Мара автоматически назвала адрес Евдокии Ивановны и почувствовала, как внутри все оборвалось: она все испортила. Все фантазии Мары вылетели из головы. Мара ругала себя почем зря за то, что посмела мечтать о том, что ей не позволено. Она не понравилась ему, и завтра же об этом станет известно Елене Константиновне! Та выгонит с работы и ее, и тетю Дусю. Мара представила себе лицо той, которая приютила ее, заменила семью, а теперь окажется без работы именно благодаря своей доброте. Этого нельзя допустить. Неужели ничего нельзя изменить? Мара представила, что в лучшем случае Евдокия Ивановна не выгонит ее из дома, а в ресторане она снова окажется на кухне, с мизерной зарплатой, на которую едва ли можно прокормиться. Мара решила идти ва-банк. Она придвинулась к Эрнесту Павловичу как можно ближе и прошептала на ухо:
— Не могу поверить, что сегодняшний вечер так закончится.
— О чем это вы? — Хитро прищурившись, Гурин повернулся к Маре. В ее синих глазах плясали бесовские огоньки. Их не было целый вечер, и только сейчас хозяйка позволила им вырваться наружу. Они плясали, выдавая снопы искр, которые, по-видимому, должны были испепелить его. Эрнест Павлович притворился совершенно непробиваемым и никак не реагировал на соблазнительное поведение Мары. Она едва прикоснулась к его руке, потом вдруг принялась изучать линии на его ладони, рассказывая с загадочным видом о том, что ждет его в ближайшем будущем. Как он понял, все сводилось к тому, что ему не избежать неожиданной сильной страсти, которая полностью изменит его жизнь.
Гурину сталь жаль Мару. В нем заговорило отеческое чувство к этой из кожи вон лезущей, старающейся обаять его девушке. Наверняка она ненавидит его в душе, презирает этого маленького лысого старика, с которым весь вечер была так мила. Ей хочется поскорее избавиться от его общества, но она должна сделать все, чтобы он остался доволен. Она понимает, что каникулы, которые устроила ей строгая и властная хозяйка, нужны лишь для того, чтобы она провела их в его компании. И как же она боится, что не угодила, что все испортила. Гурин наблюдал, как талантливая актриса пытается играть роль соблазнительницы, для которой это приключение — самое главное в жизни. Ему стало противно, гадко, стыдно. Гурин не узнавал себя. Вместо того чтобы включиться в игру, прекрасно провести ночь, отвлечься от всего в объятиях этой рыжей плутовки, он никак не мог совладать с проснувшейся моралью.
— Остановись, Мара, — тихо сказал он, когда ее рука, скользнув под полы пальто, недвусмысленно остановилась.
— Остановиться? — Мара тут же убрала руку, но все еще продолжала источать знойные взгляды. Она не сразу поняла, что впервые за время их знакомства Гурин обратился к ней на ты.
— Мы уже приехали.
Мара почувствовала, как краска заливает щеки. Онемевшие конечности перестали повиноваться. Теперь во взгляде Мары был страх. Она смотрела на Эрнеста Павловича, вернее, на его губы. Она ждала, что он скажет ей напоследок, готовя себя к чему-то вроде: «Передай Елене Константиновне, что я разочарован…» Однако вместо этого она услышала совершенно иное:
— Вот что, сегодня уже поздно, а завтра я заеду часов в шесть вечера. Договорились? — Мара молча кивнула. Она была готова согласиться со всем, что он скажет. — Завтра ты, прежде всего, расскажешь мне о себе. И тогда мы будем думать.
— О чем? — выдавила из себя Мара.
— О том, что делать с твоей жизнью дальше.
— Эрнест Павлович, я ничего не понимаю… — сдавленным голосом прошептала Мара.
— Ты ожидала услышать иное?
— Да, — честно призналась Мара. — Я не готова к такому повороту событий.
— А оказаться в моей постели ты была готова? — прямо глядя ей в глаза, спросил Гурин. Мара отвела взгляд. — Молчи, не отвечай. Я и так знаю, что ты скажешь. Сейчас важно другое: я хочу помочь тебе.
— Мне? Зачем вам это нужно? К тому же я не просила ни о какой помощи.
— И ты сама можешь начать другую жизнь?
— Какую другую?
— Ту, в которой ты будешь сама себе хозяйкой.
— Эрнест Павлович, я не хочу продолжать. — Все тело Мары сотрясала мелкая нервная дрожь.
— Значит, тебе нравится выполнять такие деликатные поручения Елены Константиновны? И какое оно по счету? Не сбилась еще?! На сколько тебя еще хватит?!
Гурин выглядел рассерженным, а Мара снова опустила глаза. Он не имеет права так разговаривать с ней. Подумаешь, решил поиграть в праведника. С чего бы это? Она ведь видела, как сверкали его глазки в кабинете у хозяйки. Он раздевал ее взглядом, здесь ничего нельзя было перепутать. Он хотел ее, хотел ее тела, ее ласк. Ему нужно было развлечься, а теперь он решил выглядеть чистеньким и для начала поиграть в заботливого папу. Не выйдет! Ей не нужна вся эта хреновина. Какое лицемерие! Мара резко повернулась, дернула ручку, но дверца не открылась. Чертыхаясь, разъяренная Мара откинулась назад, закрыла лицо руками.
— Выпустите меня отсюда! — Ей казалось, что она кричит, но на самом деле это было не так.
— Перестань, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть, — спокойно произнес Гурин.
— Я хочу выйти.
— Дверь откроется сразу после того, как ты пообещаешь мне завтрашний вечер.
— Кошмар какой-то! — Мара перевела дыхание. — Я не хочу ничего обещать.
— А если я очень попрошу, пожалуйста, сделай одолжение.
— О господи! Хорошо. Завтра в шесть я буду стоять у подъезда.
— Завтра в шесть я приеду, и мы поговорим.
— На улице? — Мара поджала губы. Она представила себе, как будет шмыгать носом от холода уже через пять минут. Почему-то сейчас это больше всего беспокоило ее. Мара знала, что ее белоснежное лицо, рыжие волосы совершенно незачем подвергать холоду: кожа приобретает неприятный красноватый оттенок, что никак не гармонирует с цветом волос.
— Господи, ну почему на улице? — усмехнулся Гурин. — Мы поедем ко мне на работу. Ты не возражаешь?
— Нет, напротив. Мне очень интересно узнать, кем вы работаете, — ехидно заметила Мара. Она удивлялась тому, что ее тон не вызвал у Гурина ни малейшего раздражения. Кажется, это ему даже нравилось!
— На моем кабинете нет таблички, — улыбнулся Эрнест Павлович. — А на все интересующие тебя вопросы я отвечу.
— Завтра?
— Да.
— Мне тоже есть о чем спросить вас.
— Я готов отвечать.
— Значит, это будет вечер вопросов и ответов, — заметила Мара. Она мельком посмотрела в стекло: наверняка за темными окнами притаились любопытные соседи, которые с завтрашнего дня будут допекать тетю Дусю вопросами. Нужно было сделать так, чтобы этот эскорт поскорее убрался со двора. — Ладно. Хватит интриговать жителей нашего дома. Это ни к чему, только неприятностей потом не оберешься. Хорошо, что сейчас рано темнеет.
— Ты всегда думаешь о том, что скажут со стороны?
— Нет, я думаю о женщине, у которой живу, которая дала мне крышу над головой, одела, накормила, заменила семью. Я не хочу, чтобы с завтрашнего дня ее допекали ненужными вопросами. Ей не нужны неприятности.
— Как ее зовут?
— Евдокия Ивановна.
— Я знаю ее. — Гурин достал пачку сигарет. — Передай ей привет от Гурина. Надеюсь, она еще помнит меня.
— Спасибо, передам, — стушевалась Мара. Она не ожидала услышать это.
— Она еще работает?
— Да, в киоске от ресторана.
— Хорошо. Ну, тогда до встречи, Мара. — И, обращаясь к водителю, Гурин попросил открыть дверцу. Глядя на недоуменное лицо Мары, объяснил: — Центральный замок. Он открывается только по моему велению.
— Замечательный замок, — задумчиво произнесла Мара. — До свидания, Эрнест Павлович.
— До завтра.
Мара замешкалась, словно хотела еще что-то сказать, но не решалась. И наконец выпорхнув на мороз, она наклонилась, чтобы еще раз увидеть лицо Гурина. Почему-то она решила, что сейчас это будет насмешливое, надменное лицо, которое навсегда отобьет у нее охоту к общению. Но Эрнест Павлович смотрел на нее задумчиво, с грустью. В этом было что-то трогательное, и Мара едва удержалась, чтобы не сказать что-то теплое, дружеское, а может быть, даже извиниться за спектакль, который так усердно разыгрывала весь вечер. Она отчетливо поняла, что этот мужчина не из тех, кого ей уже приходилось развлекать по просьбе Елены Константиновны. Ему нужно другое. И если даже в кабинете хозяйки Мара точно видела его похотливый взгляд, это была мгновенная реакция на ее броскую внешность, реакция настоящего мужчины.
Но Мара так и не решилась сказать последнее слово в этом разговоре. Она выпрямилась и, услышав, как негромко закрылась дверца машины, вздрогнула. Тонированное стекло не позволяло видеть тех, кто находился внутри, но Мара была уверена: Гурин продолжает смотреть на нее этим странным, проницательным взглядом, от которого ей хочется плакать. Она почувствовала себя маленькой девочкой, которая расстается с отцом. Он дал ей напутствие на будущее и уезжает в неизвестном направлении, на неопределенно долгий срок. Мара поежилась, смахивая набежавшие слезы, посмотрела вслед отъезжающему кортежу. Хорошо, что она рассопливилась только сейчас, когда Гурин этого не видит. Ей стало так больно, как будто она провожает родного человека, которого так не хочется от себя отпускать.
