Ни звука.
Мирно и спокойно выглядела станция. Ничего особенного не могло произойти на Ладожской. На «Черкасе» ощущалась близость к Империи. Жители «Проспекта» всегда помнили, что на соседней станции живут хоть и мирные, но не всегда адекватные «грибники». Ладожскую же от обеих соседок отделяли туннели, перекрытые стальными воротами. Мутанты с поверхности при всем желании не смогли бы спуститься вниз, все доступы на станцию запирались на герметичные заслонки.
Никто не покидал своих комнат той ночью. Ничто не предвещало беды.
И вдруг из этой мягкой, сонной тишины, как будто сотканной из ваты, родился нечеловеческой мощи крик.
Он зародился как сдавленный стон, вибрирующий, дрожащий на грани слышимости, но почти сразу многократно усилился, разорвал воздух, подобно громовому раскату.
Три сотни пар глаз открылись почти одновременно. Три сотни пар ног соскочили с лежаков, кроватей, раскладушек. Никто не смог остаться лежать под одеялом. Никто не смог удержать в руках ускользающий сон, в ужасе убежавший прочь, изгнанный неожиданным и грозным вторжением.
— Что случилось? Кто кричит? — спрашивали люди друг друга. И в ответ слышали: — Не знаю! Не знаю!
Растерянность читалась на лицах людей. Ужас сковал сердца не только простых обывателей, но и охраны, и солдат, квартировавших тут. Даже сталкеры, испугать которых было задачей не из легких, выскочили полуодетые из своих углов.
Звук между тем смолк так же внезапно, как и возник. Тишина, пришедшая ему на смену, казалась звенящей, точно натянутая тетива. На миг все, кто только что толкался в проходах, застыли, не веря, что все закончилось. Потом кто-то крикнул:
— Это из гостиницы!
И люди начали протискиваться туда, где стоял гостевой домик. У входа в хижину уже толпились Денис Воеводин, дежурный милиционер (он стучал в дверь) и трое военных. Солдаты успели к дверям гостиницы первыми и сейчас сдерживали напирающих людей.
— Расходитесь! Расходитесь! — надрывался Воеводин. Но люди стояли стеной вокруг гостиницы. Никто не только не отправился спать, но даже не пошевелился.
— Не уйдем, пока не узнаем, кто кричал! — донеслось с задних рядов.
Все закивали, соглашаясь.
— Открывайте немедленно! — орал тем временем сержант, барабаня в дверь.
— Ломать надо, — крикнул кто-то.
— Ломай, сержант, — сказал сталкер Воеводин милиционеру. Тот заколебался, и тогда Денис не выдержал, отстранил сержанта от дверей, нажал плечом... Дверца легко поддалась. Сталкер ворвался внутрь.
Странное зрелище предстало его глазам.
Гость из Большого метро лежал на полу, там же валялись его одеяло и подушка. Лицо Антона было бледным, на нем застыло выражение невыразимой муки и ужаса, глаза плотно закрыты, из разбитого носа и рассеченного лба текла кровь. Темные пятна покрывали подушку и простыню, но никаких других травм Денис не обнаружил. Руки Антона застыли в таком положении, словно он пытался от кого-то защититься.
Две соседние койки, принадлежащие грузчикам, пустовали.
— Мать честная, — выдохнул милиционер и мелко перекрестился. — Да он же мертв.
— Да нет, живой, — отозвался сталкер, продолжавший осмотр коммерсанта из Большого метро. — Пульс прощупывается. Дышит. Надо медиков сюда, быстро. И народ разгоните.
Сержант выбежал за дверь. К счастью, к гостинице уже пробилась подмога: еще пять солдат и два милиционера. Совместными усилиями они кое-как разогнали людей и расчистили проход для бригады санитаров.
Краснобая унесли. Но до самого утра и весь следующий день в Оккервиле только и разговоров было, что о ночном происшествии. Все терялись в догадках, что могло случиться с торговцем из метро. Новость быстро передали на обе соседние станции, так что как только Соня Бойцова проснулась, Лена и Дима наперебой принялись рассказывать ей о странной и страшной истории, случившейся с ее приятелем.
— Да не болтай ты, — шикнула Лена на Самохвалова, когда тот сказал, что Антона нашли окровавленного с ног до головы, — я с Денисом говорила по телефону. У него только лицо было разбито.
— А слуги его всю ночь брагу пили, вот и не видели ничего, — добавил Дима. И снова получил от Лены подзатыльник.
— Ты откуда вообще это взял? Что за бред?! У нас брагу наливают в общие кружки и сразу требуют сдать в мойку. Все проще — они к девушкам знакомым ходили. Там и заночевали.
— Пусть так. А я вот еще что слышал: он выглядел так, будто что-то ужасное увидел! — не сдавался Дима.
— А вот это правда, — кивнула Лена, — только совершенно не понятно, что его так напугало... Охранники говорят, что ночью на Ладожскую никто не входил. И посторонних там нет, все свои. Загадка.
Соня внимательно слушала. Она была мрачна и подавлена.
«Кажется, я догадываюсь, что с ним случилось», — думала девушка.
Бойцова помчалась в госпиталь, но к больному ее не пустили.
— Нельзя беспокоить. Тяжелейшее нервное потрясение, — отрезала Екатерина Андреевна и захлопнула перед Соней дверь.
Бойцова ушла. Но уже полчаса спустя вместо нее в больницу пришла Лена. Ей удалось узнать мало нового. Прямых доказательств нападения на Антона кого-то постороннего не нашли. Разбить нос и лоб он вполне мог и сам, ударившись во время падения. Оставалось неясным лишь одно: что могло так напугать гостя.
— Я думаю, не было никого в комнате. Ему что-то приснилось, — заметила врач Соколова.
Лена, узнавшая от Сони об ужасах, преследовавших Краснобая, признала справедливость этого предположения. Соня постепенно успокоилась. Жизни Антона ничто не угрожало, это было важнее всего.
Милиция и солдаты, выполняя приказ полковника Бодрова, два дня пытались вычислить нарушителя, проникшего на станцию, опрашивали жителей, но делали это скорее формально: мало кто верил, что на «Ладогу» мог кто-то явиться, довести купца до истерики и так же незаметно испариться. Под горячую руку полковника попали Данила и Никита, едва не увеличившие население Альянса. Носильщиков посадили под домашний арест. Больше наказывать оказалось некого. Довольно быстро поиски загадочного нарушителя сошли на нет.
Два дня спустя Соня, наконец, попала в палату Краснобая. И, едва переступив через порог, застыла, как вкопанная.
Перед ней предстал человек, имеющий мало общего с тем Антоном, с которым она беседовала на скамейке каких-то три для назад. Тогда Краснобай напоминал взъерошенного, нахохлившегося воробья, нервно озиравшегося по сторонам, постоянно погруженного в невеселые мысли. Сейчас на кушетке, укрытый по грудь одеялом, лежал спокойный, умиротворенный молодой мужчина, встречающий всех входящих слабой, но доброй улыбкой. Ссадина на лбу еще не затянулась, давало о себе знать и страшное потрясение. Но Соня разглядела не внешние, а глубокие внутренние изменения, произошедшие с Антоном. Она уловила в его речи совсем иные интонации, подметила мелкие жесты, говорившие об одном: этот человек больше не трясся от ужаса, не ломал голову, как ему жить дальше, и не переживал снова и снова горести из прошлого. Он просто жил. Жил здесь и сейчас.
— Ну как ты? — задала Соня первый пришедший в голову вопрос, хотя и сама видела — дела не плохи.
Купец слегка усмехнулся, пожевал губами, как будто пробуя собственные слова на вкус, и ответил:
— Вообще-то мне положено ахать, охать и требовать к себе сострадания, я же ж в больнице лежу, больной на всю голову, ха. Но не выйдет. Не получится. Хочешь верь, хочешь нет, но мне хорошо.
— Верю, — коротко отвечала Соня и протянула другу руку, которую тот тут же с чувством пожал.
Они замолчали.
Каждый думал о своем.
Бойцова размышляла о том, как же все-таки интересно плетет свои кружева кудесница-судьба. В первый раз увидев Антона, Соня отнеслась к нему просто как к занятной диковинке, нежданно-негаданно возникшей посреди привычной будничной суеты. И беседу с ним она завела только потому, что Дима ушел, а ей было скучно сидеть одной и молчать. И вот теперь она, едва освободившись на работе, торопилась на соседнюю станцию, чтобы проведать чужого, почти не знакомого человека...
«Да нет, уже не чужого, — поправила себя Соня, — друзья мы теперь. Вот ведь бывает — то не было ни одного товарища, а то вдруг целая толпа».
А Антон с удивлением отмечал про себя в который раз, что в присутствии Сони у него не возникало ни тех ощущений, ни тех мыслей, что обычно сопровождали каждую его встречу с любой женщиной от шестнадцати до сорока лет. Он не думал о сексе. Он смотрел на нее не как на существо иного пола, а как на человека.
«Мало у меня, что ли, было баб? — размышлял он про себя, с нежностью глядя на Соню. — И что? Только себя растратил попусту. Жизнь, как песок, между пальцев пропустил...»
— Димка-то не ревнует? — уточнил на всякий случай Антон. — Все-таки вы — жених и невеста. А ты у меня сидишь...
