— А ты правда принял все это близко к сердцу.
Я признался, что дело меня не отпускает, не расстанусь с ним, пока не узнаю ответ. Он спросил:
— Ты разговаривал с сестрой Мэри Джозеф?
— С кем?
— Не хотел ее называть, потому что, несмотря ни на что, она мне, как бы, нравилась. Но она была у Джойса домохозяйкой, секретаршей и всем подряд — и знала, знала, чем он занимается, но молчала. Часто спрашиваю себя, как она живет с этим теперь.
— И где ее найти?
Он посмотрел на меня так, будто это дурацкий вопрос:
— В церкви, где же еще? Если только не умерла, но я бы, по-моему, тогда знал. Да, сходи к ней, это она знает, где все тела, если простишь за такой каламбур. И мороженое ей принеси, она сладкоежка.
При этом в уголке его губ промелькнула слабая улыбка, и я удивился его готовности прощать, сказал:
— Удивляюсь твоей готовности прощать. Это, конечно, нечто.
Его глаза вспыхнули, он спросил:
— А я сказал, что простил? Ненавижу долбаную суку. Надеюсь, она там спилась.
Он встал:
— И еще одно. Странно, но что теперь не странно?
Он словно еще посомневался, раскрыть это или нет, затем:
— Кейт — она любит лебедей, много чем занимается ради их безопасности, но… при этом она охотница.
Я не уловил мысли, спросил:
— Охотится на лебедей?
И получил в ответ взгляд максимального раздражения. Он рявкнул:
— Башкой-то подумай, конечно не на лебедей. Стреляет фазанов и любую дичь, которая движется.
Я ему не поверил, промямлил:
— Я не… эм-м… верю.
Он серьезно всмотрелся в меня, потом воскликнул:
— Господи, ну и дурак же ты. Ты точно детектив? Она сама себе дрова рубит, чтоб ты знал. Она шутки не шутит, настоящая дикарка, и да, любит охоту. В следующий раз, когда захочешь ее разговорить, попроси показать ее ружье — сразу увидишь, как она загорится.
Он выдохнул. Его лицо посерело — объяснение потребовало немалых усилий. Я спросил:
— Бренди не налить?
Надеясь, что он согласится и я к нему присоединюсь. Он покачал головой, потом ядовито хмыкнул:
— Тебе, похоже, самому бы не помешало.
Допрос — или как, блин, назвать то, чем мы занимались, — окончен. Я ответил:
— Ну, есть такое, тяжелое выдалось время.
И проклинал себя за то, что вообще пытался оправдаться, особенно перед таким, как Том. Он проводил меня до двери и, когда я прощался, долго смерял взглядом. Я уж думал, предложит АА или как-нибудь посочувствует. Он сказал:
— Иди через Кладдах-Бейзин, так быстрее.
Раздерганней, чем хотелось бы признать, я направился на свою полуденную остановку — в «Койл». Торгаш кивнул, не сказал ни слова, просто налил большой виски, пододвинул по стойке. Я положил деньги рядом со стаканом и сел за столик, подальше от бармена. В тот день мне желчи уже хватало, а если на что-то и можно рассчитывать, так это что Торгаш нальет желчи с горкой.
Обнаружил, что сел рядом с бывшим священником, подумал: «Вот черт», хотел уже уйти, когда он зашевелился:
— Не пнете меня по правой ноге?
Я думал, что ослышался. Переспросил:
— Пнуть по правой ноге?
— Да, пожалуйста, она затекла, ничего не чувствую.
Он говорил как задушенный — то ли из-за операции, то ли из-за курева, то ли из-за всего сразу. Я несильно пнул, и он покачал головой. Я понимал, насколько безумной стала моя жизнь. Сижу в пабе, пинаю священника — и хуже того: потому, что он сам так попросил. Ударил посильнее, и он кивнул, сказал:
— Да, начинаю чувствовать.
Лицо, изуродованное временем: торчащие скулы, запавшие глаза, серая бледность, как после смерти. Его глаза, под красным, когда-то были голубыми, теперь — затравленными.
— Позвольте купить вам освежиться? — спросил он.
Господи, мы где, на карнавале, что ли? Я сказал, что мне не надо, и он протянул дрожащую руку, вся кожа в пятнах, сказал:
— Я Джеральд.
Я взял руку. Кожа на ощупь была тонкая, как пергамент. Аккуратно ее пожал, ответил:
— Я Джек.
Перед ним были полный стакан домашнего и пачка «Плеерс». Он хрипло закашлялся, сказал:
— Тебе уже говорили, что я священник.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я с трудом его слышал и наклонился поближе — от него исходили запахи древесного дыма и одеколона, не без перегара, конечно. Я признал, что да, говорили, и он добавил:
— Всем новеньким рассказывают. Кажется, мной тут хвастаются.
Он чуть улыбнулся, словно его это весьма забавляет. Потянулся за сигаретами, но не дотянулся, и я ему помог, закурил одну за него. Он спросил, не буду ли я. Я сказал, что все еще с пластырями, и пошутил за свой счет:
— Только поглядите, я тут в конце дороги, а туда же — бросаю курить.
Он всерьез задумался — или заснул, — потом спросил:
— Ты веришь в зло, Джек?
Я огляделся, не слышат ли нас, но никто не обращал внимания, так что я сказал:
— Я его видел лично.
Он обернулся ко мне, сказал:
— Да, в самом деле видел. И обжегся?
Я ответил правду:
— Обжегся, до сих пор больно.
— Один раз я присутствовал на экзорцизме, — сказал он.
Я сомневался, что мне хочется это выслушивать. Хватало своих демонов без того, чтобы выслушивать истории о личной встрече с ними. Он помолчал, потом сказал:
— Ты меня удивляешь, Джек. Большинство людей забросало бы меня вопросами.
Я взвесил слова, затем:
— Вот в чем штука: если я что-нибудь спрошу, смогу ли потом жить с ответом?
Его лицо сморщилось в улыбке искренней радости:
— Как славно. Из тебя бы вышел метафизик.
Он сделал маленький глоток, и я рискнул:
— Экзорцизм прошел успешно?
Это его словно встревожило, затем:
— Мальчик говорил, его подчинили голоса. После он сказал, что подчинил их сам. Ты бы назвал это успехом?
Так сразу это не переваришь, но потом я сказал:
— Ну, это явно прогресс, только для кого? — а сам, отвечая, понял, что есть только три места, способствующие подобному разговору:
Пабы,
Психлечебницы,
Религиозные места.
Джеральд поднял правую руку, подержал, и тут я понял, что он сигналит Торгашу.
— Эй, я сам принесу, — сказал я.
Он покачал головой:
— Незачем, я единственный клиент, которого он обслуживает за столиком, потому что мучается от страха. Считает, что если вырастит личного священника, пусть и убогого, то будет спасен, грешный олух.
И точно, Торгаш подскочил в мгновение ока, спрашивая голосом, которого я никогда не слышал:
— Что будешь, Джеральд?
— Два стакана твоего лучшего — один для моего товарища.
Торгаш странно посмотрел на меня, словно оценил заново, пошел за выпивкой. Мой первый стакан так и стоял, как первородный грех. Джеральд сказал:
— На том экзорцизме со мной заговорил демон. Хочешь знать, что он мне сказал?
Я решил, что выдержу:
— Да.
— Он сказал, что убьет меня.
Я не впервые сделал неверный вывод, спросил:
— Поэтому ты оказался здесь?
Он ответил смехом, скатившимся в мокротный вопль, потом:
— Господи Боже, нет. Демон — отец лжи. Я здесь из-за выпивки.
Торгаш вернулся с двумя смертельными дозами. Джеральд достал пачку, и Торгаш забрал три банкноты, сказал:
— Спасибо, святой отец.
Я чуть сдвинул свой стакан, сказал:
— Будем.
Он кивнул:
— Средство от зла простое, но такое тяжелое.
Я надеялся уже пойти, и, чтобы ускориться, спросил:
— И какое же?
— Любовь
Бред какой. Видимо, он почувствовал мое разочарование, сказал:
— Я ни разу за весь свой срок здесь, ни разу не спрашивал, как сюда занесло человека, но тебя, Джек, хотел бы спросить, если ты не против.
Против ли я? Ну, может, чуть-чуть, но что мне терять? Сказал:
— Я убил ребенка.
Он простонал в настоящей боли, его лицо исказилось, и я уж думал, что вызвал инсульт, но он взял себя в руки, сказал:
— Какое страшное бремя.
Мы недолго посидели в молчании. Довольно неловком, но нагруженном смыслом, и наконец он произнес:
