Его прикосновения становятся все интенсивнее, щиплют, сжимают, сдавливают.
— Ты даже не представляешь, как сильно я хочу съесть тебя, обескровить твою фарфоровую кожу и проглотить тебя целиком.
Богатый тембр его голоса пробирается под мою плоть, пробуждая ту извращенную часть меня, которую я скрывала годами.
— Я жажду твоей невинности, твоего страха и твоей боли. — Он проводит пальцами по коже моего горла. — Я фантазировал о синяках и отметинах на этой коже, пока ты сокрушалась вокруг моего члена, кричала и хныкала, потому что это было слишком. Но вот в чем дело. Тебе нравится, когда это становится слишком.
Мои губы дергаются, но слова не выходят.
Я нахожусь в трансе от его грубых описаний и тёмного взгляда.
— Я могу сказать, что ты любишь это. Твои зеленые глаза стали цвета ночного леса, такие темные и нуждающиеся в опасной похоти. Ты боролась со мной, но не для того, чтобы оттолкнуть меня. Это было для того, чтобы вытащить зверя, которого ты видел во мне. Ты жаждешь этого зверя, не так ли, lisichka?
Его властная рука нависает над меткой на моей шее, прежде чем он охватывает ее целиком.
— Этот зверь жаждет тебя. Вот почему я не мог контролировать его раньше или контролировать себя. Я трахал тебя как животное, потому что чувствовал себя так. Я хотел одолеть тебя и завладеть тобой. Синяки, укусы, удушье и метки на этой полупрозрачной коже. Моя кровь кипела, мой зверь жаждал этого, поэтому я не использовал презерватив. Мне нужно было почувствовать, как твоя кровь покрывает мой член, когда я забирал твою невинность. И я никогда раньше не трахался без презерватива. Это впервые для нас обоих.
Моя кожа взрывается горячей лавой непреодолимых ощущений от его слов, от моей реакции на эти слова.
На потребность в большем.
Его большой палец играет с порезом на моем соске.
— Если ты меня слышишь, проснись. Я еще не закончил с тобой.
Не закончил?
Трепет подавляемых эмоций поднимается на поверхность и наполняет меня необъяснимой решимостью.
— Я снова буду трахать тебя, Сесилия, — объявляет он с авторитетной твердостью. — Я буду брать твою киску снова и снова, пока для этого ублюдка Лэндона ничего не останется.
Я качаю головой — или пытаюсь. Я не уверена, что это заметно, поскольку бормочу:
— Лэн... — последний, о ком я сейчас думаю.
Но слова застревают на моем онемевшем языке.
Вокруг меня воцаряется тишина, но она не спокойная.
Напряжение нарастает с каждым мгновением. И тут рука, которая мучила меня и посылала волны наслаждения, сжимает мое горло.
Движение настолько неожиданное и резкое, что все мое тело дергается. Я инстинктивно тянусь вверх, чтобы ослабить его хватку, но он не двигается.
У меня украли воздух, и голова плывет в хаосе, а легкие горят.
Я не могу дышать.
Я не могу дышать.
Я не могу дышать.
И тут же смертельная хватка исчезает так же внезапно, как и появилась.
И присутствие Джереми тоже.
Он исчезает в тумане дыма.
* * *
Прошло три дня с тех пор, как я была в коттедже.
Три дня я сомневалась, что со мной что-то не так.
Не только потому, что мне слишком понравилось то, что произошло на палубе, и я влюбилась в каждую частичку разврата, которую предложил Джереми, но и потому, что с тех пор я была на грани.
После того как он чуть не задушил меня до смерти, а я уверена, что так и было, учитывая красные следы, которые я обнаружила на шее, когда очнулась, — он исчез.
Тогда я была дезориентирована, не знала, что реально, а что галлюцинация. Когда я пришла в себя, то обнаружила, что лежу на диване перед уютным камином в коттедже. На журнальном столике были сложены пара мужских тренировочных штанов и толстовка. Там же лежала аптечка и несколько обезболивающих таблеток.
Но Джереми не было видно.
У меня до сих пор болит грудь при мысли о том, как он исчез в ночи, не сказав ни слова. Даже записки или сообщения.
И я ненавижу эти эмоции.
Я, как никто другой, должна знать, что у нас с Джереми ничего не должно быть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Не то, чтобы он добивался от меня отношений или предлагал мне какую-то сказку. Это была простая договоренность, чтобы удовлетворить наши потребности, и я не имею права чувствовать себя такой обиженной из-за этого.
Кроме того, Джереми мне даже не нравится.
За красивым фасадом скрывается дьявол, жаждущий крови.
В буквальном смысле.
Порез на соске заживает, но порез на шее все еще багровый и злой, и мне приходится носить водолазки, чтобы скрыть его.
Факт остается фактом: я удовлетворила свое любопытство, и мы оба можем жить дальше, верно?
Неверно.
Я не могу отделаться от ощущения, что во всей этой ситуации что-то пошло не так. Зачем ему было вытирать меня, массировать мою больную плоть и так нежно прикасаться ко мне только для того, чтобы потом чуть не задушить до смерти?
Потому что он опасен, и ты должна держаться от него подальше, вот что говорил мне мой разум.
Но дело в том, что Джереми не импульсивен. Я знаю, что он все тщательно продумывает, у него методичный характер, и он не стал бы убивать меня только потому, что это произошло под влиянием момента.
Поэтому для него не имеет смысла делать это ни с того ни с сего. Особенно после того, как он разговаривал со мной, провоцировал мои самые темные стороны и говорил, что еще не закончил со мной.
Это была откровенная ложь.
На следующий день я сделала вид, что ничего не произошло.
На второй день я просматривала его Instagram, развивая нездоровые привычки.
На третий день я отправила ему сообщение.
Сесилия: Ты взял одну из моих манг, когда зашел ко мне в комнату?
Это было оправдание, и да, он действительно взял одну из моей коллекции, и я была слишком смущена, чтобы попросить об этом в самом начале.
Смущение было последним, о чем я могла думать в последние пару дней, поэтому я и отправила это сообщение.
Джереми проигнорировал меня.
И я отказываюсь называть по имени то чувство, которое нахлынуло на меня после этого.
Оказалось, что он действительно покончил со мной, и теперь я должна смириться с этим и двигаться дальше.
Я укладываю пьяную Аву в постель, выслушав ее бормотание обо всем и ни о чем, и, убедившись, что она спит, ухожу и закрываю ее дверь. Затем я накрываю Глин одеялом, так как она уснула на диване в гостиной. Я иду проверить, как там Анника, но вспоминаю, что она проводит ночь в особняке своего брата.
При одной только мысли о нем снова появляется тупая боль, но я не обращаю на нее внимания и проскальзываю в свою комнату.
Я не хочу спать. Мысли о черных невидимых руках, тяжести на груди и жутких кошмарах заставляют меня бояться закрывать глаза.
Вместо этого я предпочитаю заниматься.
Через пятнадцать минут я отключаюсь. Это происходит так часто, что начинает меня беспокоить.
В последнее время сонный паралич и отключение стали бичом моего существования. Они были всегда, но я справлялась с ними, делал вид, что они не влияют на мою жизнь.
Теперь нет.
На днях Ава сказала, что беспокоится обо мне. Глин тоже. Но мне удалось отмахнуться от них.
Я легонько коснулась своих щек и снова сосредоточилась на книге.
Мой телефон вибрирует на столе, и я хватаю его, мое сердце оживает.
Боже, почему я такая?
Почему у меня такая реакция каждый раз, когда кто-то пишет мне?
Но имя, высветившееся на экране, не то, которого я ждала. Мои плечи сгорбились, когда я открыла сообщение.
Лэндон: Разве тебе не нравится, как он горит? Спасибо за твои услуги, Сеси.
Мои пальцы дрожат, когда я открываю видео, прикрепленное к сообщению. Передо мной материализуется сцена горящего особняка.
Не просто особняк. Особняк Язычников.
Видео снято с другого ракурса, с увеличением, чтобы показать студентов и пожарных, бегущих и пытающихся взять огонь под контроль.
