Долго еще длился рассказ Рубио, Риего и других участников группы. Захватили они несколько машин, но вместо «языков» привезли только их документы.
Не удалось Рубио побывать в Мериде, как не удалось и группе Устароса пробраться в Севилью и найти дочерей Росалии.
На следующий день группа Доминго вместе с Рудольфо, захватив макеты взрывчатых веществ, на нескольких машинах выехала на практические занятия на железнодорожный мост через реку Гвадалквивир.
На занятиях задержались до позднего вечера. Попрощались с охраной и выехали в Хаен. Подъезжая к переезду, обнаружили, что он закрыт и на нем маячит красный сигнал. Поезда не было ни видно, ни слышно. Машины остановились.
Неожиданно раздался грозный окрик «Манос орива!» («Руки вверх!»).
– Чего орете! – ответили с машин. – Не видите что ли, что свои!
Начались крики, ругань. Человек восемь анархистов атаковали машину, в которой мы ехали.
Нам предложили выйти из нее и следовать на станцию, где находился командир анархистской колонны. Оружие у нас не отобрали, но шли мы под таким сильным конвоем, что всякое сопротивление было бесполезным.
Доминго ругал конвой, говорил, что все согласовано со штабом фронта, что занимался с ними русский инженер-партизан Рудольфо.
И вот мы в кабинете начальника небольшой промежуточной станции.
В комнате было сумрачно от табачного дыма. За столом сидел небольшого роста военный с черно-красной повязкой, ворот гимнастерки расстегнут. Увидев нас, анархист встал и, не здороваясь, спросил:
– Кто вам разрешил заниматься на мосту?
– Штаб фронта! – ответил Доминго.
– Никто не мог разрешить без меня. Этот мост находится под моей охраной, – сердито сказал анархист. Затем спросил, показывая на меня:
– А эта сеньорита откуда?
– Переводчица русского товарища – военного инженера – Луиза, – быстро ответил Доминго.
– Есть документы? – спросил командир анархистов у старшего команды, который привел нас на станцию.
– Не знаю, не проверял.
– Есть, – ответила я и показала свой пропуск, выданный штабом Южного фронта, согласно которому мне разрешались поездки в фронтовой полосе в дневное и ночное время.
Командир анархистов внимательно прочитал пропуск, посмотрел его на свет, будто пытаясь обнаружить в нем подделку, и, возвращая, уже вежливо сказал:
– Садитесь, сеньорита!
– Почему и с кем у вас на мосту была перестрелка? – спросил анархист у Доминго.
– Никакой перестрелки не было. Это взрывались детонаторы.
Анархист попросил документы у Рудольфо.
Тщательно изучив документ, командир спросил:
– Вы, Вольф, из Германии приехали?
– Нет, из Польши! – ответил Рудольфо.
Но анархист оказался грамотным.
– Но Вольф – это чисто немецкая фамилия! – заметил он.
– Может быть, – согласился Рудольфо, – но я даже не знаю немецкого.
Дежурный, наконец, дозвонился в штаб фронта. Там подтвердили, что группе Доминго было разрешено провести занятия на мосту через Гвадалквивир.
– Все улажено, но другой раз без моего согласия и без моего представителя на мосту не появляйтесь! – сказал на прощание командир анархистской колонны.
В дальнейшем все практические занятия на дорогах мы проводили более осторожно.
Матадор
Много интересных людей было в батальоне «Эспесиаль» Доминго Унгрия. Воевали в нем интербригадовцы, прошедшие огонь и воду чуть ли не на всех континентах, но костяк батальона составляли испанцы. Они быстро осваивали искусство партизанской борьбы, технику и тактику диверсий в тылу врага. Из них один Доминго был военным и дослужился до офицерского чина, но он не стал служить в королевской армии и эмигрировал во Францию, где работал в партийном подполье.
Остальные воины до мятежа были мирными людьми: рабочими почти всех специальностей, от разнорабочего до квалифицированных шоферов, электромонтеров, строителей, рудокопов, в том числе и подрывников. Было много крестьян Андалузии, Экстремадуры, Старой и Новой Кастилии, валенсийцы и каталонцы. В Хаене к Доминго перешел и бывший матадор Энрике Гомес. Он был отличным воином в батальоне под Гранадой, хотя сам родился, вырос и работал в Наварре. Там он стал и матадором. У родителей его была большая семья, но мало земли. Энрике был старшим и еще не научился грамоте, когда пошел работать подпаском к бывшему матадору, которого рог быка изувечил в Памплоне в конце фиесты. Пастух любил читать и научил грамоте Гомеса. Маленький Энрике увлекся стихами и рассказами о матадорах. Пасли они бычков, и Энрике полюбил этих сильных, крутого нрава животных.
– Мне были противны матадоры, пикадоры и особенно бандерльеры, которые вонзают в животных красивые, но мучительные бандерильи, – рассказывал Энрике. – Ведь им бедные бычки ничего плохого не сделали, а их так мучают!
Гомес потрогал сломанные и уже сросшиеся ребра и продолжал:
– Но бывший матадор-пастух обнаружил во мне способности, а нужда заставила, и я пошел работать на ла пласа де торос. Помогал матадору, учился и наконец стал им сам.
И бывший матадор махнул рукой, как это делают испанцы.
– Но я любил и люблю бычков, мне их жалко, я знал их повадки, верил, что выйду победителем, избегал резких движений и берег своих бычков для последнего удара. Я наносил его тогда, когда хотелось публике. Я умел работать близко к рогам быка, мог его утомлять, но не обессиливать. Когда это требовалось, я показывал и трюки, но, как писали критики, «работал всегда точно, непринужденно», словно имел дело не с разъяренным быком, а с безрогой коровой.
Энрике опять дотронулся до переломанных ребер и продолжал:
– В Памплоне ровно два года назад, на фиесте, я немного выпил, решил показать мастерство старой школы – четкость движения при максимальном риске. Все шло отлично, бычок уже был готов к последнему удару, но выполнял все, что я ему навязывал. В это время, когда толпа в безмолвии следила за моей работой и поведением бычка, среди зрителей нашелся один мой недруг. Он что было мочи крикнул: «Дурак! Что ты делаешь?» Я на секунду ослабил внимание и почувствовал боль в левом боку. Теплая кровь потекла по телу, но у меня хватило сил убить быка. Я упал рядом. К счастью, бык сломал мне только два ребра и не задел внутренних органов.
– И вы бросили свое опасное ремесло? – спросила я.
– Нет! Публике нравилась моя работа. Мне повысили заработок, и я уже мог обеспечить семью отца, ездить на праздники вместе с младшими сестрами и братьями, которые любят смотреть светящиеся шары. Но пришел февраль, и меня захлестнула народная волна. Я стал не только матадором, но и пропагандистом, много читал, понял, что у крестьян и рабочих нет другого пути, кроме того, который указывает коммунистическая партия. Я пошел по нему.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
