Творчество поэта (как, впрочем, и его личность) вызывало самые полярные оценки – от абсолютного неприятия до восторженного поклонения. Диапазон критических мнений представал чрезвычайно широким. Был даже выпущен большой сборник аналитических статей, целиком посвященный его поэзии, – издание само по себе беспрецедентное: ни один из знаменитых поэтов, его современников (ни Блок, ни Брюсов, ни Бальмонт), такой книги не удостаивался1.
Триумф Северянина пытались умалить свои же “эгоисты”. Например, К. Олимпов, с некоторой долей основания считавший себя автором основных положений “Скрижалей эгопоэзии”, термина “поэза” и самого символа “Ego”, не преминул публично заявить об этом. Северянин, раздраженный попытками оспорить его лидерство, расстался со своими апологетами, в необходимости сотрудничества с которыми, утвердившись как поэт, он не нуждался. Его больше занимало признание старших символистов. Наигравшись в “эго”, Северянин похоронил собственное изобретение, написав в 1912 году “Эпилог эгофутуризма”.
На некоторое время Северянин объединился с кубофутуристами (Маяковским, Д. Бурлюком и Каменским), к которым присоединился во время их турне по городам юга России в 1914 г. и принимал участие в их выступлениях в Крыму. Но его полемика с Маяковским вскоре привела к разрыву намечавшегося союза, что, впрочем, уже не имело для Северянина никакого значения. Дав имя и славу новому литературному течению, он сам при этом стал явлением нарицательным. А 27 февраля 1918 г. на вечере в Политехническом музее в Москве Северянин был провозглашен “королем поэтов”. Вторым стал Маяковский, третьим был признан К. Бальмонт (по другим сведениям – В. Каменский).
Я выполнил свою задачу,Литературу покорив…
Между “Прологом эгофутуризма” и его “Эпилогом” прошел всего лишь год. После ожесточенной полемики Олимпов и Северянин, наговорив друг другу множество неприятных слов, разошлись; затем публично отреклись от “Академии” Грааль-Арельский и Г. Иванов… Казалось, что хрупкому, еще не сформировавшемуся течению наступил конец. Но знамя эгофутуризма подхватил 20-летний Иван Игнатьев, создав “Интуитивную ассоциацию эгофутуристов” – новое литературное объединение, куда, кроме него, вошли также П. Широков,[185] В. Гнедов и Д. Крючков.[186] Их программный манифест “Грама та” характеризовал эгофутуризм как “непрестанное устремление каждого Эгоиста к достижению возможностей Будущего в Настоящем посредством развития эгоизма – индивидуализации, осознания, преклонения и восхваления “Я””, по существу повторяя те же расплывчатые, но весьма трескучие лозунги, что и предшествующие ему “Скрижали”.
Выступая в роли идейного вдохновителя и теоретика “Ассоциации”, Игнатьев (И. Казанский) стремился от общей символистской ориентации северянинского эгофутуризма перейти к более глубокому философскому и эстетическому обоснованию нового направления. Он писал: “Да, Игорь Северянин печатно отказался от эгофутуризма, но отказался ли от него эгофутуризм – это вопрос <…> ибо тот эгофутуризм, который был до ухода “мэтра школы”, – есть только эгосеверянизм”.
Активно занимаясь словотворчеством, которое он называл “словством”, Игнатьев считал, что “когда человек был один, ему не нужно было способов сношения с прочими, ему подобными существами <…> (Но) пока мы коллективцы, общежители – слово нам необходимо. Когда же каждая особь превратится в объединенное Ego – Я, слова отбросятся самособойно. Одному не нужно будет сообщения с другими”. Игнатьев утверждал, что “каждая буква имеет не только звук и цвет, – но и вкус, но и неразрывную от прочих литер зависимость в значении, осязание, вес и пространственность”.[187]
Не останавливаясь на словотворчестве, он широко проектировал визуальную поэзию, вводя в стихи графические композиции из слов, строк, математических символов и нотных знаков. Например, в одной из своей книг Игнатьев публикует стихотворение “Опус-45”, в постскриптуме к которому указывает, что данный текст “написан исключительно для взирания, слушать и говорить его нельзя”.[188]
Понимая, что для популяризации нового течения необходима трибуна, Игнатьев организовывает собственное издательство “Петербургский глашатай”, успевшее выпустить 4 номера одноименной газеты, 9 альманахов и несколько книг эгофутуристов.[189]
Другим представителем “Ассоциации” был скандально известный Василиск Гнедов, который своими эксцентричными выходками ничуть не уступал поднаторевшим в этом деле кубофутуристам. В одной из заметок того времени говорилось: “Василиск Гнедов, в грязной холщовой рубахе, с цветами на локтях, плюет (в буквальном смысле слова) на публику, кричит с эстрады, что она состоит из “идиотов””.[190]
Гнедов писал стихи и ритмическую прозу (поэзы и ритмеи) на основе старославянских корней, используя алогизмы, разрушая синтаксические связи. В поисках новых поэтических путей он пытался обновить репертуар рифм, предложив вместо традиционной (музыкальной) рифмы новое согласованное сочетание – рифмы понятий. В своем манифесте Гнедов писал: “Также крайне необходимы диссонансы понятий, которые впоследствии станут главным строительным материалом. Например: 1) …коромысло – дуга: рифма понятий (кривизна); сюда же – небо, радуга… 2) Вкусовые рифмы: хрен, горчица… те же рифмы – горькие. 3) Обонятельные: мышьяк – чеснок. 4) Осязательные – сталь, стекло – рифмы шероховатости, гладкости… 5) Зрительные – как по характеру написания… так и по понятию: вода – зеркало – перламутр и проч. 6) Цветные рифмы – <…> с и з (свистящие, имеющие одинаковую основную окраску (желт<ый> цвет); к и г (гортанные)… и т. д.”.[191]
Впрочем, в историю литературы он вошел не как поэттеоретик, новатор, а скорее как зачинатель нового жанра – поэтической пантомимы. Развивая программные положения “Ассоциации”, где слову как таковому отводилась минимальная роль, Гнедов покончил со словесным искусством окончательно и бесповоротно, создав цикл из 15 поэм под названием “Смерть искусству”. Все это сочинение умещалось на одной странице и последовательно сводилось к единственной букве, составившей поэму “Ю”, лишенную даже традиционной точки в конце. Цикл завершался знаменитой “Поэмой конца”, состоявшей из молчаливого жеста. В. Пяст вспоминал об исполнении этого произведения в артистическом кабаре “Бродячая собака”: “Слов она не имела и вся состояла только из одного жеста руки, поднимаемой перед волосами, и резко опускаемой вниз, а затем вправо вбок. Этот жест, нечто вроде крюка, и был всею поэмой. Автор поэмы оказывался в прямом смысле слова ее творцом и замыкал в себе весь спектр ее возможных интерпретаций от вульгарно-низового до возвышенно философского”.[192]
Словом, по уровню эпатажности это произведение сродни знаменитому “Черному квадрату” К. Малевича. Что же касается философского смысла, то автор высказывания несколько приукрашивает реальность. В обиходе этот жест – рука, опускаемая на низ живота и резко отводимая вбок, – означает “а вот тебе!”, а еще точнее “пошел на…”. И вся парадоксальность его заключается по сути в смысловой замене векторов направления, где “на” фактически означает “от”.
С. Сигей, составитель сборника стихотворений Гнедова, рассуждая о его месте в авангардном движении ХХ века, заметил, что если Хлебников дал первый импульс словотворчества, Крученых стал родоначальником заумной поэзии, то Гнедов возвел жест на уровень литературного произведения, предвосхитив таким образом современные перформансы и боди-арт.
Столь подробный очерк об участниках течения эгофутуристов дан потому, что большинство из них, играя заметную роль в поэтическом процессе описываемого периода, в силу различных причин практически неизвестны современному читателю. А ведь наряду с лидерами “Интуитивной ассоциации” в движении эгофутуристов участвовало много других поэтов. Это и Павел Широков, сотрудничавший с Игнатьевым в “Петербургском глашатае”, который при всей своей приверженности эгофутуризму был все же достаточно традиционным поэтом. То же можно сказать и о другом члене Ареопага “интуитов”, Дмитрии Крючкове. Не стоит забывать о Константине Олимпове, одном из основателей первого кружка “Ego”, который и после шумного разрыва с Северяниным продолжал исповедовать доктрины Вселенского эгофутуризма.
В альманахах и эдициях “Петербургского глашатая” публиковались также московские эгофутуристы Рюрик Ивнев и Вадим Шершеневич (будущий основатель имажинизма). Сюда же следует причислить и упоминавшегося уже Грааль-Арельского, и молодого поэта Всеволода Князева,[193] покончившего жизнь самоубийством в 1913 г., не дождавшись выхода своего первого сборника стихов. Были среди эгофутуристов и такие персонажи, как Вадим Баян[194] (В. Сидоров) – симферопольский купец, организатор крымского турне футуристов в 1914 году, главной особенностью творчества которого являлась, по словам И. Северянина, написавшего предисловие к книге его стихов, “изнеженная жеманность… (но) его напудренные поэзы, несмотря на некоторую раскованность темы, всегда остаются целомудренными”.[195]
