На следующий день я попробовала позвонить на Кипр бывшему мужу. Ведь он, как бывший бандит, наверняка знал этих уродов и смог бы помочь или хотя бы что-то подсказать. Но он был пьяный и даже не захотел меня выслушать. «Ты сына не получишь! И забудь этот телефон! А еще раз позвонишь, мои дружки в Нижнем тебе манду на уши натянут, а в жопу бейсбольную биту засунут! Поняла?!»
Что мне оставалось? Я продала квартиру и переехала в общежитие. Вырученные деньги отдала бандитам, но они вдруг заявили, что этого мало, чтобы погасить их убытки, и заставили меня заняться проституцией…
Прошло полгода. Я втянулась. Однажды меня отвезли на загородную дачу. Каково же было мое удивление, когда на пороге меня встретил не кто иной, как Вениамин Маркович.
Первое мое желание было выцарапать ему глаза. Однако моя воля была уже настолько подавлена, что сил хватило лишь на то, чтобы бросить ему в лицо, кто он есть на самом деле. Таким матом я его обложила, что сама удивилась, откуда эти слова знаю! «Возможно, ты и права, — спокойно отвечал он, увлекая меня в дом. — Но что поделать? Ведь это моя работа. Каждый зарабатывает по-своему. Каждому свое, как было написано на воротах одного немецкого концлагеря. Бандит грабит и убивает, чиновник ворует, мент крышует, коммерсант травит население паленой водкой и некачественными продуктами. А я заставляю всю эту беззастенчивую публику поделиться со мной хотя бы малой толикой своих грязных доходов. Восстанавливаю, так сказать, равновесие. Что же в этом плохого? Разве их преступления перед обществом чем-то лучше моих? Разве Робин Гуд занимался не тем же? Ведь у честного человека нет денег на дорогие заграничные курорты». — «Ты украл мою жизнь! Из-за тебя я…» — начала было я, но он перебил. «Молчи, — сказал строго, наливая себе коньяк, — я все знаю. Я приехал за тобой. Еле тебя разыскал. Больше тебе не надо будет ютиться по углам и заниматься проституцией. Я увезу тебя в Москву! Поедешь?»
Ничто в этом городе не удерживало меня. Лишили ребенка. Отняли квартиру, превратили в жалкую шлюху. У меня даже паспорта не было. Да, этот человек был виновником моих несчастий, из-за него я оказалась на самом дне. Но теперь он протягивал руку помощи, и, честное слово, даже если бы эта рука была по локоть в крови, я все равно уцепилась бы за нее, как за брошенный тонущему человеку спасательный круг.
«А как же мой сутенер? — спросила я. — Они так просто не позволят мне выйти из дела!» — «Я думаю, они на тебе заработали достаточно. Пора и честь знать. — Вениамин залпом допил коньяк и уже укладывал в большую спортивную сумку свои вещи. — Вот билеты на поезд. Я выписал тебя на всю ночь, поэтому, когда они очухаются, мы с тобой будем уже за полтысячи верст на Тверской кофий пить!..»
На следующий день мы были в Москве, а еще через неделю — в Турции. Он одел и обул меня, купил мне кольца, серьги… Постепенно я все реже и реже вспоминала тот ад, сквозь который прошла. Я почувствовала себя настоящей женщиной: мимо спокойно не мог пройти ни один мужчина.
Мы вернулись в Москву. Я посещала салон красоты, бассейн. Вениамин не скупился на магазины, водил меня в рестораны и клубы.
«Может быть, все, что произошло, даже к лучшему?» — так иногда я думала. Ну, сидела бы до самой старости провинциальной дурочкой в своем Нижнем Новгороде, и что из этого? А теперь передо мной открыт весь мир…
39
Сегодняшний день.
Я уже подхожу к метро. Толпа густеет, толкают то справа, то слева. Тысячи ног привычно месят замерзающую грязь, и та сочно чавкает под толстыми подошвами ботинок. Здесь в густой толчее перегруженной транспортной развязки значительно теплее, потому что жаркие выдохи людских орд и горячее биение множества сердец разогревают воздух.
Внезапно захотелось есть, и я встаю в очередь к палатке, где продают ароматную шаурму. Этот навязчивый запах, запах томящейся в жару курятины и свинины я уловил еще издалека и теперь стою, уткнувшись в чью-то равнодушную широкую спину, и захлебываюсь слюной.
Я знаю, что меня отравят. Жир, майонез, холестерин, мясо неизвестного происхождения. Да и продавец, какой-то чучмек, сначала здоровается за руку с приятелем, потом сморкается в грязный носовой платок и этими же пальцами заворачивает в питу наструганные ломтики мяса и салат. Но я продолжаю безвольно стоять и ждать, когда очередь дойдет до меня. Потому что мне все равно и потому что я очень хочу есть.
Я чувствую себя мелким, глупым, беспомощным. Меня трясет от омерзения, которое я испытываю к самому себе…
Через десять минут я сижу на железной трубе-заборчике за палаткой, в куче торгового мусора и жадно уминаю свою шаурму, запивая ее каким-то холодным безвкусным пивом. Жир течет по пальцам, губы и щеки в майонезе и красном соусе.
Я специально здесь спрятался, чтобы оказаться подальше от людей, от их муравьиной суеты. Потому что мне тошно на них смотреть. Им-то есть куда спешить, а вот мне совершенно некуда — для меня все давно остановилось. Впрочем, что стоит их беготня? К чему они стремятся, чего они добьются? Заработают лишний кусок хлеба? Купят лишнюю шмотку? Проведут на далеком лазурном берегу лишний день? Хапнут новый автомобиль, чтобы потом тратиться на бензин и ремонт, стоять в пробках и с заискивающей миной отдавать последнее брюхатому гаишнику?
Мне хочется плакать, и я, ей-богу! заплакал бы, если б смог.
Из-под обувной коробки вылезает громадная крыса, косолапо приближается, игнорируя мое физическое превосходство, и засовывает свой чуткий нос в обертку, которую я только что бросил перед собой. Пропитанная мясным жиром бумажка, несомненно, драгоценное лакомство для любого серого хвостатого ублюдка, однако эта разожравшаяся тварь, видимо, не привыкла к простой пище, ей подавай деликатесы, она обиженно отворачивается от угощения, поднимает рыльце и укоризненно смотрит на меня большими умными глазами, будто я перед ней здорово провинился.
Я не боюсь крыс. Я знаю, что человек значительно сильнее. Однажды в армии мне довелось всю ночь отражать атаки крысиных полчищ, которые хлынули из затопленного подвала в казарму, где я был один, поскольку рота убыла на маневры, а я дневалил. Несмотря на всю агрессивность этих тварей и их невероятную маневренность, я убил палкой не меньше десятка крупных особей.
— Чего зенки-то вылупила? — ожесточаюсь я. — Щас все брошу и последнюю шаурму тебе отдам! Поди купи свою, если бабки есть!
Я поворачиваюсь к крысе боком и откусываю нарочито большой ломоть.
Крыса пренебрегает моим заявлением и продолжает гипнотизировать меня, только теперь ее взгляд заметно теплеет, будто она уже не требует, а униженно просит с ней поделиться.
— Ну ты еще поскули или помяукай! — говорю я. — Конечно, я понимаю: семеро по лавкам, жизнь тяжелая, родственники не помогают… Но я-то тут при чем? Мы с тобой детей не крестили и в разведку вместе не ходили! Так что отвали, пока я добрый, дай мне пожрать спокойно!..
Это однажды в армии на политзанятиях полковник Куц попросил нас ответить в письменном виде на очень простой вопрос: с кем бы ты пошел в разведку? И почему? В помещении присутствовал и замполит майор Вере-меев. Ну, один солдат наивно написал, что без раздумий пошел бы в разведку вместе с Васей, объяснил: хороший друг, всегда в трудную минуту придет на помощь, другой рядовой выбрал Петю, третий — Васю и Петю одновременно. А я на полном серьезе изъявил желание идти в разведку вместе с полковником Куцем и майором Вере-меевым и самым искренним образом обосновал свой выбор, используя грамотный слог и точные эпитеты. Через четыре месяца я был уже младшим сержантом и командовал и первым солдатом, и вторым, и третьим, и прочими любителями ходить в разведку не с командным составом, а с друзьями, командовал также Васей и Петей…
Крыса не реагирует на мои просьбы. Она продолжает сидеть напротив меня и взглядом вымаливать подачку. Разве что хвостиком не машет. Смотрит она неотрывно, и из-за легкой желтизны ее глаз, придающей взгляду некую мистичность, мне становится немного не по себе, даже как-то страшновато. Кусок застревает у меня в горле.
— Чё у тебя глаза-то желтые? — вновь обращаюсь я к хвостатому попрошайке. — Ты, случайно, не желтухой болеешь? Нет? Все равно сходи на всякий случай проверься. Береженого Бог бережет!.. — Я гляжу на остаток шаурмы в своей руке и думаю о том, что для меня этот кусочек ничто — каким я был голодным, таким и останусь, а для этой крысы и ее ребятишек — пир на весь мир, три дня беззаботной обжираловки. — Ладно, на, доедай! — Я с легким сожалением бросаю лакомство крысе.
Она хватает его мощными челюстями и, не обращая на меня никакого внимания — ни спасибо, ни до свидания, — утаскивает под обувную коробку.
«Вот, ё, чудеса!» — думаю я, допивая пиво.
— Лучше бы мне отдали, чем крысам скармливать! И без того их здесь развелось пруд пруди!
