— Нравится? — не выдержав долгой паузы, спросил Гурин.
— Очень.
— Сейчас я закажу ужин и за бокалом красного вина мы наконец поговорим. Согласна?
— Да, конечно.
— Честно говоря, я проголодался, — улыбнулся Гурин, нажимая кнопку вызова. Вошедшему охраннику Эрнест Павлович заказал столько блюд, что, когда тот вышел, Мара невольно засмеялась.
— Что такое? — удивился он.
— Вы действительно проголодались. Мы все это и за неделю не съедим.
— Ты еще не знаешь, что такое голодный Гурин! — выразительно подняв указательный палец, сказал он. — И еще, я люблю, когда девушка ест, не жеманничая. Понимаешь?
— Да. — Мара была готова делать все, лишь бы понравиться Эрнесту Павловичу. В минуты волнения она обычно теряла аппетит, но сегодня была настроена идти вразрез с желаниями организма, лишь бы угодить Гурину.
Мара усердно поглощала заливной язык, салат из спаржи с перепелиными яйцами, рисовую лапшу с острым соусом. Она видела, как посмеивается Эрнест Павлович, как ему нравится видеть ее такой. Это была самая молчаливая трапеза в его жизни, прерываемая короткими тостами, комментариями в адрес опытного шеф-повара.
— Ну, Мара, за тебя. Снова за тебя, — хрустальные бокалы в который раз соприкоснулись, издавая мелодичный звон.
— Все, — выдохнула Мара, откинувшись на высокую спинку кресла. Маленький столик, на котором стояли практически пустые тарелки, вызвал у нее улыбку. — Не могу поверить, что я столько всего съела.
— И чего тебе хочется теперь? — поинтересовался Гурин.
— Честно? — Мара ощущала во всем теле приятную слабость, когда ты не устал, нет, но так хочется закрыть глаза. Это была особенность ее организма, с которой Мара вела борьбу. Стоило ей плотно поесть, а не перекусить на ходу, как ее одолевала, как говорила Евдокия Ивановна, барская нега. Признаваться в том, что желание поспать — единственное, что похоже на правду, Мара не собиралась. За те дни, когда она сочетала учебу и работу, она здорово устала. Признаваться в этом сейчас было неуместно. Встряхнувшись, Мара выпрямила спину, положила руки на колени. Она решила во что бы то ни стало сбросить с себя сонливость. Кажется, ей это удастся, если она сейчас же возьмет инициативу в свои руки, и они все-таки вернутся к тому, о чем договаривались вчера. — Так вот, теперь я готова отвечать на любые вопросы. Вы еще не передумали?
— Значит, время пришло, — констатировал Гурин, недоверчиво глядя на нее.
— Пришло. Но есть одно «но», — осмелилась заметить Мара.
— Говори.
— Вернее сказать… Есть вопрос, который меня беспокоит. Зачем вам вообще что-то знать обо мне? Я буду говорить только тогда, когда пойму, зачем вам это нужно, — твердо произнесла Мара.
— Я думал, что вчера достаточно ясно дал тебе это понять, — Гурин поднялся, подошел к столу, открыл портсигар и достал сигару.
Отрезав кончик, он, не поворачиваясь, раскурил ее. Мара видела, что этот ритуал доставляет ему удовольствие, и почему-то подумала, что его жизнь наверняка складывается из сплошных удовольствий, которые он не променяет ни на что. И задушевные разговоры с ней, обычной официанткой из привокзального ресторана, никак не вписываются в схему его существования. Зачем ему знать подробности ее несладкой жизни в поселке? Тем более незачем — правду о том, как она живет в городе. Мара ужаснулась: ничего хорошего о себе она поведать не могла. Ничтожное полуголодное существование сменилось сытой жизнью с единственным неозвучиваемым дополнением в виде деликатных поручений Елены Константиновны и постоянной лжи, которая вошла в ее отношения с Евдокией Ивановной.
— Я не стану говорить, — тихо произнесла Мара. Она съежилась в кресле, сразу потеряв ощущение комфорта и спокойствия.
— Почему?
— Потому что вы не в силах изменить мою жизнь настолько, насколько мне бы этого хотелось, — выпалила она. Мара осмелела и не боялась говорить то, что чувствовала, устраивая тем самым своеобразную проверку истинных целей Гурина.
— Вот как? — спокойно произнес Эрнест Павлович.
— Да.
— А поконкретнее.
— Пожалуйста. Я точно знаю, что не представляю из себя ничего такого замечательного. Следовательно, со мной не может произойти чудо. Я не заслужила его.
— Ты уверена? — Выпуская серое облако дыма, Эрнест Павлович пристально смотрел на Мару. Ей было неуютно от его проницательного, пытливого взгляда.
— Нет, — откровенно призналась она. — Господи, да что же это! Я уже ни в чем не уверена. И меньше всего — в себе самой.
— Есть единственный выход. Расскажи, какой ты представляешь свою жизнь, и я сделаю ее такой, — тихо, но очень убедительно произнес Гурин. — Ты можешь мне довериться. Я из тех, кто не бросает слов на ветер.
Мара поднялась с кресла. Слова Эрнеста Павловича произвели на нее впечатление. Она медленно подошла к нему, осторожно взяла дымящуюся сигару и положила ее в массивную хрустальную пепельницу. Потом положила руки Гурину на плечи и замерла. На каблуках она была одного с ним роста, так что той романтики, о которой она прочла столько книг, не было. Маре не нужно было становиться на цыпочки и запрокидывать голову в предвкушении поцелуя. Их лица были на одном уровне, и Мара видела, как спокойствие и уверенность Гурина за эти несколько мгновений сменились настороженностью, напряженным ожиданием. Мара надеялась, что его руки вот-вот обнимут ее, в глазах вспыхнет огонь желания. Это и будет объяснением всех его громких обещаний. Наверное, он действительно влюбился в нее. Так бывает с мужчинами его возраста: последняя любовь, самая выстраданная, долгожданная, а может — сладкая и нежданная.
— Ты неправильно меня поняла, Мара, — медленно убирая ее руки, сказал Эрнест Павлович. — Значит, я плохо объясняю.
— Что я делаю не так? — с досадой спросила она. Закусив губу, Мара едва не расплакалась. Ей казалось обидным, что он даже не пытается поцеловать ее. Сейчас ей так хотелось этого. Даже голова кружилась, мысли выстраивались в разрозненный, нестройный ряд, и смысл их сводился к одному: ей нужны его ласки. И дело не в том, что он обещает ей безоблачную жизнь. Ей не раз предлагали всяческие блага в обмен на обладание ее телом. А этому оригиналу нужна ее душа, ее желания. Так почему же он не спешит выполнять их? Раньше Мара легко представляла себя в роли его мимолетной подружки, но с каждым часом воображение рисовало ей все более целомудренные картины. Гурин вел себя совершенно непредсказуемо.
— Я не собираюсь использовать тебя как очередную любовницу. — Его слова прозвучали ответом на ее мысли. — Это не входит в мои планы.
— И не входило?
— Не входит, понимаешь? Забудь, где мы познакомились и кто был тем связующим звеном, благодаря которому мы сейчас вместе. Все начинается сегодня, сейчас. И если ты сможешь увидеть во мне человека, которому можно доверять, на которого можно опереться, я буду рад.
Он говорил, будучи абсолютно уверенным в каждом своем слове. Он твердо решил попытаться выдернуть Мару из атмосферы ресторана, узнать ее увлечения, мечты и помочь реализовать их. Эта рыжеволосая девушка произвела на него впечатление, совершенно исключающее какие бы то ни было амурные развлечения. Сейчас перед Гуриным стояла девочка девятнадцати-двадцати лет, годившаяся ему не то что в дочки — во внучки, и он испытывал к ней нежное, трогательное чувство. Он увидел в ней родственную душу, человека, способного заполнить пустоту в его душе. Пустоту, которая образовалась после смерти Галины, после того, как единственный сын отказался от него. Три года длится этот ад, из которого Эрнесту Павловичу не помогла выбраться ни работа, ни поддержка старых верных друзей. Три года он пытался жить не своей жизнью, окружая себя молоденькими красавицами, хищницами, сразу чувствующими резкий, дурманящий запах денег, исходивший от него. И вчера, стоя в кабинете Елены Константиновны, он попросту решил в очередной раз повеселиться, согреться в лучах молодости и пусть продажной, но любви. Но Мара все перевернула с ног на голову Она оказалась не той, за кого он ее принял. Гурин видел в ней тонкое, возвышенное создание, волею жестокой, несправедливой судьбы тоже живущее не своей жизнью, вразрез со своими желаниями, истинными стремлениями. Они оба были одиноки в своем безумном, засасывающем, бездушном существовании. И как только Гурин осознал это, он твердо решил спасти невинную душу. Он дал себе обещание попробовать. Что, если она отвергнет его помощь? В любом случае, он обязан сделать попытку.
Эрнест Павлович смотрел на готовую разрыдаться Мару. Ему хотелось оберегать ее, предостерегать от неверных шагов и в то же время — баловать, делать сюрпризы, и при этом всегда быть рядом. Странные желания. Эрнест Павлович испугался, что он не будет нужен ей так долго, как это необходимо ему. Эта мысль пришла не в первый раз, но сперва она была не такой безысходной.
