Митька мигом спустил лестницу, сошел вниз, на последней перекладине сел, спросил:
— Когда?
— Только сейчас. Никитин повел его в проулочек, а остальные еще куда-то пошли. Оружие искали.
— Один?
— Кто?
— Никитин?
— Один. Связали Лешке руки назад, и он повел…
Митька, не дослушав меня, скрылся на чердаке и через минуту появился с пистолетом.
— Пошли, — бросил он коротко, направляясь в сад.
— Куда? — удивился я.
Митька не ответил, и я побежал вслед за ним. Мы бежали прямо по огородам, пробрались через колючий кустарник, вышли на тропинку, которая шла вдоль ручья. По ней мы добежали до переулка и увидели уже за мостиком две человеческие фигуры.
«Это они», — подумал я. У меня дрожали руки, дрожали поджилки под коленками. Не хватало сил даже заговорить с Митькой. А он, тяжело дыша, несся вперед.
— Дядя Никитин! — вдруг закричал он. — Подождите! Там нашли…
Фигуры остановились.
— Подождите, — повторил Митька. — Там оружие нашли, — продолжал он, подходя к Никитину. — Вот, смотрите какой, — Митька протянул ему свой пистолет и выстрелил прямо в лицо Никитину.
Тот раскинул руки, словно собирался схватить Митьку, но не схватил — Митька отскочил, — упал на дорогу, грузно грохнувшись тяжелым телом.
Все это произошло так быстро и так неожиданно, что мы в первые минуты растерялись. Перед нами лежал взаправду убитый человек. На меня это, кажется, подействовало больше всего. Когда я видел, как немцы вешали Егора Ивановича и Вовку, как они расстреляли ребят и в том числе Ваську, было страшно, но то было совсем другое, там мы были невольными свидетелями расправы, и после, когда мы что-то предпринимали, чтобы отомстить немцам, все это, теперь мне кажется, было как-то не всерьез. Мы будто играли в войну с настоящими немцами.
А тут не игра: мы убили предателя, и вот он лежит перед нами, издавая предсмертный хрип, на лице большое черное пятно — это кровь.
Какое-то мгновение мы все стояли молча. После выстрела Митька отступил шага на два назад и, похоже, собирался бежать. Я не в силах был переступить с ноги на ногу. Первым подал голос Лешка.
— Ну что ж вы стоите, развяжите руки!
Мы словно очнулись, бросились к Лешке и, мешая друг другу, стали развязывать.
— Да один кто-нибудь, один, что вы возитесь! — нервничал Лешка.
— Пусти, — Митька оттолкнул меня, быстро развязал узел, выдохнул: — Все.
Лешка подхватил с земли блестевший пистолет Никитина, толкнул полицая ногой, присмотрелся к нему, не живой ли, сказал:
— Наповал. — Он помолчал. — Хорошо, идемте, — махнул он рукой.
Мы перелезли через ограду, пошли садами.
— Вас никто не видел? — спросил Лешка.
— Нет, — ответили мы одновременно.
— Тогда поспешайте домой, пока не кинулись искать. Они на вас не подумают, будут искать меня, а я… — Лешка махнул рукой в сторону востока. — До рассвета надо как можно дальше уйти. Ну прощайте, спасибо, Митя, пистолет на всякий случай спрячь подальше.
5
Расставшись с Лешкой, мы пришли к нам. Мама лежала совсем больная. За каких-нибудь час-два она так постарела, что ее трудно было узнать. Я испугался, поспешил обрадовать:
— Мама, Лешка наш убежал…
Она перестала стонать, открыла глаза, прошептала:
— Как?
— Мы Никитина застрелили.
Мама посмотрела на меня, потом на Митьку, словно спрашивала, правда ли это, или мы ее обманываем.
— Правда, теть, — подтвердил Митька и для доказательства вытащил пистолет. — Вот, смотрите…
В маминых глазах на миг блеснула радость, но она тут же застонала, глаза затуманились, и она задышала часто-часто.
Я приложил руку к маминой голове — у нее был жар. Я вспомнил, как она меня лечила когда-то, прикладывая ко лбу мокрую тряпку, схватил полотенце, намочил, положил ей на лоб.
Вскоре стало светать, а мы с Митькой стояли у маминой кровати и не знали, чем ей помочь. Наконец она уснула, и мы отошли к окну.
— Посмотреть бы сейчас на Никитина, — сказал Митька. — Интересно, что там делается. Как думаешь, его нашли уже?
— Не знаю.
— Сбегаем посмотрим? — предложил он.
— Что ты? — замахал я руками.
— А что?
— Мама больная, — сказал я, хотя это была не главная причина, на самом деле я просто боялся смотреть на убитого.
— Самому пойти, что ли?..
Я не успел возразить Митьке — увидел в окно подъехавшую к дому грузовую машину, битком набитую солдатами, которые на ходу спрыгивали на землю и бежали в наш двор.
— Немцы! — закричал я в ужасе, отскочив на середину комнаты.
Митька глянул в окно и побледнел.
— Дверь… дверь закрой!.. — еле выговорил он, сильно заикаясь. В горле у него что-то першило, и я скорее догадался, чем расслышал его слова.
Я выбежал в сенцы, с силой задвинул засов, привалился плечом к двери — не мог отдышаться. И в этот же миг снаружи громко забарабанили в дверь чем-то тяжелым, наверное прикладом. Я отпрянул от двери, вошел в комнату. Здесь был полумрак — Митька успел закрыть на окнах внутренние ставни и теперь стоял в темном углу, пристально смотрел на единственное открытое окно. Мама стояла босиком на полу, держась одной рукой за спинку кровати, а другой крепко сжимая себе горло. Она молчала и тоже смотрела на окно, мимо которого по завалинке бегали немцы, топоча своими коваными сапогами. Стук в дверь не прекращался, но для нас он словно не существовал, мы смотрели на окно, в которое заглядывал немец в каске. Он стучал, что-то крича на своем языке. Потом он приподнял карабин, ударил прикладом в раму. Рама треснула, стекла со звоном посыпались на пол. Немец начал сбивать торчавшие с боков остатки переплетов рамы, к нему подскочил другой, стал помогать.
Я схватил маму за кофту.
Зубы стучали, словно я сильно замерз, выкупавшись в холодной воде.
Расчистив окно, немец пригнулся и почти наполовину влез в него. Потом он, опершись левой рукой о подоконник, перебросил в комнату одну ногу.
— Не пускайте их! — закричала мама не своим голосом.
Немец быстро вскинул карабин, наставил на маму.
Я стал рядом с ней. Прямая, бледная, до крови закусив нижнюю губу, она сделала шаг, другой. Я схватил ее за руку, закричал:
— Мам, не надо!..
Неожиданно грянул выстрел, и в тот же миг я зажмурился. Боясь увидеть самое страшное, я с трудом все же открыл глаза и увидел маму, неподвижно стоящую на месте, а немца — медленно сползающего с подоконника. Карабин упал в комнату на пол, загремев прикладом.
Я догадался — выстрелил Митька. Он по-прежнему пристально смотрел в окно из своего угла, в руках у него был пистолет.
На улице вмиг все затихло, словно вымерло, немцы перестали бегать, они притаились за простенками между окнами, чего-то ждали. Ждали и мы.
Пригнувшись, Митька проскочил мимо окна, схватив с полу карабин. Он стал в дверях, которые ведут в сенцы, позвал нас:
— Идите сюда, если гранату бросят — тут за стенку спрячемся.
Мы с мамой молча приблизились к Митьке, и все втроем сгрудились в дверях.
— Тут лучше, — прошептал Митька. — Кругом стены, а если они полезут из той комнаты, мы их сразу увидим. На, держи, — толкнул меня Митька, протягивая карабин. — Да бери же! — закричал он. — Хватит тебе дрожать, поздно уже теперь!..
— Возьми, сынок, — удивительно спокойным голосом сказала мама. — Возьми, все равно они нас не помилуют. А раз уж пришла и наша очередь… — Она недоговорила: увидела в комнате на гвозде свой новый шерстяной платок, побежала взять его.
Она быстро сняла его, повернулась идти обратно, но в этот момент в окно влетела граната и завертелась на полу, как волчок. Мама растерялась, отступила к стенке, комкая на груди платок.
— Скорее беги сюда! — закричал я, но мама не слышала. Она смотрела на гранату и все время пятилась назад, словно хотела врасти в стену.
В гранате что-то щелкнуло, раздался взрыв.
Осколок со свистом и жужжанием пролетел мимо нас, шлепнулся о косяк двери. Мы юркнули за стенку, спрятались.
Выглянув из-за стены, я увидел маму, лежавшую на полу с раздробленной головой, от нее несколькими ручейками растекалась кровь.
В висках у меня застучало, в горле пересохло, затошнило, перед глазами поплыли разноцветные круги… С трудом напрягая силы, я переступил через порог, направился к маме. Митька схватил меня сзади за рубаху, дернул к себе.
— Куда ты, дурак?! Убьют!
Я не удержался на ногах, упал, выпустив из рук карабин.
— Ты соображаешь, что делаешь? — шипел он мне в ухо.
Соображал я плохо. Силился увидеть Митьку и не мог: перед глазами все расплывалось.
Митька зачерпнул кружкой в ведре воды, плеснул мне в лицо.
— Да что с тобой? — негодовал он, — Очухайся ты скорее…
