллиардер!Что деньги душе?Ненасытный вор в ней.Моих желаний разнузданной ордене хватит золота всех Калифорний.
Если б быть мне косноязычным,как Дантили Петрарка!Душу к одной зажечь!Стихами велеть истлеть ей!И словаи любовь моя —триумфальная арка:пышно,бесследно пройдут сквозь неелюбовницы всех столетий.
О, если б был ятихий,как гром, —ныл бы,дрожью объял бы земли одряхлевший скит.Яесли всей его мощьювыреву голос огромный —кометы заломят горящие руки,бросятся вниз с тоски.
Я бы глаз лучами грыз ночи —о, если б был ятусклый,как солнце!Очень мне надосияньем моим поитьземли отощавшее лонце!
Пройду,любовищу мою волоча.В какой ночи,бредовой,недужной,какими Голиафами я зачат —такой большойи такой ненужный?
(1916) Лиличка!
Вместо письма
