вина.
— Благодарю, — отвечал Ломак, — но мне очень любопытно послушать, что будет сегодня на суде. Может быть, я загляну потом? В котором часу вы собираетесь в ячейку? Ах, в два? Отлично! Постараюсь вернуться в самом начале второго, если получится.
Он распрощался и ушел. От ослепительного солнца во дворе он заморгал сильнее обычного. Если бы сейчас рядом оказались его старые враги, они принялись бы перешептываться: «Если вы и собираетесь вернуться, гражданин Ломак, то уж точно не в начале второго!»
Шагая по улицам, главный полицейский агент встретил двух-трех друзей по службе в полиции, которые несколько задержали его, поэтому, когда он прибыл в революционный трибунал, слушания должны были вот-вот начаться.
Главным предметом обстановки в зале суда был длинный неуклюжий сосновый стол, покрытый дешевым зеленым сукном. Во главе стола сидел председатель и его окружение, не снимавшие шляп, а вокруг расположилась пестрая толпа патриотов, так или иначе связанных с предстоящим процессом. Перед столом было выгорожено пространство для публики с галереей позади; публику, особенно на галерее, в этом случае представляли в основном женщины, которые сидели на скамьях, шили, чинили рубашки, подрубали пеленки — преспокойно, будто у себя дома. Параллельно дальней от огромных входных дверей стороне стола был устроен низкий огороженный помост, на котором уже собрались арестанты, окруженные конвойными, в ожидании суда. Когда Ломак вошел в залу, в большое окно лился яркий солнечный свет и кругом неумолчно гудели веселые голоса. Ломак был почетным гостем не только в тюрьме, но и здесь, и вошел он не вместе со всеми, а через боковую дверь для членов суда — как раз чтобы пройти мимо помоста с арестантами и обогнуть его, прежде чем подойти к своему месту за креслом председателя. Трюден, стоявший рядом с сестрой сбоку от остальных, кивнул, когда Ломак на мгновение остановил на нем взгляд. По дороге в трибунал Трюден исхитрился прочитать записку, которую главный полицейский агент сунул ему за шейный платок. Она гласила:
«Я только что узнал, кто такие гражданин и гражданка Дюбуа. У вас нет выхода, надо во всем признаться. Только тогда вы сможете бросить тень на некоего гражданина, облеченного властью, и пробудить у него желание ради спасения собственной жизни спасти вашу и жизнь вашей сестры».
Очутившись за креслом председателя, Ломак разглядел в толпе собравшихся патриотов из числа официальных лиц двух своих верных подчиненных — Маглуара и Пикара. За ними, прислонившись к стене, стоял суперинтендант Данвиль; никто не обращался к нему, и сам он ни с кем не заговаривал. Напряжение и сомнение читались в каждой его черточке, суетливость неспокойной совести выражалась в каждом мельчайшем жесте, даже в манере время от времени вытирать платком лоб, на котором быстро проступали крупные капли пота.
— Тишина! — прокричал сегодняшний судебный распорядитель, человек с грубым голосом, в ботфортах, с тяжелой саблей на боку и дубинкой в руке. — Тишина! Говорит гражданин председатель! — повторил он и стукнул дубинкой по столу.
Председатель встал, объявил, что сегодняшние слушания начинаются, и снова сел.
Наставшая тишина была нарушена сумятицей среди заключенных на помосте. Туда ринулись двое конвойных. Послышался стук падения чего-то тяжелого, испуганный крик кого-то из женщин-подсудимых — и снова настала мертвая тишина, нарушенная словами одного из конвойных, который прошел через залу с окровавленным ножом в руке и положил его на стол:
— Гражданин председатель, имею доложить, что один из арестованных закололся.
Среди зрительниц пронесся ропот: «Всего-то?!» — и они вернулись к работе. Самоубийство на скамье подсудимых в царство Террора было событием нередким.
— Фамилия? — спросил председатель, спокойно взяв перо и раскрыв учетную книгу.
— Мартине, — отвечал горбун-тюремщик, подойдя к столу.
— Характеристика?
— Бывший роялист, каретных дел мастер тирана Капета[31].
— Обвинение?
— Заговор в тюрьме.
Председатель кивнул и внес в книгу: «Мартине, каретных дел мастер. Обвиняется в заговоре в тюрьме. Опередил закон, покончил с собой. Это действие сочтено достаточным доказательством вины. Товары конфискованы. Первое термидора второго года Республики[32]».
— Тишина! — закричал человек с дубинкой, когда председатель посыпал запись песком, подал горбуну знак, что можно убрать труп, и закрыл книгу.
— Особые дела сегодня будут? — Председатель вернулся к прерванному занятию и посмотрел на собравшихся за его спиной.
— Одно, — отвечал Ломак, пробравшись поближе к спинке председательского кресла. — Удобно ли вам будет, гражданин, рассмотреть дело Луи Трюдена и Розы Данвиль в первую очередь? Двое моих людей вызваны как свидетели, а их время дорого для Республики.
Председатель сверился со списком фамилий, лежавшим перед ним, и вручил его судебному глашатаю, он же распорядитель, поставив против имен Луи Трюдена и Розы Данвиль цифры один и два.
Пока Ломак проталкивался на прежнее место далеко за креслом, к нему приблизился Данвиль и прошептал:
— Ходят слухи, у вас появились секретные сведения о гражданине и гражданке Дюбуа. Это так? Вам известно, кто они?
— Да, — отвечал Ломак. — Но у меня приказ вышестоящего начальства до поры до времени не разглашать эти сведения.
Столько волнения было в голосе Данвиля, когда он задал этот вопрос, и столько явной досады было в его лице, когда он не получил на него удовлетворительного ответа, что наблюдательный главный агент сразу же, к своему удовольствию, заключил, что тот и правда не обладает никакими сведениями о мужчине и женщине по фамилии Дюбуа, а не просто притворяется. Хотя бы эта тайна до сих пор оставалась не раскрытой для Данвиля.
— Луи Трюден! Роза Данвиль! — прокричал глашатай, снова ударив дубинкой по столу.
Арестованные, услышав свои имена, вышли к переднему ограждению помоста. Розе, похоже, оказалось не по силам перенести первый взгляд на судей и первое потрясение, когда она стала предметом беспощадного любопытства зрителей. Она сначала смертельно побледнела, потом побагровела, потом снова побледнела и уткнулась лицом в плечо брата. До чего же быстро колотилось у него сердце! До чего же жгучие слезы навернулись у Розы на глаза при мысли, что боится он только за нее!
— Итак, — произнес председатель, записав их фамилии. — Кто доносчик?
К столу вышли Маглуар и Пикар.
— Гражданин суперинтендант Данвиль, — ответил первый.
При этих словах и среди заключенных, и среди зрителей поднялся взволнованный удивленный ропот.
— В чем обвиняются? — продолжал председатель.
— Заключенный — в преступных замыслах против Республики; заключенная — в недонесении о том же преступлении.
— Представьте доказательства по делу.
Пикар и Маглуар развернули свои доклады и прочитали председателю те же протоколы, которые недавно читали Ломаку в кабинете тайной полиции.
— Хорошо, — сказал председатель, когда они закончили, — теперь у нас не осталось никаких вопросов, кроме личности
