— Что случилось, мама?
Голоса матери и дочери были почти одинаковыми: тусклые, серые, безжизненные.
— Катюша, там следователь звонит. Очень хочет с тобой поговорить.
— Что ему надо?
— Спросить что-то хочет. Говорит, что все понимает, но больше откладывать нельзя. Он и раньше уже звонил. Это не милицейский, а из прокуратуры.
— А какая разница? Объясни им, пожалуйста, чтобы они все от меня отстали.
Понимаешь, все. Я ни с кем не хочу говорить.
Мать вздохнула, зачем-то вытерла руки о передник.
— Я понимаю… Но все равно ведь не отстанут, работа у них такая. Ты пойми, он ведь тебе плохого ничего не хочет…
— Да? А что он тогда хорошего может?
— Катюша, ты бы поговорила все-таки. Скажи, что мы в деревню уезжаем. Я сейчас телефон принесу.
Мать неслышно вышла, вернулась, поставила перед дочерью аппарат со снятой трубкой и отошла к тумбочке с телевизором.
— Да.
— Екатерина Петровна? Здравствуйте! Следователь прокуратуры Правобережного района Коновалов. Извините за беспокойство, но… Как вы себя чувствуете?
Мужчина старался говорить сочувственным тоном, но получалось это у него плохо, потому что сочувствовал он только по обязанности, как и те милиционеры в больнице, и Катя представила большой, залитый солнечным светом кабинет и толстого бугая в костюме, с чашкой кофе и сигаретой в руке.
— Я себя чувствую просто прекрасно, а вы?
— Хм…— Собеседник смешался, и Кате показалось, что она услышала, как звякнула о блюдце кофейная чашка. — Прошу еще раз простить меня за беспокойство, но, надеюсь, вы сами понимаете, что мы должны во всем разобраться. Скажите, вы действительно не имеете ни к кому претензий, то есть не хотите возбуждать уголовное дело?
— Да. А вы думали, вам наврали?
— Нет, почему же! Просто обычно люди, которые как-то пострадали… Они, ну, скажем, хотят как-то наказать своих обидчиков. Так ведь, вы согласны?
— Я не знаю, кто там у вас где пострадал, но я хочу только одного: чтобы вы все от меня отстали. Неужели вам этого никак не понять?
— А вы уверены, что потом не передумаете? Потом, когда время уже уйдет и что-нибудь сделать будет практически невозможно?
— А что сейчас практически возможно сделать? Охрану мне выделить?
— Я думаю, что в случае необходимости этот вопрос будет решен положительно.
— А я вот так не думаю. И поэтому ничего не хочу. До свидания.
Катя положила трубку раньше, чем Коновалов успел что-то сказать. Но телефон зазвонил снова. Помедлив, она сняла трубку и услышала чье-то прерывистое шумное дыхание, с трудом пробивавшееся сквозь громкую музыку. Потом все оборвалось треском и гудками отбоя. Катя надавила на рычаг, и аппарат тут же зазвенел опять. В этот раз все-таки звонил Коновалов.
— Алло, вы слышите? Пожалуйста, дайте мне договорить! Я все отлично понимаю, но увидеться нам все-таки придется. Один раз и ненадолго. Больше я вас тревожить не буду, обещаю. Вас устроит в понедельник утром, в половине одиннадцатого? Запишите адрес… Кабинет номер четырнадцать, на втором этаже. Алло! Вы обязательно должны прийти, понимаете? Один раз, и больше никто вас не будет тревожить.
— Хорошо, я приду. Один раз.
* * *
Пятница выдалась для Гены крайне неудачной.
Проснувшись рядом с Леной — миниатюрной восемнадцатилетней студенткой Юридического института, у нее были бездонные карие глаза и склонность к восточной философии, — Гена взглянул на часы и выругался. До назначенной у Горгаза встречи оставалось минут двадцать. Уже сейчас он должен быть у Вовы, которого на всякий случай решил взять с собой. Повезло, что Вова тоже ночевал не дома, а завис у какой-то новой подруги, относительно недалеко. Через несколько минут Гена, небритый и голодный, остановил «ниссан» около нужного подъезда, рядом с пыльной «семеркой» друга.
Вова, видимо, встал вовремя, и ждать его не пришлось. Жизнерадостно улыбаясь, он сбежал по ступеням обшарпанной лестницы и плюхнулся на соседнее сиденье.
По дороге их остановил и оштрафовал за превышение скорости наряд ГАИ, усиленный двумя омоновцами в пятнистой форме. Пока пожилой угрюмый капитан заполнял бумаги, омоновцы сноровисто обшарили салон джипа. Один из них, с погонами старшего сержанта и рваным шрамом на виске, откуда-то из-под заднего сиденья вытащил грязный белый лифчик, и спустя мгновение замершего Гену обдало жаром: это была вещь той девчонки из Яблоневки! Омоновцы переглянулись, и Гена уже открыл рот, чтобы поклясться в том, что видит это в первый раз, но капитан закончил оформлять штраф и протянул ему квитанцию. В салоне патрульного «форда» заговорила рация, требуя, чтобы наряд срочно направился на какой-то перекресток для разбора дорожно-транспортного происшествия: междугородный автобус вылетел на остановку и сбил несколько человек.
Старший сержант перекинул лифчик через подголовник водительского сиденья «ниссана», вразвалку подошел к Гене и, пристально глядя на него маленькими злыми глазами, негромко сказал:
— Может, тебе его на башку намотать? Козел!
Стоявший рядом Вова нервно дернул коленом. В коренастой фигуре омоновца, туго обтянутой выцветшей пятнистой формой, и особенно в его лице, на котором вблизи стали заметными еще два старых шрама, было нечто такое, что заставляло относиться к сказанным им словам серьезно. Но ничего не произошло. Смачно плюнув под ноги Гене, омоновец направился к распахнутой задней двери «форда», возле которой стоял, придерживая на плече автомат, его напарник.
Глядя вслед удаляющейся патрульной машине и чувствуя, как по спине и бокам стекают капли пота, Гена с чувством произнес:
— Я ему весь хлебальник разобью!
Сказанное, естественно, относилось не к старшему сержанту ОМОНа, а к Саше. Вова это понял и молчаливым кивком поддержал шефа.
Однако лицо у Саши в этот день осталось целым, а вот близкое, а оттого особенно неприятное знакомство друзей и коллег с милицией только началось.
Выбросив опасную улику в открытый канализационный люк, Гена, теперь уже более осмотрительно, повел машину к месту встречи. По дороге он остановился и купил себе безвкусный холодный гамбургер и двухлитровую бутылку яркого синтетического лимонада. И без того плохое настроение стало совсем никуда не годным. Почувствовавший это Вова молча трясся на своем сиденье, сжимал коленями лимонадную бутылку и слушал магнитофон.
— Хорошо, хоть газовик свой не взял, — буркнул Гена, сворачивая к большим железным воротам с кривой надписью «Горгаз», — а то этот мудак совсем докопался бы.
Машина замерла, ткнувшись передними колесами в поребрик перед проходной.
— Ну, и где этот козел старый?
Гена покрутил по сторонам головой и выругался, Вова начал свинчивать пластмассовую пробку с горлышка бутылки.
Появление серого «ниссана» с помятым задним крылом было с облегчением встречено оперативниками 15-го отделения милиции. Эту машину, а точнее — ее пассажиров, они дожидались уже больше получаса и постепенно начали склоняться к мысли, что никто не приедет.
Рано утром в отделение пришел начальник автоколонны Горгаза и подал заявление. Опрос водителя тягача занял почти все оставшееся до назначенной встречи время, но в конце концов уместился на одной странице стандартного бланка объяснения. Уговорить водителя выйти к «ниссану» так и не удалось, потому было решено задерживать бандитов по мере их поступления.
Вова подавился лимонадом, когда около джипа неожиданно появились какие-то мужики с пистолетами в руках. Правая его рука инстинктивно вцепилась в дверную ручку-подлокотник, но после сильного рывка снаружи дверь распахнулась, и Вова, залив лимонадом брюки и кашляя от попавшей в горло воды, вывалился на асфальт. Младший лейтенант Браун, находящийся под служебным расследованием в связи с утратой табельного оружия и горящий желанием реабилитироваться, придал телу Вовы нужную форму и сцепил толстые запястья наручниками. Из опрокинутой бутылки гулкими толчками вытекал лимонад, и липкая лужица постепенно увеличивалась, приближаясь к Вовиной голове, послушно уткнувшейся в асфальт.
Гена при задержании успел сделать больше. Он не только вцепился в рулевое колесо, но и вдавил ноги в пол, а также выругался.
Когда дверь распахнулась и в проеме появились две фигуры с недобрыми лицами и ПМ в руках, он повернул голову и срывающимся голосом спросил:
— В чем дело?
Финал оказался таким же, как и в ситуации с Вовой: жесткий, с чувствительными выступами асфальт под животом и холодные наручники на сведенных за спину руках.
Точку поставили синие «Жигули», которые с оглушительным воем сирены затормозили около «ниссана». Захлопали дверцы, и кто-то напряженно спросил:
— Всё, готовы?
В течение следующего получаса Вова и Гена пребывали в каком-то трансе. Их рассадили по разным машинам и целую вечность везли в отделение.
