— Буянистый там народец, вроде по чарке давали, а иные уж перепились, — сообщил он мне обстановку. — Тут крик поднялся, будто хмельное то из гноя отхожего, посадские и взбаламутились.
— Ерунда это, пустое дело, вина из дерьма сделать никак нельзя, надо всё объяснить, — пытался я объяснить глупость происходящего старому воину.
— Может, и пустое, а кабатчика насмерть прибили, да двух людей твоих писчиков, что дворы дозирали, — Бакшеев пребывал явно не в оптимистичном настроении.
Тут меня завернули в принесённый стёганый тягиляй, и мы поднялись на стену крепости. На прилегавшей к кремлю площади и ближайших улицах стояли кучки возбуждённых людей, изредка что-то оравших и махавших руками. С заднего двора кабака к торговым лавкам выкатывали бочки со спиртным, которое там же и потреблялось совершенно неумеренно.
— Орали, будто нечистое, а вона как на дармовщинку-то заливаются, — подивился рязанец, волей судьбы ставший осадным воеводой.
К нам подбежал стрелецкий голова и заорал:
— Первое дело — пищали низовые надо дробом снарядить, по сим карамольникам жахнуть!
— Ты иди пушкарей уговори по соседям своим палить-то, — притормозил его боевой задор Афанасий. — Лучше расскажи-ка, милый друже, с чего более половины твоих воев с бунтовщиками заодно колобродит?
Данила Пузиков начал растерянно озираться. Действительно, внутри кремля находилось едва ли полтора десятка стрельцов. Остальные радостно братались с мятежными горожанами. Ещё внутри нашлось четверо пушкарей, трое вратарей, семь человек сынов боярских да около пятнадцати сторожей и истопников, которые также выполняли охранные функции.
— С таковым войском стен не удержать, — резюмировал ситуацию Бакшеев. — Снаружи-то человек двести, у каждого если не рогатина, так кистень найдётся. Да у служилых переметнувшихся самопалы имеются.
— Они, наверно, в карауле стояли, когда народ заволновался, — оправдывался стрелецкий сотник.
— Хороши караульные, во всяком лихом деле первые заводчики, — попенял упустившему дисциплину Даниле уездный окладчик.
— А где Ждан? — удивился я отсутствию верного дядьки, всегда находившегося поблизости.
— На всё воля Божья, княже, — потупил взгляд Афанасий. — Дьяк Алябьев будто видел, что на копья его подняли воровские люди, сам еле жив убежал. Да, может, попутал, у страха очи велики.
Меня как будто кувалдой ударило под дых, дыханье запнулось, и подогнулись колени.
Глава 27
Показ бунтовавшему народу с крепостных стен малолетнего князя мятежа не прекратил. Не стрелял никто из посада по осаждённым, и то было уже хорошо. Предполагаемого штурма тоже не начиналось, посадские особого желания лезть на стены не выражали. В основном горожане бражничали запасами, вытащенными с кабацкого подворья, переругивались с защитниками угличского кремля да требовали выдать им на расправу всех обидчиков.
К вечеру угроза прямого нападения практически полностью пропала, поскольку количество трезвого народа среди восставших не превышало пары десятков человек. В трапезной дворца заседали на импровизированном военном совете все из оставшихся дворян да стрелецкий голова с двумя своими десятниками. Основное предложение имелось всего одно — снарядить ночью гонца к Москве, и уже дня через четыре можно было ожидать избавления. Такое развитие событий совсем мне не пришлось по душе, ведь суровость местных законов могла привести к полному опустошению посада. Однако предложить ничего лучше я не мог, так что просто помалкивал.
Выборы гонца в столицу прервал топот ног по лестнице, влетевший истопник поклонился собравшимся и вымолвил:
— Сквозь водяную калитку казначея Ждана от реки тащат. Излихо он поранен, преставиться может хоть сей миг.
Ноги сами понесли меня навстречу людям, несущим израненного воспитателя. Тучков являлся одним из наиболее близких княжичу людей, он пестовал его с младенчества и поэтому относился ко мне с отеческой заботой. Да и я, несмотря на то, что разумом был постарше, всё более и более ощущал его скорее старшим родственником, вроде двоюродного дяди, чем подчинённым и придворным. Потеря этого человека нанесла бы нам тяжелейший удар.
После первого беглого осмотра при свете десятка факелов во мне окрепла надежда, что Ждан выживет. У него обнаружили два колотых ранения, к счастью, не задевших важных органов и кровеносных сосудов, также присутствовала огромная рваная рана на голове, однако кости черепа у везунчика оказались целы. Все остальные повреждения являлись лишь ушибами да растяжениями.
— Черкес его от Каменного ручья притащил, от рва пристенного, — сообщил один из добровольных санитаров.
— Божьей помощью язычник тот прислан, — просипел раненый. — Думалось, помру уж в грязи той от хлада, берега-то склизки да крутёхоньки.
— Как же так вышло, дядька, кто на тебя напал? — я надеялся услышать имена бандитов.
— От двора Митьки-серебренника заваруха пошла, — цедя слова, начал рассказ Тучков. — Яз знал, что есть у него монета княжью пеню отдать. Он всё на бедность жалился, не платил, вот его ярыжки на правёж и поволокли к дьяческой избе. Ремесленный тот в крик, бабы его в плач, тут соседи Митьки тово понабежали, стали грязью в служивых кидать. Те такого непотребства терпеть не стали да плётками-камчами чёрный люд отделали. Задире одному так око и выбили, а у того три брата, да все лесовики, зверя в дебрях промышляют, тем все кормятся. Пока к торгу через посадских пробивались, конями особо топтать не хотели, брательники окривевшего на нас с ослопами да рогатинами насели. Сабля ж токо у меня имелась. Яз к мосту через ручей прорвался, там меня кистенём какой-то вор сшиб с седла, прям кубарем в ров скатился. Пока силы водились, к Волге по бережку скрёбся, а уж тама выполз где положе, да уж помирать собрался, ан Господь уберёг.
— Что ж ты сам за должником поехал, — слегка пожурил я Ждана. — Пусть бы служки губные разбирались.
— Плата больно уж велика, — вздохнул воспитатель. — Посулил бы Митька караульщикам по паре алтын на брата, те б за него и отговаривались, мол, болен, на правеже помрёт, аль ещё чего удумали. Мне ж ведомо, что уже подворье тот серебренник продавать собрался, да вскоре прочь с посада сбечь.
— Какая ж на мастеровом том недоимка? — недоумение мной овладело вполне искреннее, вроде непосильными налогами никого не обкладывали.
— Рупь, ровно как ты велел, княже, за нерадивость пеня на него возложена, — также слегка удивился удельный казначей. — Почитай все справные дворы нам одолжали, никто добром твоё веленье не справлял. Яз всех лентяев посадских, которые яму не копали, этой платой неурочной обложил.
— Как-то круто мы с горожанами, — промямлил княжич, совершенно не помнивший о своём повелении драть с не особо богатых людей довольно немалые суммы. — Много уже у кого эти деньги собрали?
— Токмо четверо отдали с плачем великим, — признал Тучков. — Двоё уж сбегло, а шестеро за монастыри заложились, нет над ними теперь суда нашего. Да и с остальных опосля городского разора, мню, не собрать деньжат никак.
— Его бы в тепло отлёживаться, пока костоправа аль лекарку не найдём, — прервал наш разговор о причинах бунта Бакшеев. — Он в могиле одной ногой, а всё о прибылях да убытках печётся. Да и ты, княжич, в ту же степь.
Действительно, болтать с израненным человеком, лишая его возможности поскорее получить хоть какую медицинскую помощь, казалось явно лишним.
Ждана унесли в отдельную комнату дворца на попечение жены и сына. Вертевшемуся рядом с отцом Баженке я велел обязательно позвать меня, когда будут чистить и зашивать раны. Притащившего казначея черкеса нигде не видели. Сторожа сказали, будто он ушёл обратно через ту же калитку, что вела к Волге. Афанасий расставлял посты и разделял между служивыми очередь несения караула, за недостатком людей привлекая к этому всех кого можно, в том числе и последнего пленного татарчонка, который ещё не получил полной свободы. Я мало что понимал в деле разведения часовых, но мотался вслед за осадным воеводой, не желая отдаляться от него в эту тревожную ночь.
С крепостной башни раздались взволнованные голоса стражи. Вскарабкавшись вслед за Бакшеевым к заборолу стены, привстал на цыпочки, чтобы взглянуть в бойницу. Над юго-западной частью города, за торговыми рядами разгоралось свечение.
— Запалили посад, пёсьи дети, — ругнулся рязанец.
Подтверждая его слова, заголосил набат Алексеевского монастыря с Огнеевой горы, позже к нему стали присоединяться голоса колоколов остальных храмов.
Всмотревшись в темноту, воевода добавил:
— Опомнились воры, все, кто тверёз, тушить побежали. Княжич, пора оседлать коней да в спину им ударить! Тута мятежу конец настанет!
