С большим трудом Джона удалось убедить, что курсанты коломенского военного училища занимались вовсе не отловом писающих где попало американских туристов, а обычной физической подготовкой.
Береславский поначалу тоже много покупал у коломенских художников. Синицкий был для него дороговат, поэтому свои коммерческие усилия Ефим направил на отца и сына Вукакиных, а также милого дедулю Садовского.
Вукакины писали пейзажи, лирические и правдивые одновременно. Более всего Ефима радовали изображенные ими коломенские улочки. Именно такими они и были: узкими, в окружении одно– или двухэтажных домиков, зимой – аккуратные и все в белом, летом – с оставшимися после дождей лужицами, весной – с недотаявшим снегом и вечной грязью на дороге. Все это было так здорово, так вкусно написано, что Ефим искренне не понимал, почему многочисленные посетители «Беора», да еще обработанные лично им, таким талантливым промоутером, не набрасываются на добротную «пленэрную» живопись, как мухи на мед. В Измайлове, на вернисаже, эти картинки вполне одобряли окружающие художники, но посетители тоже почему-то не приобретали.
Еще в Коломне Ефим закупил пару десятков картин у хитрого старикана Валекова. Было тому уже восемьдесят с лишком, и картины последних лет получались у него не очень. А вот из прежних Береславский кое-что отобрал, волнующее. Например, две баржи, стоявшие одиноко в зимнем, окруженном заснеженным льдом окском затоне. Или веселые поезда на разбегающихся железнодорожных путях – обе картинки датировались началом шестидесятых.
Имя Валекова Ефим нашел в сводном художественном рейтинге одного из наиболее значимых российских союзов художников. Категория – 4Б, что значит: художник известный, состоявшийся и пользующийся рыночным успехом. Может, конечно, где-то он им и пользовался. Но у профессора его картины зависли так же безнадежно, как и вукакинские.
Тем не менее коломенские ознакомительно-закупочные заезды были столь же полезны для будущего галериста Береславского, сколь и бесплодное в коммерческом плане стояние на вернисаже в Измайлове. Он набивал, «насматривал» глаз, набирался опыта общения с пишущим и рисующим народом.
А народ этот, надо сказать, непростой и неоднозначный.
Ефим, привыкший к честности (или, по крайней мере, логической осмысленности) в коммерческих отношениях, был просто шокирован по-детски наивными попытками слупить с него вдвое, а то и вчетверо больше денег, чем за те же работы платили другие покупатели.
Объяснение нашлось быстрое и доступное: не хрена приезжать к художнику на джипе. Приехал как-то раз на Сашки Орлова «Нексии» – и цены тогда еще ему незнакомым Садовским были предложены совершенно другие. Можно сказать, божеские.
Про Садовского стоило сказать несколько слов отдельно.
На этом месте рассуждения Ефима прервал звонок мобильного телефона. Звонила Марина, его вечный секретарь:
– Фим, тебя тут один товарищ домогается.
– Кто, Марин?
– Не представился. Но по голосу похож на того дружочка, с которым я тебя соединяла. По картинам.
– Велесов?
– Да, точно.
– Чего ему было надо?
– Выяснял, где ты есть. Типа ты ему срочно нужен.
– Странно, – удивился Ефим. – Я же ему свой мобильный оставлял. Мог бы мне сам позвонить.
– Вот и мне странно, – сказала Маринка. – Потому и звоню.
– Хорошо.
Ефим так и не понял, в чем фишка. Но в любом случае у Маринки есть чутье на нестандартности. Так что стоит на эту тему подумать на досуге.
– Кто там тебя ищет? – поинтересовалась Наталья.
– Арт-дилер один знакомый.
– Зачем?
– Сам не пойму, – честно ответил Береславский.
И продолжил рассуждать вслух про художника Садовского.
Этот дедок более всего был похож на одуванчик: маленький, тощенький, весь череп покрыт белым, мягким, просвечивающим до кожи старческим пушком.
На стене его мастерской висели большие, типографским методом исполненные плакаты, из которых следовало, что дедушка как минимум трижды имел персональную выставку, да не где-нибудь, а в городе Париже.
С творческой точки зрения – неудивительно. Дед, закончивший рязанское художественное училище и всю жизнь проживший в советском городе Коломне, был даже не скрытым, а явным импрессионистом, умевшим все вокруг – заснеженную околицу, кособокие домишки, поломанные заборы – сделать настоящим живописным праздником. Продавал же он свои работы – по крайней мере, в Коломне, а не в Париже – очень дешево. А самое главное – являл миру и восхищенному Береславскому образец абсолютно счастливого человека.
С утреца он «накатывал» сто граммов «беленькой» – больше было бы уже пьянством, да и работе могло помешать, – брал с собой складной мольбертик и шел на натуру. Возвращался после обеда, как правило, с небольшим, готовым или почти готовым чудным этюдиком, в котором удавалось не только сохранить, но еще и преумножить яркую красоту окружающего старика мира. Вечерком – полная удовольствия неторопливая беседа в мастерской, где можно похвастать перед такими же довольными жизнью людьми удачным утренним этюдом, посудачить об искусстве, о женщинах (правда, по этому вопросу – все меньше) и опять-таки принять под легкую закусь еще грамм по сто, частенько дополнительно приправленных парой кружек хорошего пива.
Ну и чем плоха жизнь? Приятная работа, приятные соседи, приятные слова – пусть и нечастых – покупателей. А деньги… Раз на все на это приятное хватает – значит, денежная проблема тоже отсутствует.
Вот такой живет в Коломне солнечный старик.
Что же касается жульнической сущности и скандальности творческих персонажей, то Ефим очень скоро перестал на это реагировать. В конце концов, эту публику тоже частенько обижали, а то и просто откровенно надували.
У того же Валекова неведомый германский галерист – наш бывший соотечественник отобрал полсотни лучших полотен периода пятидесятых-шестидесятых годов и увез их на Запад, пообещав, конечно, сразу после продажи вернуть деньги. Прошло лет пятнадцать уже, но деньги Валекову так и не поступали.
А сам Ефим – разве не злобная акула капитализма? Нет, упаси бог, он никогда не обманет художника – впрочем, как и любого другого человека. И обязательно выполнит все им обещанное. Но разве с нравственной точки зрения безукоризнен прием, когда Ефим является к художнику с «котлетой» денег и ставит его в ситуацию «или-или»? При этом художников вокруг – до черта, а «котлет» денег – мало.
Нет, не стоит кидаться камнями, коли ты живешь в доме со стеклянными стенками.
Единственное, что поначалу сильно огорчало Береславского: почему у него эти явные шедевры потом так никто и не покупает? Теперь-то понял. Для коммерческого успеха обязательно нужно несколько условий.
Первое – просто время. Вокруг тебя и твоей галереи должно образоваться некое количество состоятельных людей, готовых поверить в высокое качество предлагаемого тобой «продукта». А это процесс небыстрый, особенно если ты не потомственный галерист.
Второе – это «оправа» продаваемого продукта: рекламный принт, выставки, статьи в прессе, презентации. В общем, весь тот привычный пиар-фонтан, который, ровно так же, как свита делает короля, делает живописца известным, а его произведения – желанными и дорогими.
И третье – самое главное, хотя и дошло до сознания Ефима самым последним.
Прежде всего промоутеру нужно найти своего художника. И это самое сложное, потому что по-настоящему свой художник должен соответствовать сразу нескольким важным критериям.
Для начала свой художник просто обязан быть любимым автором галериста. Иначе невозможно тысячу раз подряд с одинаковой искренностью расписывать тысяче потенциальных клиентов все его несомненные достоинства. Однако и это, как говорят математики, лишь необходимое, но недостаточное условие промотируемости автора.
Еще очень нужно, чтобы автор был трудолюбив и плодовит.
Даже не так. Нужно, чтобы у промоутера в каждый момент времени имелся достаточный запас готового к предложению продукта. Это положение понять несложно, так как здесь все – без отличий от любой другой области маркетинга, например, торговли холодильниками или автомобилями. Хочешь оценить накладные расходы, увеличивающие себестоимость единицы продукции, раздели весь маркетинговый бюджет на количество товара.
Допустим, нам предстоит продвинуть художника Садовского. У него в запасе, для продажи, есть всего десяток картин. И никогда не будет больше, потому что пишет он только с натуры, иначе не получит удовольствия. И продает за любую цену любым людям, как только кончается выпивка.
А ведь рекламный бюджет – хоть для десяти картин, хоть для тысячи – все равно не будет меньше определенной величины – допустим, десяти тысяч долларов (хотя бы на принт, на пару недорогих выставок и пару статей). Итого, при «раскрутке» картин Садовского на каждую из выкупленных промоутером картин придется тысяча долларов накладных расходов. А если бы у него в запасе их была тысяча, то накладных пришлось бы по десятке на картину. Правда, только от рекламы. А ведь картины еще надо оформить в багет, складировать, перевозить, выставлять в галереях и т. д.
