Они подошли к дому, в котором жили разведчики. У дверей стояли Гучков и Гриднев. Лейтенант повернулся к Когану и сказал:
— Идите в свое подразделение, — и пошел в дом.
Солдат посмотрел ему вслед и собрался уже повернуться, как его окликнул Гриднев. Солдат подошел.
— Как будто знакомое лицо, — проговорил Гриднев, внимательно разглядывая его. — А где встречал — не припомню.
Солдат тоже внимательно смотрел на Гриднева, словно припоминая.
— Вполне возможно. Все покупатели мяса в Одессе меня знали. Так что…
— Стой! — воскликнул Гриднев. — Так ты же Еська!
— Точно! — обрадовался солдат. — А ты Артемка!
— Ой, друже!
Они обнялись, а потом стали похлопывать друг друга по спине, радостно восклицая.
— На гражданской войне вместе были, — пояснил Гриднев Гучкову. — С одного котелка ели. Ну, рассказывай, Еся, как жизнь твоя протекает. Постарел ты…
Солдат оглянулся на дорогу и увидел идущих патрулей.
— Знаешь что, Артем, давай-ка для беседы выберем место поукромнее. Мне что-то не хочется встречаться вон с теми кавалерами.
— Пошли к нам в роту.
Они поднялись на чердак.
После обеда Глушецкий и Уральцев пошли по батальонам. Вернулись поздно. Скинув шинели, принялись подогревать чайник. После чая Глушецкий вынул из планшета тетрадь, развернул ее и написал заголовок: «План боевой и политической подготовки».
— Завтра разобьем людей по взводам, — задумался он, — а ни одного командира нет. Полковник перебрал несколько лейтенантов и всех забраковал. План составлю, но кто будет его выполнять? Вдвоем трудно.
— Сколько будет взводов — три?
— Два по штату положено. На один взвод можно, пожалуй, поставить Семененко. Он справится. А вот кому поручить второй? Гридневу? Тяжело ему будет. Как-никак, а человеку за сорок. Трегубова? Не потянет…
— А я завтра проведу два собрания — партийное и комсомольское. Изберем парторга и комсорга. Думаю, что парторгом надо избрать Гриднева, а комсоргом Кондратюка.
— Конечно, — согласился Глушецкий. — В отряде они были авторитетными людьми.
— Потом надо будет подобрать редактора боевого листка, взводных агитаторов.
— А мне нужно старшину, два помкомвзвода и шесть командиров отделений. Хватит нам завтра работы.
— Да, со всеми людьми придется перезнакомиться. Ну, раз такое дело, давай спать.
Глушецкий улыбнулся.
— Частенько же вы употребляете словечко «давай».
— Профессиональная привычка, — пояснил Уральцев. — На каменном карьере нагрузишь вагонетку и кричишь наверх: «Давай!», чтобы поднимали. Въелось это слово.
Уральцев уложил в полевую сумку все тетради и блокноты, сунул сумку под подушку и сел на кровать. Сладко зевнув, он тряхнул головой:
— Между прочим, товарищ лейтенант, у меня есть предложение перейти на «ты», когда вдвоем, и звать друг друга по имени. Меня зовут Григорием.
— Не возражаю, — отозвался Глушецкий.
Замполит ему нравился.
— Вот и отлично, — улыбнулся Уральцев и опять зевнул. — Однако давай спать.
Но только он расстегнул пояс, как в дверь постучали. На пороге вырос слегка смущенный Гриднев.
— Заходи, не робей, — сказал он кому-то в открытую дверь.
За ним вошел знакомый Глушецкому солдат Коган.
— Извините, товарищ лейтенант, — сказал Гриднев, обращаясь к Глушецкому. — Хотел бы обратиться к вам с просьбой. Я прошу вот этого солдата зачислить в нашу роту. Знаю его по гражданской войне. Боевым был парнем.
— Был, может быть. А сейчас какой? — нахмурился Глушецкий. — Напивается пьяным, дерется с патрулями.
— С кем не бывает, товарищ лейтенант, — вежливо улыбнулся Гриднев. — Но вы должны мне поверить. Я поручался за Байсарова. Разве он не стал хорошим разведчиком? Ручаюсь и за Когана. Правда, у него возраст такой, как и у меня. Но настоящий мужчина в сорок пять лет — это еще крепкий человек. Коган мясником был. Силенка у него есть.
— Что силенка у него есть — не сомневаюсь, — усмехнулся Глушецкий. — Сам видел его «работу».
Коган стоял с опущенной головой, но при последних словах он чуть улыбнулся и поднял голову.
— Разрешите мне слово сказать, товарищ лейтенант. Если я скажу вам, что у меня ангельский характер, то вы не поверите. А зачем, позвольте вас спросить, разведчику быть ангелом? Какие данные должен иметь разведчик? Ненависть к фашистам у меня есть? В избытке. Я начинен ненавистью, как колбаса мясом. Сила есть? Имеется средний запас. Умею хитрить? Какой одессит не умеет хитрить?! Глаза, уши, ноги есть? В полном порядке. Таким образом, как говорят докладчики, все данные для работы в разведке налицо. Приказ командира для меня закон. Что вы еще хотите от меня?
Глушецкий повернулся к Уральцеву:
— Возьмем?
— Давай, — тряхнул головой Уральцев.
— Спасибо, товарищ лейтенант, — и Коган молодцевато поднес руку к виску. — Жалеть не будете.
Когда Гриднев и Коган ушли, Глушецкий повернулся к Уральцеву:
— Не прогадаем? Как думаешь?
— Мне почему-то он понравился, — в задумчивости произнес Уральцев. — Люблю ершистых. Такие люди в жизни — что соль для хлеба. Однако давай спать.
Рано утром, когда Глушецкий и его замполит пили чай, в комнату неожиданно вошел лейтенант такого высокого роста, что оба от изумления широко открыли глаза.
— Лейтенант Крошка, — представился вошедший. — Прибыл на должность командира взвода.
Глушецкий поперхнулся и еле удержался, чтобы не фыркнуть от душившего его смеха: ничего себе «крошка»!
— Кстати, — весело произнес он, — а я только горевал, что нет ни одного командира взвода. Раздевайтесь, будем пить чай.
— Рад, что кстати, — улыбнулся юношеской улыбкой Крошка.
Сняв короткую, выше колен, шинель, он встал у стола и подал Глушецкому направление из отдела кадров. Глушецкий прочитал, еще раз окинул лейтенанта взглядом и с удовлетворением отметил, что он строен, а не сутул, как это обыкновенно бывает у чрезмерно высоких людей. Глаза у него светлые, наивные, рот пухлый, а щеки, по-видимому, еще не были знакомы с бритвой.
— Садитесь, — вторично пригласил он лейтенанта и с усмешкой добавил: — А то голову приходится задирать, глядя на вас.
Крошка сел, и табуретка заскрипела под ним.
— Не рад я своему росту, — произнес он невесело. — Два метра и два сантиметра, сапоги сорок седьмой размер. Где подобрать для меня шинель, сапоги, белье? Сплошное мучение.
Может быть, пока мы в тылу, можно приодеть меня? Сами видите, в какой шинели хожу. А сапоги рты пораскрывали…
— Да-а, — покачал головой Уральцев. — Старшине забота…
— А фамилия смех у людей вызывает, — продолжал Крошка. — В детском доме, где я воспитывался, так дразнили меня. Настоящей моей фамилии никто не знал, и я сам не помнил. Так и закрепилась за мной несуразная кличка.
— В разведке служили? — спросил Глушецкий.
— Был командиром стрелкового взвода, но приходилось и разведкой заниматься. Понравилось. Да и данные для работы в разведке имею.
— Что за данные?
— А ноги. В разведке ведь главное суметь вовремя смыться.
Шутка была старая, известная фронтовикам, но Глушецкий вежливо улыбнулся.
— Но когда будем подходить к вражескому окопу, вам придется ползти или, в лучшем случае, идти на коленях. Иначе противник вас увидит, — пошутил Уральцев.
— Не беда, — самоуверенно сказал Крошка, поднося ко рту кружку с чаем.
После чая Глушецкий заявил:
— Пошли в роту. Сегодня работы хватит до полуночи.
4
Начались дни напряженной боевой учебы. Старые разведчики тяготились занятиями и в минуты перекура вздыхали: «Скорее бы на фронт». Все жаловались на плохое питание. Действительно, кормили не сладко. Супы варились постные, с пшеном, на второе каша из кукурузы, которую разведчики возненавидели. Сколько упреков и острот было за эти дни отпущено по адресу старшины и повара! Бывший корабельный кок, неделю назад прибывший в роту, Василий Нечитайло, который и без того злился на новичков за то, что звали его поваром, а не коком, выходил из себя, когда его ругали за плохие обеды.
— А вы что-нибудь сможете вкусно приготовить из кукурузы?! — кричал он. — Дайте мне мяса, риса, жиров, муки! Тогда увидите, на что способен кок! Болтаете черт знает что!
Старшина Безмас, присланный недавно в роту лично командиром бригады, не злился, когда его обвиняли, а собирал недовольных, ставил по команде «смирно» и затем произносил перед ними такую речь:
— Скажите, пожалуйста, что растет на Кавказе? Кукуруза. Вот вы ее и кушаете. Не нравится кукуруза? А советскому народу нравится, что мы отдали фашистам Украину, Белоруссию, почти половину России? Уж не за это ли подавать нам шашлыки, борщи да вареники! На передовой, конечно, лучше кормят. Так понимать надо, что на передовой харч главнейшее дело. Харч не тот, и боевые дела пойдут хуже. Вот подучимся как следует, двинем на передовую — тогда и питание улучшится. Все. Разойдись!
