Полковнику ответ понравился.
— Гм… значит, имеете виды на командира?
— Так точно…
— Вот как, — у полковника появилось в глазах веселое выражение. — Похвально. А ну-ка, будущий командир, расскажите устройство гранат РГД и Ф-1 и когда какой надо действовать!
Ответ удовлетворил полковника. Поглаживая бороду, он внимательно оглядел ладную фигуру разведчика и добродушно проговорил:
— Быть вам, Добрецов, командиром. Быть…
Задав вопросы еще десятку разведчиков и получив на них вполне удовлетворительные ответы, полковник поднялся и приказал Глушецкому:
— Готовьте взвод.
Лицо его опять стало сердитым.
После его ухода Глушецкий подозвал Семененко и объяснил задачу. Семененко помрачнел.
— Хиба то жизнь, товарищ командир, — пожаловался он. — Без продыху, словно заведенные.
Глушецкий грустно улыбнулся.
— А у меня с продыхом? А у командира бригады?
— То так, — поморщился Семененко. — Треба так треба…
Ночное учение прошло успешно. Полковник объявил разведчикам благодарность и приказал в воскресный день всей роте дать отдых.
5
Глушецкий и Уральцев еще спали, когда из штаба пришло распоряжение командира бригады явиться всем командирам батальонов и отдельных рот, а также их заместителям по политчасти на командирскую учебу. Происходила она дважды в неделю — в понедельник и четверг, и руководил занятиями лично полковник. Глушецкий недоумевал, почему полковнику вздумалось проводить ее сегодня, в воскресный день.
— А я хотел домой сходить…
— Может, что-нибудь особенное, — высказал догадку Уральцев.
Наскоро позавтракав, они поспешили в штаб.
В кабинете полковника собралось около тридцати командиров. На их лицах можно было прочесть, что они также недовольны и удивлены тем, что их вызвали в то время, когда вся бригада отдыхает. Хорошо, если полковник удовлетворится классным занятием, а то, чего доброго, поведет в горы и заставит разыгрывать какую-нибудь задачу на местности. Так он делал не раз, доводя командиров до полного изнеможения и крича на них, как сержант на новичков.
Полковник вошел в кабинет, и все командиры встали. Поздоровавшись, он подошел к столу, пригласил всех садиться, но сам не сел, а обвел всех строгим взглядом и спросил начальника штаба Фоменко:
— Все собрались?
— Все, — ответил тот.
— Собираемся, видимо, в последний раз, — начал полковник. — Вполне вероятно, что через несколько дней нас здесь не будет. Поэтому приказываю быть готовым к маршу в любой день. О том, что я сказал сейчас, — не болтать! Понятно?
Громов сел на стул, несколько мгновений молчал, опустив голову и поглаживая бороду.
— В наступление идти труднее, чем сидеть в обороне, — в раздумье, словно для себя, произнес он. — Надо быстрее думать, быстрее принимать решения, уметь быстро ориентироваться в обстановке. Вот, предположим, взводу нужно захватить высоту с целью улучшения своих позиций. Как надо действовать? Отвечайте, капитан Ромашов.
Командир первого батальона капитан Ромашов нехотя встал. На его красивом, гладко выбритом лице появилась снисходительная усмешка, словно он хотел сказать, что полковник задал ему детский вопрос.
Проведя рукой по гладко зачесанным назад каштановым волосам, капитан сказал:
— Сила взвода невелика, поэтому лучше действовать ночью.
— Почему ночью?
— Под покровом темноты можно скрытно подойти к противнику и внезапно его атаковать. Такую задачу, товарищ полковник, мы решали, будучи курсантами в училище.
— Не все учились в училищах, — нахмурился полковник и посмотрел на Глушецкого: — Ну, а вы что скажете?
— Согласен с капитаном. Ночью действовать лучше.
— Почему?
— Опыт показывает, что с малыми силами ночью больше шансов на успех.
— Значит, ночью, — полковник несколько помедлил, словно выжидая, что кто-нибудь не согласится. Но остальные молчали. Тогда полковник заявил: — Даю вводную: «Противник обнаружил наступающий взвод на своих ближайших подступах и открыл по нему сильный огонь!» Как вы теперь поступите? — полковник пытливо посмотрел на Ромашова.
Тот пожал плечами.
— Раз внезапная атака не удалась, нужно отойти. Атаку продолжать бесполезно.
— А вы? — спросил полковник Глушецкого.
— Разведчики часто в таких случаях отходят. Но я думаю, что надо немедленно бросаться в атаку. И вот почему. Ночью противник все равно не представляет, каковы силы атакующего. Можно выполнить задачу раньше, чем противник подбросит резерв. Конечно, возможны потери, но зато высота будет взята.
— Садитесь, — кивнул головой полковник Ромашову и Глушецкому.
Громов поднялся, заложил руки за спину и стал прохаживаться около стола.
— Вот вам два командира и два решения вопроса. У них разные мотивировки, Кто же из них прав и кто не прав?
Полковник остановился и указал рукой на Ромашова.
— Он не прав. У него решение, я бы сказал, легкомысленное. Основано оно на том, что ночью у противника бдительность ослаблена. Но дураков нету. Наш враг хитер, силен и коварен. Правильнее сказал Глушецкий. Ночью действительно легче выполнять задачу малыми силами. Есть ли у Ромашова и Глушецкого принципиальная разница в мотивировках? Я считаю, что их мотивировки показывают разные характеры. Капитан Ромашов смешал желаемое с возможным, у него не было решимости по-настоящему бороться за поставленную задачу. Запомните, капитан Ромашов, свою ошибку и не вздумайте ее повторить во время боев.
Он метнул в Ромашова сердитый взгляд.
— Я требую от вас постоянно задавать себе вопросы: все ли сделано, что в пределах человеческих сил. Помните, что в бою, когда силы обеих сторон напряжены до предела, малейшее усилие или самая незначительная возможность, своевременно найденная и использованная, может склонить всю борьбу в сторону победы. Вы, Ромашов, не об отходе думайте. Хватит отходить! Мы готовимся к наступательным боям. Морская пехота создана для того, чтобы идти вперед.
Полковник взял со стола тоненькую книжку и показал офицерам.
— Кто из вас читал сочинения Ушинского? — спросил он.
Несколько человек подняли руки. Громов раскрыл книгу.
— Офицер — воспитатель личного состава. Следовательно, он педагог и обязан интересоваться педагогической литературой. Послушайте, какие мысли высказывает Ушинский: «Не тот мужествен, кто лезет на опасность, не чувствуя страха, а тот, кто может подавить самый сильный страх и думать об опасности, не подчиняясь страху». И далее: «Как только же мы начинаем бороться с опасностью, так и страх начинает проходить». Очень метко сказано! Рекомендую прочесть. Политотдел имеет десять экземпляров этой книги.
Командирская учеба продолжалась до двенадцати часов дня. Вернувшись в роту, Глушецкий спросил Уральцева, что он намерен делать.
— У меня план такой: поведу разведчиков в музей Островского. Они давно просили меня об этом. А вечером пойдем в театр на концерт. В политотделе выпросил двадцать билетов. Хочешь, дам два билета.
— Не прельщает. Лучше схожу домой. Кто знает, когда снова встретимся с женой. Намеки полковника вполне прозрачны.
Уральцев ушел на чердак собирать людей для похода в музей. Глушецкий достал бритву.
Прежде чем уйти, он поднялся на чердак, чтобы предупредить дневального о своей отлучке. В казарме Глушецкий увидел лежащего на койке Крошку. Его ноги не помещались на койке, и он положил их на табурет. Лейтенант читал книгу.
— Почему вы здесь? — удивился Глушецкий.
— В музее я бывал, — зевая, ответил Крошка. — По городу бродить неохота. Знакомых нет. Решил почитать.
Глушецкий предложил:
— Пойдем ко мне.
— С охотой, — отозвался Крошка и замялся. — В таких сапогах…
— Не беда, — глядя на огромные сапоги лейтенанта, на которых не было живого места от заплаток, сказал Глушецкий. — Не на бал…
— Впрочем, я не виноват, — улыбнулся Крошка и стал надевать новую шинель, сшитую на днях по заказу старшины.
Вскоре они подходили к знакомой калитке. Галя, заметив мужа в окно, вышла на крыльцо и, сияя глазами, весело произнесла:
— Наконец-то дождалась.
Мария Васильевна и Тимофей Сергеевич тоже оказались дома. Николай представил им Крошку, смущенно втягивающего голову в плечи, чтобы казаться меньше ростом. Мария Васильевна подошла к нему и, улыбаясь, сказала:
— Какой вы большой! Присаживайтесь. Я вас чаем с вареньем угощу. Маменька вас, наверное, тоже любила угощать вареньем. Матери-то все одинаковые — дети уже взрослые, а они их вареньем балуют, гоголь-моголь дают.
Все еще красный от смущения, Крошка проговорил:
— У меня нет матери.
Мария Васильевна ахнула и сочувственно покачала головой. В ее представлении ребенок, лишенный материнской любви и заботы, был несчастнейшим существом. И ей вдруг стало жалко большого юношу, и он как-то сразу уменьшился в ее глазах.
