теперь в голову Пьера. С ничтожной силой задевая страхом души менее восприимчивых, рефлексирующих и поэтических существ, такие совпадения, как бы часто они не повторялись, всегда наполняют более чистую душу чувствами, которые превосходят все словесные образы. Они охватывают самые тонкие аспекты жизни. Со вспышкой молнии спонтанно возникает вопрос – случайность или Провидение? Если сознание, на которое оказывается влияние, также окажется по аналогии жертвой в любом определенном горьком событии, тогда все стороны вопроса будут видны разборчивей, и, наконец, получат всеобъемлющее объяснение окружающих вещей. Всегда заметно, что искренние души, испытав страдание, больше всех затем размышляют об окончательных причинах. Сердце, взволнованное до самой глубины, находит ответное чувство в голове, которое проникает в неё столь же глубоко. Перед несчастными людьми, когда они размышляют, все мировые эпохи проходят, словно процессии в кандалах, и все их мириады связаны мрачным таинственным скрежетом.
Долго шагая под тенью каймы высоких лесных деревьев, в ожидании прихода назначенного часа Пьер почему-то стремился представить саму сцену, которая должна была последовать. Но здесь воображение его крайне подводило; действительность была слишком реальна для него: только лицо, одно только лицо теперь виделось ему; и поскольку он в последнее время так привык путать его с воздушными формами, то он почти дрожал, когда думал, что это лицо должно вскоре встретиться с его собственным.
И вот начали падать более густые тени; местность потерялась для него; лишь три туманных, высоких липы ведут его, пока он спускается с холма, нависшего над домом. Он не знает этого, но его задумчивый маршрут извилист, как был извилист в тот момент поток его мысли, преграждаемый вкрадчивыми сторонними опасениями относительно окончательной прагматичной разумности решительного энтузиаста, которым он был. Он умеряет шаги, поскольку почти пришел, и видит слабый свет, бьющийся в простой двойной оконной створке. Он абсолютно уверен, что его собственные добровольные шаги уведут его навсегда от блестящих люстр особняка в Оседланных Лугах, чтобы присоединиться к компании несчастных проблесков бедности и горя. Но его возвышенная интуиция также рисует ему подобную солнцу славу божественной правды и достоинства, которая, хоть иногда и затеняется плотными туманами земли, все же будет бесконечно сиять в безоблачном великолепии, проливая показательный свет на сапфировый трон Бога.
II
Он стоит перед дверью, дом погружен в тишину, он стучит, свет за оконной створкой на мгновение мерцает, а затем меняет место; он слышит, как скрипят дверные петли и все его сердце дико бьется, поскольку внешний замок открыт, и, держа фонарь над своей чудесной головой, перед ним стоит Изабель. Это она сама. Никаких слов, никого рядом. Они входят в комнату с двойной оконной створкой, и Пьер садится, подавленный физической слабостью и душевным страхом. Он поднимает глаза и встречается с пристальным взглядом очаровательной и одинокой Изабель, а затем слышит низкий, сладкий, наполовину плачущий голос с более чем естественной музыкальностью:
«Итак, мой брат, – я буду звать тебя Пьер?»
Неподвижно производя свое первое и последнее братское исследование мистической девушки, Пьер какое-то мгновение следит за нею и в один миг видит в умоляющем лице не только невыразимую трогательность той самой девушки за шитьем, но и более тонкое выражение лица с портрета своего когда-то еще юного отца, необычайным образом перешедшее и по-родственному смешавшееся с некой, ранее неизвестной, иностранной женственностью. Память, Пророчество и Интуиция хором говорят ему: «Пьер, все на виду; ни единого мельчайшего сомнения, – это существо – твоя сестра; ты глядишь на плоть твоего отца»
«Итак, мой брат! – я буду звать тебя Пьер?»
Он вскочил на ноги и по-настоящему заключил ее в свои объятия.
«Это ты! Это ты!»
Он почувствовал слабое сопротивление своим объятиям; ее голова свисала ему на плечи; весь он купался в плавном лоске ее длинных и несобранных волос. Отстранив локоны, он увидел теперь смертельную красоту лица и уловил исходящую от него бессмертную печаль. Она казалась мертвой, словно задушенной, – смерть оставляет совсем нетронутыми скрытое спокойствие и сладкое выражение лица.
Он хотел было громко воззвать к помощи, но её глаза медленно открылись и повернулись к нему. Пьер постепенно почувствовал, что вялость оставила девушку, и теперь она немного опомнилась, – и снова почувствовал ее слабое сопротивление его рукам, как будто из-за смущения и неверия в право смертного держать её в объятиях. Теперь Пьер раскаивается в своей чрезмерной пылкости и неосторожной теплоте и испытывает всё большее почтение к ней. Он ласково проводит ее к скамье у двойной оконной створки, садится около нее и ждет в тишине, пока первый шок от этого свидания не оставит её и она не станет более готовой выдержать общение с ним.
«Как сейчас ты себя чувствуешь, сестра моя?»
«Благослови тебя Бог! Благослови тебя Бог!»
Снова появилась сладкая, дикая власть музыкального голоса и некой мягкой, необычной частицы иностранного акцента, – так это мечтательно показалось Пьеру, до глубины души ощутившему острый трепет. Он нагнулся и поцеловал ее в лоб, а затем, почувствовав близость её руки, нашел её и сжал без единого произнесенного слова.
Все его существо оказалось теперь сосредоточено в едином ощущении сжимаемой руки. Он чувствует, что она очень маленькая и нежная, но необычайно тяжелая. Потом он узнал, что только трудом своих рук дочь его собственного отца зарабатывала на жизнь в том же самом мире, где он, ее собственный брат, жил столь праздно. Еще раз он почтительно поцеловал ее лоб, и его встречное теплое дыхание прошептало мольбу к небесам.
«Мой язык не в состоянии говорить с тобой, Пьер, с моим братом. Пока все мое существо, мысли и тоска всей моей жизни находятся в бесконечном долгу перед тобой, я не знаю как с тобой разговаривать. Будь на то Божья воля, Пьер, моим величайшим благом теперь было бы лечь и умереть. Тогда я окажусь в состоянии покоя. Перетерпи меня, Пьер»
«Я вечно буду терпеть, моя любимая Изабель! Не говори со мной пока некоторое время, если тебе так лучше, если только так тебе легче. Эту твою руку я сжимаю, моя сестра, теперь она для меня – твой язык»
«Я не знаю, откуда начать разговор с тобой, Пьер; и пока моя душа переполнена»
«Глубинами моего сердца я люблю и почитаю тебя, и сопереживаю тебе, и до, и после, через всю вечность!»
«О, Пьер, разве ты можешь вылечить во мне эту мечтательность, это изумление, которое я чувствую? Моя бедная голова плывет и плывет, и остановки не будет. Моя жизнь не может продлиться так долго, я слишком переполнена ею. Заклинаю, не плач из-за меня, Пьер; то, что мое сердце не может порвать с существующим чувством, – более смертельно для меня, чем все мое прошлое горе!»
«Вы, уменьшающие жажду вечерние небеса, вы, холмистые росы и туманы, извлекаете отсюда вашу влагу! Гром прошел, почему за ним не следует ливень? – Пусть он прольется!»
Затем ее голова склонилась к нему, и большие слезы упали на Пьра; вскоре Изабель мягко отодвинула от него голову и, немного успокоившись, уселась рядом.
«Если ты чувствуешь, что находишься в бесконечном долгу у меня, сестра моя, то такое же чувство испытываю и я к тебе. Я тоже не очень хорошо знаю, о чем должен говорить с тобой. Но когда ты смотришь на меня, сестра моя, ты видишь того, кто своей душой принял неизменную клятву всецело уважать тебя и стать тебе, во всех отношениях, в пределах и случайностях Судьбы, твоей защитой и всеми признанным братом!»
«Не простые звуки общих слов, а сокровенные мелодии и тоны из самой глубины моего сердца должна ты сейчас услышать. Ты взываешь к человеку, но что-то небесное должно ответить тебе, –
