человека, который напишет за вас такую книгу.
— Нет, зачем же, я уж сама это сделаю, — сказала Мария Сергеевна. — А летом, в каникулярное время, поеду отдыхать… Говорят, у вас хорошо во Флориде?
— У нас много хороших мест, — сказал Харбери. — Вам будет из чего выбрать.
— Первоклассные отели, море, прогулки на яхтах… — задумчиво произнесла Мария Сергеевна. — И, наконец, вы привезете ко мне мою дочь. Если удалось похитить меня, то уж мою дочь вы сумеете переправить. Ей предстоит блестящая будущность. Туалеты. Развлечения. Брак с каким-нибудь молодым адвокатом или офицером. Таким, как вы, например.
…Мария Сергеевна загадочно смотрела на своего собеседника; он верил ей и не верил, но во всем его облике появилась какая-то размягченность.
— Все это вы мне можете гарантировать? — спросила Мария Сергеевна.
— Да, — сказал Харбери.
— Я не обманываюсь?
— Нет, — сказал Харбери.
Мария Сергеевна улыбнулась.
— Это рай. Настоящий американский рай. Как видите, я сумела его нарисовать, майор… Я не ошибаюсь, майор Харбери? В таком раю я обречена блаженствовать?
Да, она улыбнулась!
Сперва Харбери не поверил своим ушам: эта женщина слишком быстро сдавалась, даже в лагерях для перемещенных лиц русские, которых вербовали после войны в иностранную разведку, даже они труднее поддавались на уговоры. Но Ковригина перечислила именно все те блага, какими приманивали за океан иностранных артистов и ученых. Все может быть! Может быть, она и не такой уж преданный своей Родине человек, как ее рисовали.
Харбери полагал, что Ковригина перечисляет условия, на которых согласна перейти на службу к другой стране. Она, конечно, запрашивает… Хотя, кто знает, может быть, она и в самом деле стоит такой цены?
Мария Сергеевна продолжала улыбаться.
— А вы сумеете привезти мою дочь? — спросила она. — Вы не обманываете?
— Можете не сомневаться, — охотно подтвердил Харбери. — Для нашей разведки нет невозможных вещей.
Лицо Марии Сергеевны потемнело.
— А знаете, что сделает моя дочь, — спросила она, — когда вы привезете ее ко мне?
— Бросится к вам в объятия?
— Вы угадали, — сказала Мария Сергеевна. — Но только наполовину. Она действительно бросится… для того, чтобы плюнуть мне в глаза!
Харбери пытливо посмотрел на Марию Сергеевну.
— Я не совсем вас понимаю…
— И не поймете, — с насмешкой произнесла Мария Сергеевна. — Вы предлагаете мне все блага? Вам они представляются верхом человеческого существования? Но вы просто недостаточно осведомлены о моей жизни. Значит, институт, машина, собственный дом, деньги, курорты, туалеты. Что еще вы можете обещать мне? Представьте себе, все это я имела в Москве. Институт у нас такой, что не мы интересуемся вашими открытиями, а вы нашими. Машина… Когда мне бывает нужна машина, я ее получаю, а то, что она не моя, не так уж важно. Не нужен мне и собственный дом с пятью спальнями и десятью гостиными, меня и мою дочь устраивала наша квартира. Мы с дочерью не раз отдыхали и на Кавказе, и в Крыму, где нисколько не хуже, чем на ваших курортах. А что касается туалетов, это просто смешно. Ведь не мы у вас, к примеру, а вы у нас покупаете меха… — Мария Сергеевна горько усмехнулась. — Я не знаю, что вы делали и долго ли жили в России, но вы совсем не знаете советских людей.
Харбери поднял руку, как бы желая остановить свою собеседницу.
— Извините, — сказал он. — Вы умней и сильней, чем я думал. Но есть нечто, от чего и вы не захотите, не сумеете отказаться. Свобода! Свобода, которая есть необходимое состояние всякой души. Истинная и полная свобода.
— О, майор Харбери, вы перешли к другим категориям… Но навряд ли вы успеете и здесь. Вероятно, свободу мы тоже понимаем по-разному.
— Свобода духа — вечная и неизменная категория.
— Допустим. Позвольте же вас спросить: вы свободны?
— О да!
— В таком случае выпустите меня отсюда.
— Не могу!
— Но ведь вы же свободны?
— Мне просто невыгодно вас отпускать.
— Что же это за свобода, которая нуждается в подавлении свободы другого?
— Свобода борьбы!
— Или конкуренции. В том мире, который вы представляете, свобода в том и заключается, чтобы лишать свободы других. Свобода сильного.
— Но я и предлагаю вам силу!
— Силу или свободу?
— Средства, которые сделают вас свободной.
— Свободной жить за счет других? Это для меня не свобода. Позвольте вам объяснить. У вас свобода — это свобода для небольшого количества индивидуальностей и за счет массы других индивидуальностей. А у нас свобода для большинства, для всего народа; приобретя свободу, народ наделяет ею всех, кто трудится. Моя свобода вечна и благотворна. Вы же служите тем, кто подавляет свободу, и сами, сами вы не пользуетесь ею ни в малейшей степени… — Но творчество, творчество… — Харбери чувствовал: где-то внутри его набухают злоба и тоска.
— Вы же не можете делать то, что хотите!
— А что же я делаю?
— То, что предписывают власти!
— Точно у вас власти ничего не предписывают! Только ваши власти поставлены теми, кто над народом, а наши власти лишь представители народа, и так как я тоже часть народа, мои интересы не расходятся с интересами большинства.
— Но вы могли бы иметь больше!
— Чего и зачем?
Он не знал, что ответить… Мария Сергеевна презрительно посмотрела на Харбери.
— Вам это непонятно, — сказала она. — Творчество не покупается…
Нет, Харбери не хотел признать, что эта женщина оказалась сильнее его, что ему не под силу с нею справиться!
— Не покупается, — повторила она и решительно махнула рукой, точно отрубила что-то в воздухе. — И все! И больше нам не о чем говорить.
— Вы имеете последний шанс, — негромко произнес Харбери. — Я не собирался вас покупать. Все, о чем мы говорили, это лишь добавление к вашей жизни, потому что… потому что… — Он задохнулся. — Потому что — не забывайте — в наших руках ваша жизнь!
Харбери чувствовал, как его распирает гнев. Нет, не гнев, а бешеная ненависть… В войну он осуждал фашистов за их зверства, но сейчас понял, почему фашисты зверели… От советских фанатиков добром не добиться ничего! Они не понимают разумных доводов. Бить, бить! Их пытать нужно! Сломить, заставить… И Харбери не выдержал.
— Встать! — заорал он вдруг. — Встать!
Мария Сергеевна удивленно посмотрела на него.
— Что с вами?
— Встать! — еще громче, переходя на визг, орал Харбери. — Я приказываю вам встать!
Мария Сергеевна медленно поднялась. Она стояла, а Харбери, развалясь на стуле, смуглыми пальцами нервно разминал сигарету.
— Не хотите нашего рая? — прохрипел он. — Так узнаете наш ад!
Мария Сергеевна молчала.
— Вы слышите? — спросил Харбери, беря себя в руки. — Вы узнаете наш ад!
Она молчала по-прежнему.
— Не молчите,
