Лили за всю беседу не сказала почти ни слова; она была сражена изумлением и досадой на Колберна за его ужасный поступок и за фанатическое упорство, с которым он защищался. Когда проштрафившийся молодой человек уходил, она не простилась с ним за руку в дружеской южной манере, как это стало у них за последнее время в обычае. Оскорбленная гордость и расовые предрассудки, привитые ей с детства, возбраняли теперь ей, пока не утихнет гнев, проявить доброту к человеку, который позволил себе, бывая в ее доме, в то же время дружить с окторунами. Приравнять ее, мисс Равенел, к окторунке Мюрис!
— Ох уж эти мне аболиционисты, обожатели негров! — засмеялась миссис Ларю, едва лишь нарушитель социальных приличий скрылся за дверью. — Их новоанглийские выдумки просто ужасны. В следующий раз мы услышим, что его повели на таинства вуду. Поздравляю тебя с соперницей, моя дорогая. Не шути, у этой Мюрис серьезные шансы. Ты хуже ее уже тем, что слишком бела. Et puis tu n’es pa descendue d’une race bâtarde. Quel malheur! Je ne dirais rien s’il entretenait son octaronne à lui. Voilà qui est permis, bien que ce n’est pas joli.[87]
— Прошу вас, миссис Ларю, не говорить со мной на подобные темы. Я не желаю слышать об этом, — в гневе сказала Лили.
— Mais c’est mieux au moins que de les épouser, les octaronnes,[88] — настаивала миссис Ларю.
Лили встала и удалилась к себе, ничего не ответив. Еще ни разу с тех пор, как им пришлось спасаться бегством из Нового Орлеана из-за того, что ее отец принял сторону Севера, она не была так расстроена, как сегодня поступком их друга Колберна.
Хотя Лили и не была влюблена в капитана Колберна, он ей нравился все же больше других знакомых мужчин — не считая, конечно, отца и полковника Картера. Она также считала, что Колберн настолько ей верен, что никогда не позволит себе ничего, что может ее огорчить; и сейчас ее женская гордость страдала при мысли, что он так легко принес в жертву их добрые отношения, единственно для того, чтобы общаться с отверженной кастой. Нет сомнения, что шансы Колберна покорить сердце девушки сильно понизились. Он раздумывал сам об этом, и удар оказался куда тяжелее, чем он мог себе даже представить. Но, будучи честен с собой, он не мог изменить своим взглядам и убеждениям даже ради одной-единственной женщины в мире, которую он полюбил. Надо заметить, что Колберн был так щепетилен в своем понимании чести, что, даже обороняясь от миссис Ларю, отказал себе в праве сообщить (а это было святой правдой), что на одном из обедов, данных Мюрисами, он сидел за столом рядом с полковником Картером.
Упомянем здесь и о том, что Колберн как раз в это время совершил большую ошибку, отказавшись принять полк, который взялся набрать для него старший Мюрис, — при условии, что он официально подаст на должность полковника, Правда, он так поступил не из боязни разгневать миссис Ларю или даже мисс Равенел. К предложению Мюриса он отнесся с полной серьезностью и обсудил его с Картером, который и дал ему совет отказаться. Негритянские части в северной армии были пока что в новинку, авторитетное мнение на этот счет не сложилось, и вест-пойнтского брамина одолевали сомнения.
— Возможно, что я ошибаюсь, — ответил он Колберну, сопровождая свое заявление изрядным залпом проклятий, — а если война затянется, я тем более буду неправ. Три-четыре года таких потерь, как сейчас, и мы все равно призовем в армию негров; не мы, так — южане. Но пока что я этого переварить не могу. Не терплю черных бестий, да еще одетых в мундиры. А кроме того, не надейтесь, что им позволят сражаться. С вашим черным полком вы угодите в Форт-Пейк или в другую дыру с москитами и малярией, куда белых жаль посылать. Или вас погонят строить дороги, закапывать трупы, охранять военные склады, в общем, обслуживать белых солдат. Вам никогда не придется возглавить атаку, отбить нападение противника — словом, как-нибудь отличиться. И потом, приглядитесь: каково официальное положение этих луизианских черных полков? Правительство их пока не признало, и в кадры они не войдут. Это просто милиция, набранная Батлером по своему усмотрению. А если военный министр не даст своего утверждения, — что вы будете делать тогда? Реальная капитанская должность лучше неверной полковничьей. Раз-два-три — и вы вообще ни при чем, хоть и в новом мундире. Оставайтесь лучше в полку. Вот начнутся бои, и вы (так-перетак) пойдете на повышение.
И действительно, привязанность к полковым сослуживцам вернее всего удержала Колберна в Десятом Баратарийском полку. Как и всякому волонтеру, офицеру из штатских, не-привычному к армии, ему хотелось сражаться под флагом родного штата и во главе людей, лично набранных им и обученных.
Примерно в это же время полковник Картер покончил с сомнительными особенностями своего домашнего быта, которые лейтенант Ван Зандт юмористически окрестил «французской козеткой». Было ли сделано это по совету миссис Ларю или полковник сам рассудил, что отныне должен готовить себя для более достойных радостей, трудно решить. Достоверно только одно: с того самого дня — и это легко объяснить — его увлечение мисс Равенел превратилось в пылкую страсть.
ГЛАВА XIV
Лили делает выбор
Как-то под самый конец этого богатого событиями лета 1862 года, столь ужасного на кровавых полях Вирджинии или Кентукки и относительно мирного в малярийной и жаркой Луизиане, командир Десятого Баратарийского вел сам с собой разговор, сопровождая его отборнейшей бранью. Как правило, когда Картер бранился, то адресовал свою брань либо тому, кого в этот момент распекал, либо сочувственной аудитории. Сейчас он бранился в тиши своего кабинета и лишь для себя одного (если не предположить, разумеется, что у него был свой ангел-хранитель, вынужденный по обстоятельствам службы находиться при нем даже и в эти минуты). Кажется, я допустил непростительный промах, не познакомив сразу читателя с виртуозным талантом полковника Картера по части божбы и разного рода проклятий. Но, с другой стороны, попробуйте это сделать без двух-трех страниц специальных примеров, которых не стерпит, конечно, ни один печатный станок, разве только вам разрешат поставить его в преисподней. Если воспользоваться здесь выражением лейтенанта Ван Зандта, который, кстати сказать, от души восторгался этим талантом полковника (наряду с другими его талантами), Картер был «преотменный старый ругатель».
Полковник жил в огромном кирпичном особняке, принадлежавшем ранее очень богатому, а теперь, разумеется, нищему и пребывавшему в изгнании мятежнику. В распоряжении полковника был кабинет, столовая, две гостиные, бильярдная и пять спален на втором этаже, не считая добавочных помещений в подвале. Он жил с размахом, подобавшим владельцу такого дома: задавал обеды, угощал гостей отборным вином и дорогими сигарами. Сейчас наступал вечер, служебные часы у полковника кончились, и он возлежал в кресле в своей гостиной с сигарой в одной руке, и с письмом в другой, положив для удобства ноги на стол. Только такие красноречивые люди, как сам полковник или же лейтенант Ван Зандт, могли бы отдать должное по справедливости стоявшей в тот день новоорлеанской жаре. Хотя на полковнике не было ничего, кроме брюк и нижней рубашки, щеки его раскраснелись и на лбу выступил пот. Луизианские злые москиты — многочисленная и беспощадная тварь — жужжали у самого уха полковника, искусали ему лицо и жалили сквозь рубашку. Но не москиты исторгли у Картера поток кощунственной брани; причиной было письмо. Когда первый гнев миновал, он решил затянуться сигарой, но сигара потухла. Он раскурил ее снова, — курильщик в расцвете сил и с очень длительным стажем, полковник предпочитал едкую горечь бычка благоуханию свежей сигары. Пока он вторично читает свое письмо, полюбопытствуем тоже, что в нем написано.
«Дорогой мой полковник, — так начиналось письмо. — Боюсь, что мне нечем пока Вас порадовать. И я и Уолдо сражались, как греки под Троей, но без результатов. Пересы-лаю Вам копию прошения министру о производстве Вас в новый чин. Мы заручились поддержкой целой толпы сенаторов и депутатов. Министра мы убедили, он ценит Ваши заслуги. Но нас обскакала банда фанатиков во главе с Самнером и Уилсоном.[89] Они засели сейчас во всех ведомствах, военных и штатских. Мы не смогли даже выбить из них приказа о назначении; не говорю уже об утверждении в сенате. Эти болваны требуют чистки армии. Поражение Мак-Клеллана объясняют исключительно тем, что он примиренчески относится к рабству, а поражение Попа,[90] в свою очередь, тем, что он подчинен Мак-Клеллану. Они хотят разогнать всех умеренных и поставить всюду своих. Требуют, например, чтобы Бриксу отдали командование потомакской армией вместо Мак-Клеллана, только что спасшего Вашингтон да и всю страну. История не помнит такого разгула фанатиков, наверно, с той самой поры, как шотландские пасторы в Дэнбаре пытались проклясть Оливера Кромвеля[91] и его солдат. Решительно все у них на дурном счету, и вы тоже, конечно. Они разнюхали что-то о Ваших связях в минувшие флибустьерские дни и сейчас стараются это раздуть, утверждая, что Вам опасно доверить бригаду в нашем «господнем воинстве». Говорят, что Вы не из тех, кто идет за душой Джона Брауна и кто достоин повесить на дикой яблоне Джеффа Дэвиса. В общем, Вам надо бы что-нибудь предпринять, чтобы вконец развеять воспоминания о прошлом.
