Поскольку Картер не мог объяснить ей, что отец ее беден, а с бедностью — шутки плохи, то он промолчал и прошелся по комнате, засунув большие пальцы в карманы жилета. И Лили тоже умолкла и больше не укоряла его, оробев перед этим решительным человеком, который всегда говорил, что хотел, и молчал, когда не хотел отвечать.
— Должен сказать откровенно, — прервал их молчание доктор, — что я высоко ценю сделанное мне предложение. Более того, я льщу себя мыслью, что смог бы принести реальную пользу этим бедным илотам,[79] обездоленным, диким, невежественным. Если бы мне удалось хоть частично добиться того, чтобы негры свободно трудились, чтобы и сами они, и хозяева были друг другом довольны, я гордился бы этим больше, чем если бы стал президентом нашей страны. И если бы мне удалось просветить их, дать им какие-то знания, приобщить к христианской цивилизации, я не завидовал бы даже апостолу Павлу и самому Аполлону. Что меня останавливает — это полковничья должность. Я попадаю в какое-то ложное положение, на грани смешного. Я не хочу, конечно, сказать, что смешно быть полковником, — добавил он, улыбаясь. — Но получать оклад и носить погоны полковника, не будучи таковым, — вот это смешно! Нельзя ли сделать иначе? Чтобы я мог заняться трудоустройством негров, не надевая мундира? Мне он совсем ни к чему. Я согласен на меньшее жалованье, но только в штатском костюме. Мне совестно вас затруднять, — я и так вам обязан, — но хочу попросить вас выяснить, нельзя ли создать эту должность в системе гражданской власти?
— Конечно, я могу выяснить. Но заранее предвижу трудности. Если ваша должность будет считаться гражданской, ее придется оплачивать из муниципальных доходов. Полагаю, что наш генерал не имеет на это права, это вне его юрисдикции. Откомандировать своего офицера для какой-либо надобности — это дело простое, армейское. Но учредить гражданскую должность можно лишь с разрешения правительства штата или, больше того, Вашингтона. К тому же трудоустройство негров — вообще щекотливое дело, и генерал пожелает держать его под контролем, а значит — в системе армии. Но я постараюсь все выяснить, доктор. Если должность будет гражданской, вы согласны ее принять. Так я вас понял?
— Согласен. И благодарен. Почту за честь.
— Ну, а если должность будет все же полковничьей?
— Тогда, сколь это ни грустно, я откажусь. Я действительно не хочу попасть в ложное положение. Но как бы там ни было, я вам крайне обязан, полковник.
— Экое донкихотство, — бормотал про себя по дороге домой Картер, закуривая сигару. — Благороден, порядочен, черт подери, но ведь это ему не по средствам. Возможно, конечно, его наградят на том свете, но пока что ему надо кушать на этой грешной земле.
Еще немного подумав, он охладил свой восторг житейскими соображениями.
«Мало горя в жизни хлебнул, не образумился, — размышлял он о докторе, продолжая свой путь, — вот когда дойдет до последнего доллара, а долги вырастут до тысячи или до двух, он не будет таким разборчивым».
Полковник склонялся к мысли, что штатскому человеку вообще не пристало быть столь чувствительным в этих вопросах. Он предпочел бы, чтобы доктор оказался сговорчивее. Презренный металл — вот что нужно сейчас Лили, чтобы стать завидной невестой. Назавтра он спозаранку отправился в штаб и внес предложение: объявить новую должность гражданской, с тем чтобы она оплачивалась из муниципальных доходов либо из денег, которые можно будет отчислить из заработков трудоустроенных негров. Проконсул, однако, не захотел взять на себя риск такого решения; не одобрил он также и доктора Равенела, не пожелавшего влезть в военный мундир. Тогда полковник пошел к Равенелу, чтобы вновь попытаться его урезонить. «Учтите, ведь это две тысячи шестьсот долларов в год», — повторял он снова и снова, словно желая сказать: «Вы не в таком положении, сэр, чтобы швыряться деньгами». Доктор, как видно, чувствовал это и сам, но все с той же учтивой улыбкой отклонил предложение. Полагаю, что он проявил тут излишнюю щепетильность и что полковник имел основание втайне его поругивать. Картеру было плевать на трудоустройство негров, но ему очень хотелось открыть Равенелам путь к обеспеченной жизни (он предвидел заранее, что предлагаемая доктору должность — это богатый источник нелегальных доходов). Даже мисс Лили была самую чуточку разочарована, узнав, что проект провалился. Давать неграм оружие, командовать черным полком, Это — аболиционизм, а значит, дело дурное; но заставить недавних рабов снова пойти на плантации было бы помощью Югу, плантаторам, сахарным королям; и она полагала, что, преуспев в этой деятельности, возвратив тысячи беглых невольников их прежним законным владельцам, ее отец вернет себе доброе имя у своих земляков. Не будем судить слишком строго за неприкрытое варварство эту, считавшую себя просвещенной, молодую особу. Наше над ней преимущество — главным образом географическое: выросши на демократическом Севере, мы обучены уважать свободу людей, не касаясь цвета их кожи. Также добавлю, что в силу причин, которых мы не будем сейчас обсуждать, все женщины склонны к аристократическим системам правления.
Обстоятельства Равенелов между тем ухудшались; и доктор, теряя надежду найти для себя занятие и заработок в полупустом городе, уже начал серьезно задумываться об отъезде назад, в Новый Бостон, когда вдруг ему предложили место начальника местного госпиталя с жалованьем в полторы тысячи долларов в год.
— Вот это другое дело, — радостно заявил Равенел, знакомя с бумагой полковника Картера и не догадываясь, что и эта бумага — тоже следствие его усердных хлопот. — Я медик-профессионал, и тут мне не придется выступать самозванцем. На должности, которую вы так любезно мне предлагали, я, конечно, участвовал бы в более серьезных государственных мероприятиях; зато здесь я могу быть спокоен, что работа — по мне.
— Конечно, и с капитанским жалованьем вместо полковничьего, — ухмыльнулся полковник. — Не знаю, кто еще согласился бы сделать подобный выбор, кроме вас да юного Колберна, который недавно сказал мне, что сомневается, вправе ли он считать себя боевым офицером. Надеюсь, в дальнейшем командование найдет для вас лучшую должность. Когда мы захватим Западную железнодорожную линию, — мне кажется, вы там имеете некую собственность, — то, конечно, поставим своего управляющего; а это верные три-четыре тысячи в год.
— Ну какой из меня управляющий железной дорогой?! — вскричал Равенел.
Полковник вместо ответа снова захохотал.
Равенел был вполне счастлив своими полутора тысячами, хотя то была лишь четвертая часть ежегодных шести тысяч, которые он привык получать у себя в колледже (считая побочные заработки). Но пока он мог заработать на жизнь, не унижаясь для этого, он оставался благодарным судьбе. Как ему представлялось, дело сейчас понемногу пошло на лад: мятеж неминуемо будет раздавлен, рабство погибнет, воссияют справедливость и истина. Эти великие цели заняли в его душе место былого стремления к личным успехам и, хотя оставались невидимой и неосязаемой ценностью, тем не менее заменяли ему, как истому патриоту, любое богатство.
Когда в городе стало известно, что Равенел принял казенную должность из рук военных властей, его отвергли последние из его почитателей. Трещина, отделившая Лили от ее старых знакомых, превратилась в широкую пропасть, через которую трудно было теперь даже окликнуть друг друга. И если что с той стороны и доходило до Лили, то лишь порицание, которое огорчало ее и рождало ответный гнев. Характер ее был таков, что гнев брал верх над печалью, и день ото дня она становилась все меньше мятежницей и все более патриоткой. Отец добродушно посмеивался, когда Лили сердилась на злобные выпады бывших знакомых.
— Кто же сердится на свинью за то, что она свинья? — говорил он. — Разумные люди просто должны понимать, что свинья не болонка, что свиней не пускают в гостиную. Этих несчастных учили с самого детства, что их долг ненавидеть каждого, кто расходится с ними во мнении, и, по возможности, отравлять ему жизнь. Уверен, если бы к нам явился апостол Павел и побратался с Онисимом,[80] они трахнули бы его по башке.
— А я, например, не желаю ждать, — заявила запальчиво Лили, — пока они трахнут меня и тебя по башке. И вообще не желаю терпеть людей с такими намерениями. Пусть мне только дадут здесь верховную власть на денек-другой.
— Немалый прогресс, — констатировал доктор. — Моя дочь хотела бы стать генералом Батлером.
— Вот уж нисколечко, — с сердцем ответила Лили. Нервы у нее были напряжены до предела из-за всех происшествий последнего времени и тревожащих ее мыслей. — Я хотела бы стать императором. И увидишь, все эти нахалы запоют у меня по-иному.
— Не думаю, Лили, чтобы это доставило тебе много радости. Однажды я тоже решил, что недурно было бы стать абсолютным монархом, заставить всех думать по-моему, а несогласных отдать под суд. Я регулировал бы тогда воспитание своих ближних, политику, деловые занятия, религию, даже их совесть, и все на свой образец. Но, подумав, я все же решил отказаться от этой затеи. Канитель и потеря времени.
