Девушка пронзительно вскрикнула, бросилась на Джинна и вырвала пузырек у него из руки.
— Это мое, — бросила она, развернулась и, чуть пошатываясь, пошла прочь.
Он долго смотрел ей вслед, потом слез с крыши и пошел домой. Непонятно, почему эта встреча так взволновала его. И все-таки что-то очень знакомое было в том движении, каким она откинула волосы с лица.
* * *
В отцовском загоне для коз Фадва аль-Хадид распрямила затекшую спину, встала с маленькой табуретки и откинула с глаз завесу темных волос. Обычно она завязывала их в хвост, но во время дойки они неизменно развязывались. Наверное, это было как-то связано с ритмом ее движений.
Коза коротко проблеяла и посмотрела на девочку глазами с тремя поперечными полосками. Фадва погладила ее по спине, прошептала что-то ласковое в мягкое кожаное ухо. Козы все утро беспокоились, отказывались стоять смирно, переступали с ноги на ногу, грозя опрокинуть ведро. Может, они чуяли приближение лета. Было еще утро, а солнце уже палило вовсю, воздух стал густым, а небо блестело, будто металлическое. Фадва глотнула молока из ведра и распутала державшую хвост веревочку.
Со своего наблюдательного пункта неподалеку Джинн видел, как девочка снова завязывает волосы на шее. Жест был красивым, естественным и очень интимным.
Вот уже несколько дней он наблюдал за Фадвой и ее семьей, стараясь понять их образ жизни. Та состояла из постоянных приходов и уходов, но все движение происходило только в пределах ограниченной территории с деревней в центре. Мужчины уходили и возвращались чаще, чем женщины, но и они держались определенных границ. К его дворцу они теперь даже близко не подходили, и он подозревал, что это не случайно.
Он видел, как Фадва отвязала козу и подошла к следующей. Жизнь у девочки и правда была такой, как она рассказывала: непрерывное чередование разных видов труда. У людей, идущих с караваном, имелся хотя бы определенный конечный пункт, цель где-то за горизонтом. А вся жизнь Фадвы состояла, по его наблюдениям, из постоянной дойки, уборки, готовки и тканья. Он не мог понять, как она это выносит.
Закончив доить, Фадва отвязала последнюю козу и проверила, есть ли вода в кормушке, а потом осторожно подняла полное молоком ведро и понесла его к костру.
— Расплескиваешь! — крикнула ей мать.
Та молола жерновом зерно, и ее рука методично двигалась по кругу. Из щели между двумя плоскими камнями струйкой сыпалась пшеничная пыль. Не ответив матери, Фадва отлила молоко в помятую кастрюлю и поставила на тлеющие угли. Пот капал ей в глаза, и она с раздражением смахивала его.
— Ты с утра и трех слов не сказала, — пожаловалась ее мать. — У тебя что, крови?
— Все в порядке, мама, — с отсутствующим видом отозвалась Фадва. — Просто плохо спала.
Молоко закипело, она убрала кастрюлю с огня, положила в нее несколько ложек оставшейся после завтрака простокваши, потом прикрыла кастрюлю куском ткани и оставила киснуть.
— Возьми девочек и сходите в пещеру за водой, — велела ей мать. — Сегодня она нам понадобится.
Дорога до пещеры показалась ей бесконечной. Пустой кувшин на голове был непривычно тяжелым. Ее двоюродные сестры со смехом бежали впереди. Они играли в игру, в которой надо было наступить друг другу на тень и не уронить при этом кувшин. Фадва сказала матери правду: она действительно плохо спала. Ее удивительный знакомый не вернулся ни следующей ночью, ни ночью позже. Теперь, когда прошла почти неделя, девочка начала сомневаться, было ли все это на самом деле или просто приснилось ей. Воспоминания были яркими и четкими, но они уже начали расплываться и путаться, как это бывает с обычными снами.
Может, этой ночью он выполнит свое обещание и опять придет к ней? Или не было никакого его и никакого обещания? И как ей узнать, приходил он на самом деле или только приснился ей? Голова у нее кружилась от всех этих мыслей. Вот и по ночам она то задремывала, то, вздрогнув, снова просыпалась от непонятного волнения, а потом ругала себя за то, что проснулась. Но когда все-таки удавалось заснуть, снилась ей обычная скучная чепуха.
Источник, дававший воду клану Хадид, бил в пещере, в которой жившие давным-давно люди устроили храм. Входом служил квадратный дверной проем в склоне холма. Когда Фадва смотрела на него издали, ей казалось, что какой-то гигант острым ножом срезал кусок склона. На каменном дверном косяке были выбиты незнакомые угловатые буквы. Песок и ветер хорошо потрудились над ними, и теперь они были едва видны. Отец рассказывал Фадве, что строители храма пришли сюда из страны, лежащей далеко за краем пустыни. «Они появляются здесь в каждом веке, — говорил он, — и пытаются покорить пустыню. Они оставляют здесь свои метки, словно хотят закрепить права, но потом все исчезают без следа. А мы, бедуины, все это время живем здесь, и это неизменно».
Воздух в пещере был прохладным и влажным. В каменном полу кто-то выдолбил пологий бассейн, в который через щель на дне поступала вода из подземного источника. В разгар сезона дождей воды было много, и она плескалась через край, вытекала на пол и ручейком бежала по тропинке. Сейчас бассейн был полон только наполовину. А скоро, знала Фадва, на дне останется одна маленькая лужица, а потом и она высохнет. И пока вода не вернется, им придется пить только молоко своих животных.
Ее сестры на краю бассейна уже наполняли кувшины. Она тоже опустила свой в воду и молча смотрела, как темная вода затекает в горлышко. В нише над бассейном, прямо в скале, была высечена женская фигура. Богиня воды, как объяснил Фадве отец, женщина с тысячью имен. Те, кто построил храм, думали, что это они призвали ее в пустыню, но на самом деле она была здесь всегда. Ее волосы разметались вокруг нее, словно волны, а невидящий взгляд, который годы лишили всякого выражения, был устремлен со стены прямо на них.
«Ты думаешь, она правда есть?» — спрашивала Фадва у отца, а он улыбался и отвечал: «Раз столько людей верят в нее, кто я такой, чтобы спорить?»
Сестры начали плескать друг в друга водой. Фадва нахмурилась и отодвинула свой кувшин подальше.
Сегодня ночью, сказала она себе. Если он не придет сегодня ночью, тогда ей придется поверить, что все это ей приснилось.
«Пожалуйста, пусть он явится! — молила она. — Иначе я буду думать, что сошла с ума».
Джинн видел, как Фадва вышла из пещеры, ловко неся кувшин с водой на голове. Кувшин был тяжелым, и она шла медленно, слегка покачивая бедрами и легко придерживая его одной рукой. Все это было очень красиво. А вода добавляла картине нотку опасности.
Джинн улыбнулся. Он не забыл своего обещания. Возможно, подумал он, сегодня ночью стоит навестить ее.
* * *
Рано утром в пятницу равви открыл магическую формулу, которая поможет ему привязать Голема к новому хозяину.
Неделя оказалась длинной и невыносимо тяжелой. С каждым днем в нем росло беспокойство и уверенность, что надо побыстрее заканчивать, поскольку обстоятельства и состояние собственного здоровья не позволяли больше тянуть. Он послал в семьи всех своих учеников записки, сообщая им, что берет недельный отпуск, дабы посвятить себя посту и молитвам. (Проще было бы сказать, что он заболел, но в таком случае матери мальчиков явились бы к его дверям с кастрюльками супа.) На деле же ложь оказалась правдой: его изыскания были похожи на одну долгую, растянувшуюся на несколько дней молитву, а о еде он совершенно забыл уже в среду.
Книги и записи покрывали весь пол в гостиной в порядке, подсказанном скорее интуицией, чем логикой. Иногда равви засыпал на часок, свернувшись на диване. Его сумеречные сны состояли из смеси молитв, диаграмм и перечня имен Бога. Иногда в них всплывали знакомые и незнакомые лица: его жена, говорящая что-то невнятное; какой-то сгорбленный старик; племянник Майкл почему-то с испуганным лицом; и улыбающийся Голем с глазами полными страшного огня. Равви просыпался от нового приступа кашля и, еще не очнувшись от сна, снова брался за работу.
Возможно, то, что он делал, вредило его душе. Но он гнал такие мысли прочь. Раз уж он это начал, надо идти до конца.
Успех явился ему не вспышкой внезапного озарения, а в результате медленного и методичного суммирования, вроде того, каким в конце года занимается бухгалтер. Он смотрел на короткую строчку внизу листа, на то, как впитываются в бумагу чернила. Ему было жаль, что он уже не в силах гордиться своей победой. Ведь формула, хоть и короткая, была настоящим шедевром, элегантно простым и сложным одновременно. Даже если бы он просто нашел способ подчинить Голема новому хозяину, не разрушив его при этом, уже одно это было бы неслыханным успехом. Но Равви пошел дальше. Чтобы формула работала, требовался добровольный отказ Голема от свободной воли. Это был хитроумный компромисс, попытка заключить сделку с собственной совестью. Он не похитит ее жизнь, как убийца в темном переулке. Окончательное решение останется за ней.
