— Вам смешно, — обиделся Крошка. — А я покой потерял.
— А мне Роза не нравится, — уже серьезно проговорил Глушецкий. — Есть в ней что-то неприятное. Что — не могу определить, то ли острые лисьи зубы, то ли блестящие глаза, которые кажутся нагловатыми, то ли еще что…
— Это ваше предубеждение. Вы любите свою жену, и остальные женщины вам кажутся хуже.
— Может быть, и так, — задумчиво согласился Глушецкий.
Вместе с Крошкой Глушецкий поднялся на чердак. Разведчики спали, бодрствовал один дневальный. Спросив, все ли в порядке, Глушецкий пошел к выходу.
Уральцев еще не спал. Сидя за столом, он что-то писал. На столе лежали книги, газеты. Увидев Глушецкого, замполит закрыл тетрадь и встал.
— А я все доклад пишу, — сказал он, потягиваясь.
Они легли спать. Но не успели заснуть, как прибежал связной с пакетом. Через минуту рота была поднята по тревоге и через час уже грузилась на станции в поезд. Глушецкий наскоро написал открытку жене и бросил в почтовый ящик.
Грузилась вся бригада. То там, то здесь раздавался в темноте зычный голос полковника Громова.
Глава седьмая
1
Курортный городок Геленджик, находящийся в сорока двух километрах от Новороссийска, стал ближайшим фронтовым тылом. Тихое приморье наполнилось ревом пикирующих самолетов, стрельбой зениток, рокотом моторов торпедных катеров и морских охотников, разноголосым шумом пехоты.
Морская бригада полковника Громова, пришедшая маршем из Туапсе, разместилась на окраине Геленджика. Раньше громовской бригады в Геленджик прибыло еще несколько воинских частей. В маленьком одноэтажном городке стало тесно. Каждый дом, даже сараи были полны людьми.
Разведчикам повезло. Они заняли турлучную хату. В маленькой комнатке разместились Глушецкий, Уральцев, Крошка, Семененко и Безмас. В большую набилось более пятидесяти человек. Разведчики сидели на полу, мокрые, усталые. Сушились по очереди около жарко натопленной плиты, мешая повару готовить обед.
Марш был не из легких. Бригада выгрузилась в Туапсе и пешком двинулась по горной извилистой дороге до Геленджика. Все эти дни шли дожди. По дороге в оба конца мчались сотни автомашин. Солдатам пришлось больше идти по кюветам, чем по дороге. Те, что порасторопнее, конечно, не растерялись. Они прыгали на попутные машины, когда те на поворотах притормаживали ход, не спрашивая разрешения шоферов. Таким образом, разведчики раньше всей бригады оказались в приморском городке. Глушецкий разыскал штаб, оставил там связного, а сам пошел отдыхать.
Все с нетерпением поглядывали на ротного кока, предвкушая, судя по запаху, вкусный обед. Лица разведчиков были оживленными, по ним нельзя было прочесть, что люди устали, недовольны теснотой. Несладкой была их жизнь в тылу, где плохо кормили, где не было свободной от занятий минуты, где из казармы нельзя вырваться. А сейчас они чувствовали хоть относительную, но свободу, строевые и тактические занятия отошли в прошлое, питание стало несравненно лучше, кукуруза из меню исчезла. Что еще надо для неприхотливой солдатской радости!
В ожидании обеда обсуждали прошедший марш, чистили оружие, а кое-кто уже забивал козла. Федя Кондратюк со смаком рассказывал, какой отличной сметаной угощала в дороге его и Логунова одна молодица.
— Целый горшок на двоих! Представляете?
— В животе урчит с отвычки, — облизнулся Логунов.
— Без хлеба ели? — спросил Коган.
— Где там хлеб, — махнул рукой Логунов. — Без сухаря даже.
— Простой перевод сметаны, — заключил Коган и сделал выразительный жест рукой. — А хозяйка молодая?
Логунов вздохнул, и его глаза замаслились.
— Хороша. Сдобная…
— А чего же не поухаживал?
— К чему такой вопрос? — с сожалением произнес Логунов. — Устал, как бродяга. Какие уж нежности.
Из другого конца комнаты раздался голос Гриднева:
— Как это устал? Ведь ты, Логунов, стал подводником.
— Откуда такие сведения? — удивился Логунов. — И думки не было о подводных лодках.
— Лодка ни при чем. Вчера ты на подводе ехал.
Все рассмеялись. Логунов смущенно зачесал затылок.
— Ой, батя, поддел…
Свернув высохшую плащ-палатку, Гучков подсел к Трегубову.
— Если бы летом по этим местам пройтись, — заметил он. — Вроде туристского похода было бы. Хороша местность.
— Летом здесь благодать, — подтвердил Трегубов.
— И ты, Михаил, ходил летом по этим краям с ружьишком?
— Ходил.
— Тебе можно позавидовать. После войны я в гости приеду к тебе. Не возражаешь?
— Приезжай. Побродим.
— А не знаешь, почему такое название селу — Архипо-Осиповка? Дали бы одно название — Архиповка или Осиповка.
— Это что, — улыбнулся Трегубов. — Недалеко от Апшеронской, где мы бывали, есть хутор под названием Курица-Жеребец.
— Это ты уж травишь, — недоверчиво покосился Гучков.
— Посмотри на карту. Так и именуется. А знаешь, почему? Когда-то жил на этом хуторе грек. По-русски говорил плохо. Однажды у него пропал петух. О своей пропаже он опрашивал проезжающих примерно так: «Слушай, не видал, куда побежал курица-жеребец?»… Так и окрестили хутор…
Из маленькой комнаты вышел Уральцев, умытый, причесанный. Он подсел к Гридневу, хотел что-то сказать ему, но, услышав разговор Гучкова и Трегубова, стал слушать. Когда Трегубов замолк, Гучков, посмеиваясь, повернулся к замполиту:
— Чудно, товарищ лейтенант… Где ты живешь? На хуторе Курица-Жеребец… Тьфу!
— А хутор хороший, — заметил Трегубов.
Уральцев спросил Трегубова:
— А об Архипо-Осиповке можете рассказать?
— Слышал, но не знаю, насколько верно. А вы знаете?
— Я не слышал, а читал.
— Расскажите, товарищ лейтенант, — попросил Гучков.
— Ну, слушайте, — сказал Уральцев.
Когда он стал говорить, разговоры в комнате постепенно затихли.
— На побережье Черного моря есть немало названий, которые воскрешают славные страницы истории. Помните, мы проезжали поселок Лазаревский? Он так называется в честь прославленного русского флотоводца Лазарева. А вот Архипо-Осиповка получила название в честь рядового Тенгинского пехотного полка Архипа Осипова. Кстати сказать, на Кубани есть станица Тенгинская, названная в честь этого полка. В нем служил поэт Лермонтов.
— В нашем районе эта станица, — вставил Кондратюк, горделиво поводя глазами. — Там живет дед, отец которого был ординарцем у Лермонтова.
— В те времена горские племена, подстрекаемые турками и англичанами, совершали постоянные набеги на русские крепости и селения. В марте 1840 года нападению подверглось Михайловские укрепление, которое охранял небольшой гарнизон русских солдат. Нападающих было во много раз больше, чем защитников крепости. После длительного боя почти все русские солдаты были убиты или ранены. Враги ворвались внутрь крепости. Тогда русский солдат Архип Осипов сказал товарищам: «Пора, братцы! Кто останется жив, помните мое дело!» — и бросился с факелом в пороховой погреб. Страшный взрыв потряс крепость. Взрывом были уничтожены сотни врагов, а на месте крепости остались одни развалины. Жизни не пожалел солдат-герой… В память о нем назвали возникшее на том месте село…
Наступила короткая тишина.
— Да-а, — протянул Коган, — были люди…
— Богатыри, — промолвил задумчиво Гучков. — Слушаешь, как сказку.
— И сейчас есть такие! — убежденно воскликнул Кондратюк.
— Есть, — подтвердил Уральцев. — В Севастополе немало примеров было. Вспомним подвиг политрука Фильченкова и его товарищей — матросов, которые ценой собственной жизни остановили прорвавшиеся к городу танки. А подвиг матроса Александра Чекаренко! Он повторил подвиг Архипа Осипова.
— Расскажите о нем, — попросил Добрецов. — Некоторые из нас не знают.
— О нем может Кондратюк рассказать, — проговорил Семененко. — Он знал его лично.
Уральцев вопросительно посмотрел на Кондратюка.
— Могу рассказать, — сказал Кондратюк. — Вот как дело было: немцы начали третий штурм Севастополя. Окружили, дьяволы, пороховой склад. Что делать — надо взрывать. Поручили это дело моряку Чекаренко. Установил он взрыватель, а уйти не успел — вот они тут и фашисты. Что делать Чекаренко? Убегать, не выполнив приказа? Отдать военный объект в руки врага в целости? Подбежал он к часовому механизму и перевел его на моментальный взрыв. Сумасшедший взрыв был! Все склады задрожали, а Северная бухта вспенилась. Говорят, что при взрыве погибло немало фашистов. Дорого продал свою жизнь Саша…
— А какой он из себя был? — спросил Добрецов.
— Обыкновенный, — пожал плечами Кондратюк. — Вообще красивый парень…
Задумались солдаты, примолкли. О чем думали? О смерти, о жизни? Спросите матросов, которым много раз приходилось схватываться с врагом в рукопашных схватках, попадать под артиллерийский огонь и под бомбы, и никто из них не скажет, что он не жалел жизни, не боялся за нее, не испытывал чувство страха. Не скажут! Однако они шли в разведку, высаживались десантами, вступали в рукопашный бой, шли на штурм дотов. И многим из них приходилось расставаться с жизнью. Почему же они шли в бой и отдавали свои жизни? Видимо, есть у человека чувства, которые выше чувства самосохранения, желания жить. И в этом — истоки героизма.
