Мы с майором пили кофе. Правда, до кофе майор опрокинул две стопки водки. За соседними столиками расположились его бойцы — бравые молодцы, с лицами, едва отмеченными интеллектом. Перед каждым стояла внушительная тарелка с жареным картофелем и мясом и еще по бутылке трехлитровой кока-колы на каждый стол. Ресторан, естественно, угощал.
Я рассказал своему спасителю, что произошло, всю историю наезда на меня известной преступной группировки — Олега и его помощников. Еременко подробно расспрашивал, все время грязно матерился.
— Знаешь чего! — вдруг сказал он. — Сейчас такое безвременье, что без крыши действительно не обойтись.
Я посмотрел на майора в высшей степени удивленно.
— А чего ты смотришь? — развел он руками. — У таких вот «быков» сейчас возможностей в сто раз больше, чем у меня или у кого бы то ни было. Сегодня я тебя выручил, а завтра? Меня уволят или грохнут такие, как они. И что ты будешь делать? Да и стар я уже такими делами заниматься. У меня двести пятьдесят болезней, и все неизлечимые… Страна в жопе, ментам платят — на хлеб не хватает. Половина наших у кого-то подрабатывает, в том числе и в криминальных структурах. Стукачей море, телефоны на прослушке, и неизвестно, кто слушает, старые кадры поувольнялись. А еще эти адвокаты появились. Не успеешь оглянуться, как все в несознанку уходят. Доказать вообще ничего нельзя. Прокуроры непонятно у кого на зарплате сидят, судьи все продаются и покупаются, как на аукционе. Блядь, куда же государство смотрит?! Надо же что-то делать! Надо их всех хватать, этих подмосковных качков, и казнить у Кремлевской стены! Из автоматов, очередью. За неделю можно в стране порядок навести. Иначе хана всему!
Еременко попросил у администратора еще водки. Тот кисло кивнул и дал указание бармену.
— Так что ж мне теперь делать? — уныло спросил я. — С уголовниками общаться?
— Зачем? Упаси тебя бог! — замахал руками майор. — Толку в этом нет никакого. Им платить бесполезно. Если большая беда придет, они все равно не помогут. А вот если случай представится, бизнес твой захавают. И на себя работать заставят. У них не так все просто, как кажется на первый взгляд…
Ему поднесли, он выпил.
— Надо домой ехать, стиральную машинку ремонтировать… — вздохнул он. — Послушай, я дам тебе телефончик один. Это мой старый приятель. Мы с ним вместе академию заканчивали. Классный мужик, крепкий, в обиду не даст. Его пригласили в ФСК — Федеральную службу контрразведки, и за пару лет он так поднялся, мало не покажется! Скажешь, что ты мой друг. Мол, Еременко дал телефон, просил помочь…
Майор отставил недопитый кофе, пожал мне руку и что-то гаркнул своим подчиненным. Те уже выскребли тарелки, опустошили бутылки с колой и теперь травили похабные анекдоты, заливаясь на весь ресторан отвязным циничным гоготом. Я почему-то подумал, что они мало чем отличаются от бандитов и только благодаря случаю оказались по другую сторону барьера.
Майору Еременко я преподнес на день рождения новенький «жигуль», с трудом убедив милиционера принять мой от чистого сердца подарок. Но через два месяца его командировали в Чечню, и с тех пор я его больше никогда не видел…
37
Я уже боялся, что мой эксперимент не удастся. Вот уже две недели у Вовочки на кухне из крана лилась чистейшая водка, но он, этот совершенно безвольный, опустошенный и необычайно зловонный человек, никак не мог пресытиться, продолжал, как по часам, три-четыре раза в день напиваться до беспамятства. Правда, перестал выходить из дома и приглашать дружков — ведь идти, по сути, было некуда и незачем, а «друзья», все эти подонки, уголовники, их шлюхи, всякие спившиеся опущенцы, прошмандовки и просто пьяницы из близлежащих домов ему давно надоели, да он в них больше и не нуждался. Поднимался с дивана, ковылял в туалет, потом на кухню… и через полчаса, словно подкошенный, снова валился на диван, бормоча всякую неразбериху. Сон успокаивал воспаленный мозг и возвращал немного сил, правда, лишь для того, чтобы подготовить душу и тело к новым, еще более сложным испытаниям.
День и ночь Вовочка издевался над собой, насиловал себя, убивал себя. Он еще больше похудел, лицо его стало малиново-серым, глаза тупо-безумными. Все происходящее напоминало изощренную пытку, прервать которую могла только смерть, пытку, которую придумал я, но непосредственно осуществлял сам приговоренный, и осуществлял с таким безразличием к себе и неослабевающим упорством, на которое не был бы способен ни один даже самый бездушный палач.
Временами я чувствовал себя убийцей и меня терзали угрызения совести, но я искренне верил, что моя идея гениальна, что клин, особенно такой, действительно можно вышибить только клином и что дело, несмотря на размах, который оно приобрело за последние дни, не дойдет до летального исхода. В любом случае я предполагал, что у меня еще есть несколько дней. Они и должны все решить.
Мой замысел был прост — я должен был лишить жизнь Вовочки всякого смысла. Прежде вся соль его существования заключалась в водке. Для того чтобы выпить, надо достать денег, достать любым способом. Надо идти, крутить варианты. Что-нибудь вытащить из квартиры и продать у хозяйственного магазина. Или одолжить денег у Рыбы под залог. Или, если получится, украсть. Можно кого-нибудь побить, получив в награду деньги или водку, недаром Вовочку несколько раз нанимали мочить чурок на ближайшем рынке. Можно и просто «ша-калить» — стрелять у магазина мелочь или ждать, пока подвернется щедрый приятель, который по старой памяти угостит. Так или иначе, но каждое утро Вовочка, как на работу, отправлялся в бесконечное путешествие по своему микрорайону, а поздно вечером, неизменно пьяный, с трудом добирался до собственной квартиры и начинал ломиться в дверь: «Батя, падла! Открой дверь, твою мать! Кому говорю, старый пердун!»
Это была целая философия жизни. Временами я даже завидовал ему. Ни забот, ни хлопот. Как бабочка, беззаботно порхаешь по жизни, садясь то на один цветок, то на другой, и тебя не волнует ничего, кроме собственной ненасытной утробы.
Но если водка течет прямо из крана на кухне — все довольно быстро теряет смысл. Старые мотивы, которыми всегда руководствовался, которые наполняли твою жизнь, уже не работают. И наступает пресыщение, апатия…
Итак, я решил выбить из-под его огромной дряблой задницы стул, на котором он сидит, заставить его встать и оглянуться: а что это у нас там и там? Ой, боже, какой простор! Оказывается, вон там леса, а вон там — луга!
Я должен был сначала лишить его бытие главного стержня, на который были нанизаны, словно бумажки-пропуска на штык красноармейца у входа в Смольный, все его помыслы, а потом уже наполнить его безмозглое порхание абсолютно новым, на этот раз осмысленным содержанием. Ведь водке, несомненно, потребуется замещение, поскольку не один человек не может жить без идеи, пусть даже самой ничтожной…
Постепенно мои надежды стали сбываться. Вовочка по-прежнему прикладывался к волшебному крану, но делал это все реже и все неохотнее. Когда я к нему заходил, он, несмотря на свежий сине-зеленый румянец запоя на лице, выглядел каким-то трезвым, подавленным, потерянным.
Помню, как-то позвонил он мне на работу через секретаршу и говорит:
— Сашка, спаси, за мной следят!
— Кто следит?
— У меня по всей квартире установлены жучки!
— Откуда ты знаешь?
— Я постоянно слышу голоса, которые говорят обо мне.
— Ты и сейчас их слышишь?
— Да. Помоги от них избавиться!
У меня в кабинете сидели люди, и мне не очень-то было удобно обсуждать при них симптомы белой горячки. И все же я поспешил дать Вовочке один дельный совет:
— Есть один способ раз и навсегда отключить в твоей квартире все жучки и магнитофоны… У тебя на кухне большие настенные часы…
— Ну?
— Поставь часовую стрелку ровно на двенадцать, а минутную — на шесть. Давай!
Вовочка загремел стулом. Через несколько секунд взял трубку.
— Поставил? — уточнил я.
— Поставил.
— Голоса слышны?
— Теперь нет.
— Ну вот и хорошо. Звони, если чего…
Я, конечно, же стебался, но тем не менее…
В последний раз я застал Вовочку с гаечным ключом, он пытался повредить водопроводные трубы.
— Что ты делаешь? — Я перехватил его опухшую руку и отобрал ключ.
— Хочу от нее избавиться!
— От кого?
— От водки!
Я внимательно посмотрел на друга. Он выглядел живым трупом, двигался как лунатик, разговаривал за-торможенно, с сильным заиканием. От него воняло так, как, наверное, должно пахнуть новейшее отравляющее вещество массового поражения, за волшебную формулу запаха которого Пентагон наверняка отвалил бы целое состояние.
— На твоем лице печать смерти! — сказал я гамлетовским тоном и многозначительно перекрестился.
