собой, если арест затянется и ей и дальше придется терпеть ужас и неопределенность.
— Крепитесь, Роза, крепитесь! — сказал он. — Вы вели себя благородно, не сдавайтесь же теперь. Нет-нет, ни слова больше. Ни слова, пока я не смогу снова ясно мыслить и не решу, как будет лучше. Мужайтесь, любовь моя, от этого зависит наша жизнь. Гражданин, — обратился он к Ломаку, — исполняйте свой долг, мы готовы.
Тяжелые шаги марширующих людей снаружи ударяли в землю все сильнее и сильнее, мерное пение становилось все громче с каждой секундой, темная улица все ярче освещалась ослепительными факелами — и тут Ломак, притворившись, будто хочет подать Трюдену шляпу, подошел поближе и, повернувшись спиной к Данвилю, шепнул: «Я не забыл канун свадьбы и скамью у реки».
Не успел Трюден ничего ответить, как Ломак взял у одного из своих помощников плащ Розы и помог ей одеться. Данвиль, по-прежнему бледный и дрожащий, заметив эти приготовления, шагнул к жене и сказал ей несколько слов, но говорил он тихо, а быстро приближавшиеся марширующие шаги и надвигавшееся снаружи пение заглушили его голос. С губ Данвиля сорвалось проклятие, и он в бессильной ярости стукнул кулаком по столу рядом с ним.
— Все в этой комнате и в спальне опечатано, — доложил Маглуар, подойдя к Ломаку, и тот кивнул и жестом подозвал всех агентов к двери. — Готово! — Маглуар повысил голос, чтобы все его слышали, и собрал своих людей. — Куда?
Робеспьер и его гвардия как раз проходили мимо дома. В окно повалил факельный дым, башмаки ударяли в землю все тяжелее и тяжелее, низкий, гулкий рев «Марсельезы» зазвучал предельно громко — и тут Ломак сверился с ордером на арест и ответил:
— В тюрьму Сен-Лазар.
Глава III
Через два дня после ареста в квартире Трюдена старший тюремщик Сен-Лазара стоял на пороге тюрьмы и курил утреннюю трубочку. Взглянув на ворота, которые вели с улицы во двор, он обнаружил, что калитка открывается и внутрь пропускают почетного гостя, в котором он вскоре узнал главного агента второго отдела тайной полиции.
— Да это же мой друг Ломак! — вскричал тюремщик и шагнул во двор. — Что привело вас сюда нынче утром — по делам вы пришли или ради удовольствия?
— На сей раз ради удовольствия, гражданин. Выдался часок-другой свободный, вот и решил пройтись. Ноги сами принесли меня сюда, к тюрьме, и я не устоял перед искушением заглянуть и узнать, как дела у моего друга старшего тюремщика.
Ломак говорил с неожиданной для него живостью и легкостью. Глаза его постиг тяжелейший приступ болезненного моргания, но он тем не менее улыбался, всем видом источая неистребимое веселье. Его старые враги, привыкшие относиться к нему подозрительно именно тогда, когда глазной недуг разыгрывался у него особенно сильно, несомненно, не поверили бы ни единому слову из его дружеского обращения и по привычке предположили бы, что за дружеским визитом к старшему тюремщику наверняка стоят тайные махинации.
— Как у меня дела? — Тюремщик покачал головой. — Всё трудимся, друг мой, всё трудимся. В нашем отделе свободных часов не бывает. Даже гильотина и та не поспевает за нами!
— Уже отправили утреннюю партию арестантов на суд? — с миной совершенно беззаботной спросил Ломак.
— Нет, вот сейчас пойдут, — ответил его собеседник. — Пойдемте взглянем на них.
Говорил он так, словно заключенные были коллекцией картин, которую можно выставить напоказ, или новенькими платьями в витрине. Ломак кивнул все с тем же видом беспечного довольного гуляки. Тюремщик повел его в большую залу в глубине здания и, лениво махнув чубуком трубки, сказал:
— Наша утренняя партия, гражданин, готовенькие, только бантиком осталось перевязать.
В углу залы толпилось больше тридцати человек — мужчин и женщин всех возрастов и сословий; одни озирались с тупым отчаянием, другие смеялись и сплетничали, не осознавая серьезности своего положения. Рядом расположился конвой из «патриотов» — они курили, плевались и ругались. Между патриотами и арестантами на шатком табурете сидел второй тюремщик, горбун с огромными рыжими усами, и заканчивал трапезу: на завтрак у него были бобы, которые он зачерпывал ножом из миски и щедро запивал вином из бутылки. Сколь беспечно ни взирал Ломак на открывшуюся ему ужасную сцену, его быстрые глаза перебрали арестантов всех до единого и вмиг отыскали среди них Трюдена с сестрой, которые стояли бок о бок позади всей группы арестантов.
— Хватит рассиживать, Аполлон! — воскликнул старший тюремщик, обозвав подчиненного шутливой местной кличкой. — Этак ваша пестрая компания до вечера никуда не тронется. И послушайте, друг мой: я отпросился с работы после обеда — по делам, мне нужно заглянуть в свою ячейку. Поэтому поручаю вам прочитать список назначенных на гильотину и пометить мелом двери камер — это надо сделать до утра, пока не пришла телега. Аполлон, прочь бутылку на сегодня, прочь бутылку, иначе завтра напутаете со списком приговоренных!
— Сейчас июль, жара, в горле сохнет — верно, гражданин? — Ломак отошел от старшего тюремщика и самым дружеским образом похлопал горбуна по плечу. — А арестанты-то у вас стоят как попало! Хотите, помогу выстроить их в колонну? Мое время в вашем распоряжении. У меня сегодня свободное утро!
— Ха-ха-ха! Свободное утро — то-то он такой услужливый! — воскликнул старший тюремщик, а между тем Ломак, по-видимому совершенно забыв о своей природной нелюдимости в радостном возбуждении от неожиданного часа досуга, принялся расталкивать и распихивать арестантов и ставить их в строй и при этом сыпал шутовскими извинениями, заставлявшими от души смеяться не только тюремщиков, но и самих жертв, бездумных жертв бездумной тирании.
Ломак твердо решил довести представление до конца и словно невзначай ненадолго задержался возле Трюдена — и, прежде чем схватить его за плечи по примеру остальных, многозначительно посмотрел на него, после чего подтолкнул вперед и вскричал:
— Ну, замыкающий, будете на марше последним — и смотрите у меня, держитесь рядом с этой дамочкой. Выше нос, гражданка! Человек ко всему привыкает, даже к гильотине!
Пока Ломак подталкивал его и разглагольствовал, Трюден почувствовал, как за шейный платок ему скользнула записка.
— Крепитесь! — шепнул он и сжал руку сестры, когда та поежилась от шутки Ломака с ее показной жестокостью.
Окруженная конвоем «патриотов», процессия арестантов медленно вышла во внутренний двор тюрьмы и двинулась к зданию революционного трибунала, а горбун шел позади всех. Ломак хотел последовать за ними на небольшом расстоянии, однако старший тюремщик принялся радушно отговаривать его:
— Куда вам теперь спешить? Теперь, когда мой подручный, этот неисправимый пьяница, ушел с партией, я не прочь пригласить вас зайти на глоточек
