По дороге я встретил румына Чаза. У нас были неровные отношения. В редкие встречи я давал ему пару евро, пока, по его словам, он не встанет на ноги. Он обожал эту фразочку и лепил ее куда ни попадя. Я столкнулся с ним рядом с «Причалами», откуда доносилась громкая музыка. На слух — будто панк-версия Galway Bay, то есть на шаг за территорию членораздельности. Он энергично меня приветствовал.
— Джек, рад тебя видеть!
Так и не скажешь, входит он или выходит. Он прожил в Голуэе пять лет и уже освоил ту форму ирландо-английского, который не всегда просто разобрать.
— Чаз, — сказал я.
На страшный миг показалось, что он меня обнимет, обозначив, что все-таки выходит из паба — или просто европеец. Так что я быстренько сунул ему пару банкнот. Пряча их, он сказал:
— Ах, Джек, ты хорош, ты же знаешь, я сочтусь.
Да уж.
Потом он наклонился ближе:
— Я тут слышал, ты в запое.
Перед тем как я расстался с деньгами, он бы об этом и слова не сказал, а теперь терять или приобретать ему было уже нечего. Я спросил:
— Хоть кто-нибудь видел, как я подношу стакан к губам?
Это уже слишком тяжело, слишком интеллектуальный вопрос, так что он его проигнорировал. Как я уже говорил, он провел в Ирландии пять лет и наловчился играть в словесные пикировки. Он оглянулся на «Причалы», спросил:
— Не хочешь пропустить сейчас по одной, угощаю?
И ведь не врал. Он бы угостил, а потом ушел в туалет, чтобы расплачивался я.
— С удовольствием, но меня ждут, — ответил я.
Он не поверил ни слову, взглянул в сторону Испанской арки, сказал:
— Говорят, ты бухаешь в «Койле».
Я не отрицал и не подтверждал. Он взял меня за плечо:
— Осторожней, друг мой, это скверное место.
Притих, потом:
— А откуда у тебя вдруг сын?
Я пожал плечами:
— Чего только народ не придумает.
Он это переварил, потом спросил, знаю ли я, что скоро депортируют восемьдесят восемь приезжих и останавливаться на этом не собираются.
Я сказал, что не слышал, спросил:
— А ты — ты есть в списке?
Он пожал плечами:
— Все мы в списке.
Это для меня уже было малость глубоко, и я попробовал по-другому:
— Ты здесь законно?
Он разозлился, чуть не взвился, ответил:
— Я встаю на ноги.
Мне нравился «Склад Бреннана». Атмосфера высшего класса, но без претензий, и место всегда найдется. Раньше здесь буквально был склад. По необъяснимым причинам, построив отель, сохранили и название. Сперва люди путались, но теперь название встроилось в городскую жизнь.
Майкл Клэр сидел за столиком у двери — в очередном внушительном костюме и, если это вообще возможно, еще красивее. Я почесал свою куцую бороденку и почувствовал себя охламоном. Он сидел, вытянув ноги, с виду — спокойный как удав. Я подошел, спросил:
— Давно ждешь?
Он показал на стакан с какой-то розовой жидкостью, сказал:
— Еще не успел добраться до «Кампари» с содовой.
Видимо, пинта «Гиннесса» к его костюму не идет. Я взял диетическую «колу» и присоединился к нему. Окружение было полной противоположностью «Койла», но не я. Он изучил меня, мою бороду, мои усталые глаза, сказал:
— Поздно ложимся, а?
И что мне теперь, покаяться? Я промолчал, он спросил:
— Как там новая квартирка?
Туше.
Не успел я сформулировать ответ, как пришла семья, заняла столик прямо перед нами. Молодые родители с двумя мальчишками лет десяти. Майкл отпил свою жидкость для полоскания, не отрывая глаз от семьи. Я растерялся. И с чего мне начать?
В мыслях план казался хорошим. Всего-то надо пригрозить тем, что я продолжу донимать его с сестрой, и вуаля — он согласится признаться, сообщить миру, что он — убийца священников. Теперь это казалось вершиной глупости.
Рядом с этим уверенным в себе светским львом моя решительность пошатнулась. Один мальчишка достал шоколадку, начал пихать кусками в рот. Клэр вперился в него взглядом, словно загипнотизированный. На лбу возникла испарина, кровь буквально отлила от лица.
— Ты как? — спросил я.
Он издал слабый всхлип — этот звук я никогда не забуду. Потом у него закатились глаза. Так внезапно, драматично, что я так и сидел, пока не понял, что он упал в обморок. Я придвинулся. ослабил его галстук. похлопал по лицу. Он простонал и детским голоском пролепетал:
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— У меня попа болит.
— Сиди тут, — сказал я.
Пошел и попросил бренди, вернулся, поднял его голову, поднес к его посиневшим губам, с хлюпаньем залил. Семья таращилась с распахнутыми ртами. Женщина что-то прошептала мужу, они встали и свалили к черту. Из-за бренди к его лицу начала понемногу возвращаться краска, он выпрямился.
— Может, посидишь с опущенной головой, — предложил я.
Он отмахнулся:
— Прихожу в себя. Через минуту буду в порядке. Не смей втягивать мою сестру, я на все пойду, чтобы ее защитить.
Приходил в себя.
Я не на шутку смутился. Если у него бывает такая реакция на людях, что он переживает в одиночестве? Совесть умоляла: «Он уже настрадался — и сейчас страдает. Оставь ты его, блин, в покое».
Какое бы справедливое возмездие я для него ни замышлял, как оно сравнится с той ценой, что он уже заплатил? Он уже почти стал обычного цвета. Спросил:
— Ну, Джек, о чем ты хотел со мной поговорить?
Я покачал головой:
— Уже неважно.
Он поднял бровь.
— Странный ты человек, Джек. Я-то думал, начнешь давить, попытаешься вынудить… как бы выразиться… выйти на публику? Ради нее я бы согласился на все. За ее безопасность я жизнь отдам.
Мой стакан был пуст, как и сердце. Я тешил себя мыслью пойти взять еще. Он улыбнулся, и я спросил:
— Откуда знаешь, где я живу?
Он коротко улыбнулся, без тепла, сказал:
— Ты проверял меня, приперся, сука, к моей сестре — думаешь, я ничего не предприму?
В голове звенели слова монашки. Пожилые в таких случаях говорят: «Как бес вселился», — а мой единственный знакомый экзорцист скончался, так что я выпалил:
— А сестра убьет за тебя?
Он протяжно вздохнул, покачал головой, потом сказал:
— Думаю, да, — но не она убила священника. Она сильная, но это ты и так знаешь, видел ее руки. Она могла бы отомстить монашке. Я всегда думал, что и отомстит, но только со своим любимым ружьем… А вот я, если бы что-то замышлял против бессердечной суки, утопил бы ее на хрен.
Эти тихие слова леденили кровь.
Я затосковал по «Койлу». «Склад Бреннана» — не мой мир. Он спросил:
— Ты пришел нагруженный, Джек? С прослушкой?
Мой черед улыбаться, пусть и горько:
— Так только в кино бывает. Но да, я нагруженный, просто не в том смысле.
Уже хотел встать, взять еще «колу», когда он сказал:
— Та монашка?
Я притворился, что не расслышал, потянул время:
— Что?
— Священник, Джойс, он был главный, но она… она всем занималась, следила за ризницей, знала, как все устроено. Черт, да и сама устраивала.
Я не сразу понял, к чему он клонит, потом спросил:
— Она знала, что происходит?
Он кивнул — картина обреченного смирения, — сказал:
— Сестра Мэри Джозеф — она обожала мороженое. Я обращался к ней за помощью, представляешь?
Он не ожидал ответа, я не стал и стараться. Он продолжал:
— Будто она согласилась бы предать своего кумира. Уши мне надрала. А мороженое — она жить без него не могла. Видимо, если отказаться от всех удовольствий, накал концентрируется в том немногом, что остается.
Кто я такой, чтобы об этом спорить? Он спросил:
— Помнишь, ты сказал «смелый»… когда был у меня в кабинете и описывал бронзового быка?
Я кивнул, вспомнив красивую работу Джона Биэна. Он спросил:
— Думаешь, есть еще в мире смелость?
Я так не думал, но, чтобы что-то сказать, ответил:
— Ну, наверное. Когда делаешь то, что не хочешь, что должен был сделать давным-давно.
Он над чем-то раздумывал. Потом:
— У меня была мечта: великий город на Коррибе, город племен, равный любому другому на земле. Отец мной бы гордился — но знаешь, что, Джек?
