— Бог ждет тя, сын мой… Почудимся, братие, человеколюбию бога нашего.
— Исповедуй, святой отец, очисть душу.
— Всевышний примет тя без исповеди, сын мой.
— Царь, ирод! — вдруг простонал Шаховский. — Бог не простит тебе! Не простит!.. Будь проклят!
Но царь не слышал его проклятий. Он отъехал далеко в сторону, под самую крепостную стену, вместе с ним отъехали и все остальные. Казачья сотня на рысях ушла перенять и остановить приближающуюся к крепости посоху. Уехал с Левкием Федька Басманов. С Шаховским остался один Малюта.
— Погоди еще… — тихо попросил Шаховский. — Еще малость… Пусть солнце из-за облака выйдет.
Малюта посмотрел на небо, озабоченно сказал:
— Надолго застилось. Пошто втуне коснеть, царя гневить?! Перед смертью не надышишься, боярин!
— Крест с меня сыми, — сказал Шаховский. — С крестом не казни… Себе возьми… Чтоб помнил про меня… Тебе прощаю… Холоп ты…
— Мне бог простит, боярин!
Малюта вынул из бочонка пробку, наскреб на ладонь пороху, стал набивать им фитиль. Фитиль был короток, в пядь. Малюта набил его порохом, один конец заткнул трутом, другой, открытый, вставил в скважню бочонка. Быстро высек огонь — трут задымился.
— Теперя недолго, — сказал он Шаховскому и резво кинулся прочь.
Громыхнул оглушительный взрыв, черный дым и туча взметнувшегося снега застлали поле, дорогу, небо… Лица воевод, стоявших рядом с Иваном под крепостной стеной, стали еще безжизненней, как будто колыхнувшийся от взрыва колокол на колокольне прогудел на их собственной тризне.
4
В Невеле Иван задержался на два дня: ожидал подхода остальных полков, готовил к набегу татарские и черкесские полки, во время долгих объездов по городу наставлял остающегося в нем воеводствовать — вместо казненного Шаховского — Токмакова, где и что восстанавливать или спешно строить наново, чтобы к весне сделать крепость неприступной и надежно закрыть ею рубеж, ибо весной, лишь сойдет полая вода, непременно придут промышлять к порубежью литовцы.
На всем литовском порубежье Невель был самой маленькой и самой слабой крепостью, и тем не менее Иван боялся потерять ее. В случае взятия Невеля литовским войскам открывался прямой путь на Великие Луки, которые теперь, в начатой Иваном войне против Литвы, приобретали еще большее значение. Великие Луки стояли в центре западного Придвинья, где сходились границы Литвы и Ливонии, и Иван мог воевать против них обеих одновременно, держа войско в одном месте, что было очень выгодно и важно для успешных военных действий. К тому же у Литвы в Придвинье, кроме Полоцка и пограничной крепости Езерище, не было больших городов, не было их и за Двиной, и перед Иваном за Полоцком открывался почти беспрепятственный путь до самого Вильно. Падение Полоцка неизбежно вынудило бы Литву просить мира и пойти при этом на большие уступки. Захватом Полоцка Иван надеялся прежде всего заставить Литву отказаться от борьбы за Ливонию.
Подготовленный втайне поход, втайне даже от собственной думы, которой Иван больше не доверял, должен был принести ему успех. Ни польский король, ни литовский гетман не могли ожидать в такое время сильного удара русских войск. Тяжелая зима и ожидание татарского нашествия, для отражения которого нужно было держать большую часть своих войск на южных рубежах, должны были помешать Ивану выступить против Литвы. И хотя Сигизмунду не удалось уговорить Девлет-Гирея пойти на Москву, в Литве и Польше не очень беспокоились: ненастная зима, внутренние неурядицы и упорное сопротивление боярства всем царским походам на запад, о котором хорошо были осведомлены и в Литве и в Польше, вселяли в литовских панов и воевод уверенность, что раньше лета русские войска не появятся на их границах.
Прибыв в Невель, от которого до Полоцка оставалось не больше четырех дней пути, Иван уже не таился — за четыре дня в Литве не могли собрать большого войска для отражения русского нападения — и потому, как задумал еще в Великих Луках, выпустил в набег татарские и черкесские полки. С татарами пошел Симеон Касаевич с Бек Булатом и Кайбулой, Ибак остался со всеми телохранителями при Иване. Черкесские полки повел Булгерук — старший царицын брат.
Иван велел им переправиться через Двину, разделиться и идти к Витебску, Орше, Друцку, жечь посады вокруг этих городов и отвлекать на себя войска, сидящие по этим городам, чтобы они не смогли прийти на помощь Полоцку.
Татары и черкесы ушли из Невеля на второй день — чуть свет, а к полудню стали подходить главные полки. Полки подходили весь день до самого вечера. Иван велел Токмакову встречать и ставить их по местам, а сам сидел в гриднице на наместничьем дворе и читал грамоты, доставленные прискакавшим из Москвы Михайлом Темрюком.
В гриднице было жарко. Иван сидел без кафтана, в голубой адамашковой рубахе с двойным, прошитым узорами оплечьем, ворот расстегнут, откинут… На столе перед ним ворох свитков с черными, красными, белыми печатями, медный высокий дикирий, заплывший воском, — сквозь маленькие оконца гридницы света проникало мало, и Иван читал при свечах.
Темрюк, по обычаю, сидел под стенкой на полу, сосал из сулеи вино, потел, скреб бороду и рассказывал Ивану о московских делах и новостях. Слушал его Иван, не слушал — трудно было понять, но, когда Темрюк замолкал и не в меру присасывался к сулее, Иван недовольно бросал:
— Погодь жбанить! Запьешь что важное…
— Крепок я, государь!.. Да и самое важное уж сказал: царица в здравии, и Москва спокойна. Явился было один шепотник на торгу — Захарьин сказывал… Кремль разорить подбивал, царицу извести…
Иван медленно повернулся к Темрюку, нахмурился. Отпущенный свиток с шуршанием скрутился в его руке.
— …боярина Горбатого царем крикнуть наущал!
Вместе с Иваном за столом — на другом его конце — сидел князь Владимир, прибывший в Невель еще до подхода главных полков. Князь был подавлен, растерян. Казнь Шаховского, о которой князь узнал сразу же по прибытии в Невель, угнетающе подействовала на него, так угнетающе, что он даже не мог скрыть этого от Ивана.
— Вот, братец, уж не тебя царем крикнуть намеряются — Горбатого! — с притворной жалостью выговорил Иван..
Владимир кротко, как на бога, поднял на него глаза — даже полумрак, наполнявший гридницу, не скрыл его бледноты.
— А что!.. — хохотнул Иван. — Не вскривись 69 я тогда, был бы ты уж царем, братец! Димитрия моего, бедного, уморили б небось?! А ты б царствовал!
— Грешное речешь, государь, — тихо вымолвил Владимир. Бледность его стала еще заметней. Под глазами, как у святого с иконы, зияли темные полукружья, и из этих зияющих полукружий испуганно и мучительно вызырали его глаза. — Пошто мне сие? Я при тебе как при царстве!
— При царстве, да не на царстве! — снова хохотнул Иван и въелся взглядом во Владимира. Владимир страдальчески наморщил лоб: смотреть на Ивана ему было еще мучительней, чем слушать его. Иван помучил, помучил его глазами, лукаво спросил:
— А неже не хочешь быть царем?
— Пошто мне сие? Царский венец — кручина.
— А вот Басман хочет быть царем! Верно реку, Федька? Ответствуй!
— Куда мне?! — попробовал засмеяться Федька, но смех у него получился жиденьким. — Выше лба уши не растут!
— А ты, Васька?..
— А чиво?!. С седмичку побыл бы! — сознался Васька. — Отоспался бы!.. Токо вместо тебя, государь, никак не хочу!
— Слышь, поп?! — толкнул Иван дремавшего на сундуке за его спиной Левкия. — Васька царем хочет быть!
— А господом богом паки не жаждет он стать? — пропыхтел Левкий. — Всегда ты, Василей, слагаешь словеса неприязнены. Язык твой изъять потребно! Плачьтесь, дети мои, о произращении греха!
— Дык я… я чиво?.. Я от души! — несмело оговорился Васька.
— Люблю тебя, Василий! — сказал Иван. — Душа у тебя настежь. А Басман юлит! И ты… — Иван повернул голову к Владимиру, — братец, юлишь! Хочешь ты быть царем!
— Перед богом вопроси меня! — вскинул руку Владимир. — Не даст мне господь покривить!..
— Ну не пыхай, братец, — вдруг омягчился Иван. — Не по злу я… Для оживки, чтоб не поснули вы. Темрюк кого хошь усыпит! Говорит, что на себя грезит. Надо слать его в Бачсарай, чтоб хана и всю его орду усыпил своими рассказами.
— Могу и молчать, — обиделся Темрюк.
— Скор — молчать!.. Я, что ль, на Москве был да все вызнал?! Словили шепотника того?
— Чернь его в прорубь…
— Ах, дьяволы!.. — Иван хлопнул по столу ладонью: и досада и довольство смешались в его голосе. — Не дознаться теперь, кем сылан был!
— Вон чадь за тя како стоит! — сказал с восторгом Левкий. — Любезен ты им! Кликни их на ворогов своих!
— Я б царство оставил, коли был бы народу своему постыл, — напыщенно сказал Иван и, словно устыдившись этой напыщенности и неискренности или почувствовав, что они унижают его в глазах присутствующих, снова развернул недочитанный свиток. Дочитав его, сказал Левкию:
