Таинство совершили за день до праздника Введения, перешедший в веру матери татарчонок получил христианское имя Иосиф, или в русском произношении Осип, горец же стал Григорием, видимо, за особенности своего настороженного характера. По принятии истинной, в глазах окружающих, веры новокрещенов одарили подарками. Гушчепсе, которого, несмотря на крещение, продолжали именовать как и прежде, по его происхождению поверстали в десятню и пожаловали землёй на Заволжской стороне. От поместья, правда, не вышло никакого толка, поскольку располагалось оно на безлюдной местности, в давно оставленном обитателями сельце-пустоши.
Ходил монах кругами и вокруг последнего иноверца поблизости — Байкильде. Он пел соловьем, рассказывая, какие неимоверные награды сулит ему согласие на смену веры. Царь Фёдор Иванович должен был настолько восхититься подобным поступком, что обязательно наделил бы крещёного сына мурзы неизмеримыми пашнями и угодьями, да пожаловал бы немалый чин, может, и стольничий.
Мурзёнок вероотступничать совершенно не собирался. Напустив на себя максимально гордый вид, он ответил священнику длинной отповедью по-татарски.
Вкратце перевёл её нам его сводный брат:
— Молвит, как хан его Кази-Гирей, будет, сколько Аллах даст, сидеть в узилище, а потом сбежит, как оказия приключится. От бесерменства же не отступится за всё золото мира.
— Значит, с царя крымского пример себе берёт? — узнать, что и этому правителю довелось побывать в плену, стало для меня открытием.
— Солтану кызылбашскому[93] в полон Бора-Гирей угодил, семь лет в зиндане томился, соблазняли его землями и наградами за службу и принятие веры персидской, но он готов был умереть, а не поддаться, — посвятил меня в перипетии ханской судьбы Габсамит.
Байкильде нараспев продекламировал какой-то татарский стих.
— Словами крымского царя отвечает, — сообщил его младший брат. — Лучше годы безысходно провести в темнице, чем ковром под ноги шаху расстелиться.
— Складно сочиняет, а песни часом не пишет ваш славный государь? — чего-чего, а поэтических наклонностей от хозяина разбойничьего государства я не ожидал.
— Газели о любви творит, а также музыку для разных инструментов, — перечислил увлечения своего бывшего правителя Габсамит.
— Ну и ну, — только и удалось мне вымолвить.
Похоже, с этим поэтом — правителем государства работорговцев ухо следовало держать востро. Любой крымский хан серьёзный противник, а талантливый — опасен вдвойне.
Через два дня после двунадесятого праздника Введения в город прибыл гонец с очередным посланием от боярина Годунова. Этот свиток заставил меня снова вспомнить о незаурядном правителе Крымского улуса. В письме царский слуга, конюший и прочая, и прочая, интересовался — не ошибся ли я с предположением о приходе татар весной. Ведь прибыл из Бахчисарая русский посол, привёз грамоту от Кази-Гирея, в которой тот обещался жить в дружбе, пределов Руси не тревожить. Написано сие послание было в чрезмерно обходительном, даже скорее уничижительном по отношению к автору тоне. В Москве уже праздновали победу над южным соседом, и мне для ознакомления передали список с дипломатического письма хана.
Собранный экспертный совет из новокрещёного татарчонка Осипа и уездного окладчика Афанасия сей документ только что на зуб не пробовал.
— Шутейно, мню, в Бахчисарае сие писано, — выдал своё заключение Габсамит. — Видать, лишка вина Гази-Гирей хлебнул и сочинил эдакое. Уж больно несерьёзно он тут себя именует да через меру царя всея Руси возвеличивает.
— Надсмехается, значит, пёс над государем нашим, — зло проговорил Бакшеев. — Нет, не дурак волоститель татарский с пьяных дум поносную лжу измышлять. Другое тут: очи застить желает, в спокойствии уверить. Токмо для чего? По Великому посту казаки в поле за языками ездят, те всю истину откроют.
— Должен тут найтись смысл, хитрость тут какая-то замышляется, — намерений Бора-Гирея я не понимал.
— Значится, к Пасхе языки на Москве будут, там их расспросят накрепко, полки на Оку выйдут, — прикидывал противодействие планам вероятного противника Афанасий.
— От получения точных известий сколько времени нужно войско собрать и на Заокские земли двинуть? — Скорость выдвижения русских сотен влияла на многое.
— К середине мая за Окой соберутся, а за реку пойдут, как припасы сберут, ранее июня выйдет токмо ежели загодя запастись, — рассчитал сроки подхода московского войска опытный рязанец.
— Значит, крымцы раньше будут, по самой первой траве, — попробовал я примерить на себя роль их главнокомандующего. — Ты бы в какое место пограничья ударил, будь калгой,[94] к примеру?
— Упаси Господь, — перекрестился бывший порубежник, без охоты примеряющий на себя такую личину. — Я б часть орды к Туле повёл, чтоб грозилась через Оку к Москве прыгнуть, тем бы христианские полки и остановил бы. А прочие в загон на северские, рязанские да мещёрские земли. — Потом Бакшеев немного подумал и добавил: — Нет, на северские, под Чернигов я б войско не слал, там для береженья от литвинов изрядно русских воев, крепкий отпор могут дать. Хану же не ратное дело нужно, а добычи взять поболее. Поминки в Бахчисарай седьмой год не плачены, биев царю Крымскому жаловать нечем, а карачеи как на белую ханскую кошму подняли его, так и скинуть могут. Так что за животами[95] он орду пошлёт, не за славой.
Что ж, устроенный нашим малым военным советом мозговой штурм смог за Гази-Гирея составить наиболее удачный план весенне-летней кампании. Вот только будет ли он действовать наиболее оптимально, вот в чём вопрос. Однако лучше перекрутиться, чем недокрутиться; исходя из этих соображений я и подготовил ответ для передачи боярину Годунову.
После отъезда посланца в столицу ко мне пришёл насупленный Тучков. Раны его неплохо заживали, и на постельном режиме он провёл не более шести дней.
— Сеунч сказывал, в первых седмицах Рождественского поста ногаи пойдут по нашему уезду, дорога им на Тверь, а далее к Новгороду, — озвучил свои тревоги казначей. — Хоть с ними приставы поедут московские для дозора, чтоб насильства над христианами не чинили, но опаску иметь надо. Бережёного Бог бережёт.
Опасениями дядьки я поделился с Бакшеевым и головой стрельцов Пузиковым. Молодой командир стрельцов был готов хоть сейчас садиться в осаду.
Окладчик лишь махнул рукой:
— Ногаи не дети малые, они на ночлег к монастырским сёлам поближе становятся, у тиунов сих вотчин завсегда запасец есть. Ну а ежель у наших хрестьян чего лишком отнимут, то оброк им чуток скостим за разорение. — Потом, глянув на сотника Данилу, добавил: — Твоих-то людишек гулящих, на коих стрелецкий кафтан глядится как на медведе сарафан, погонять в ратном умении надо бы. До сих пор за ними ловкость токмо в бражничестве да задирании подола бабам видна.
Учения решили проводить в ближайшую субботу. По моему предложению противника должны были имитировать несколько дворян и нанятые литвины под предводительством Байкильде. Я готовился услышать вал жалоб на то, что командиром назначен татарин, но так их и не дождался.
Бакшеев моих опасений не понял.
— Татарчонок знатен вельми, так с чего рожу кривить? Вона, на полки у Ругодива государь да бояре царевичей кайсацких, астраханских да сибирских в наибольшие головы ставят. А русских воевод в товарищи, и никто на татаровей Чингисова рода челом в отечестве не бьёт, а друг дружке за местный счёт глотку готовы порвать.
Выведенное на лёд Волги воинство выглядело регулярным войском исключительно издалека. При близком рассмотрении становилось видно, что кафтаны, хоть и построены из одинаковой материи, но имеют разный покрой, а уж о разнообразии оружия и говорить не приходилось.
Ни у одного из бойцов не было одинакового комплекта оружия. Несколько видов фитильных пищалей с жагровым и кнопочным спуском,[96] бердыши, сабли, топоры и короткие пики, луки да старый самострел — вот полный комплект оружия Угличской стрелецкой сотни. Чем Данила, зазывавший в стрельцы кого ни попадя, собирался вооружать следующую группу повёрстанных, было совершенно непонятно, разве что дрекольем.
Более-менее прилично палили воины, пришедшие с Пузиковым из Москвы. Остальные по несколько минут ковырялись с заряжанием. Их попытки прицеливаться при стрельбе в выставленную в пятидесяти шагах бревенчатую стенку привели к тому, что они попалили себе бороды и обожгли лица вырывавшимися из затравочного отверстия снопами искр. Луки выдали только тем, кто умел этим оружием пользоваться, и показанные лучниками результаты оказались вполне сносными. За время короткого лучного боя изорвали немало тетивы, но разбор полётов произошёл после окончания упражнений самострельщика.
