я понять, что у таких, как ты, в башке. Она ж слова доброго тебе не сказала. Оставил бы её стражникам, а мы б за это время ушли. Уже, может, награду бы получили! А этой поделом. Нет, себя не пожалел, и чего ради? Она-то вот не спешила тебя выручать.
Человек растянул сумку, заглянул, достал куртку, свёрнутую плотно. Мазь уложил на дно.
— Зверь твой всполошился, всё бился в дверь, когда ты не вернулся. Баба к дороге сходила, послушала, что стражи говорят. Ну, сказала, смерть в самый раз для порченого. Как ты помнишь, друг мой Шогол-Ву, упрашивал я её на коленях и со слезами. Уж поверь, двадцать жёлтых за такое отдать не жалко… Во, натягивай, пока не околел.
Он встряхнул куртку, стёганую, с оком на груди, подставил рукав, помог найти второй. Придержал сзади, чтобы повязки не съехали.
— Мы думали через ворота тебя вывести. Ну, то, что от тебя останется. Если дело совсем плохо, тут, уж прости, я с бабой был согласен, что лучше стрелу в сердце. А тебя и покалечить толком не успели, так спешили повесить. Я нарядился стражем, руку ради тебя порезал — во, рожу кровью перемазал, тварь эту взял и к воротам. Смотрите, кричу, кто попался. Ну, эти, ума нет, навстречу сунулись, баба их и уложила. Я думал, тварь переполох поднимет, а мы под шумок тебя под руки и бежать. И рогачи наготове стояли, и дозорных с дороги убрали…
— Ты хотел принести зверя в жертву?
— Ох, тоже мне, жертва. Ты ещё скажи, если бы выбор дали — жизнь зверя или твоя — ты выбрал бы его!
— Зверя послал Двуликий.
— Да сказал бы я, кто его послал!.. Как сорвалась эта тварь у меня с верёвки, да как метнулась в проулок — веришь, давно я таким злым не был! Пришлось на ходу выдумывать, что дальше. Ты ещё смекай: мы ждали, пока ударят в колокол, и ещё чуток, чтобы у ворот случайных людей не было, стража только. И вот откуда нам знать, может, мы туда, а остальные уже обратно, и ты в петле болтаешься.
Человек развёл руками.
— Я ещё, друг мой Шогол-Ву, думал наперёд. Ну, уведём тебя, а дальше? Во, на бегу в лавку завернул, прихватил, что нашёл. Куртку со стража слупил. Баба и не подумала бы, а ты б по пути от ран и холода издох. Очень ты мне должен быть благодарен. Ну?
— Я благодарен.
— Ну, это ты мне потом докажешь. Значит, добегаю я — успел! А твари этой нет нигде, и как прикажешь быть, когда вокруг тебя весь город? По счастью, с толпой ладить легко. Найди самого трусливого, напугай, а от него эта зараза мигом расползётся… Но ты не думай, что я не старался, друг мой Шогол-Ву. Не каждому бы так ловко удалось посеять тревогу, понял? А ты чуть не перегадил всё. Уселся, значит, на зверя и бежать, а нам что? То ли тоже уходить путём, которым думали, то ли следить, чтоб ты опять не попался. Времени в обрез. Я вот не понял только, чего Коготь остановил лучников. Боялся, может, что уложат тебя, а мы его, а так не тронем? Ну, чего гадать, лучше богам воздать хвалу, что так вышло.
Человек обернулся к каменным статуям, почти чёрным под сумрачными сводами. Рыжее пламя жаровни выхватывало из мрака строгие черты.
— Я уже им столько подношений должен, что диву даюсь, как они ещё согласны трудиться в долг. Ну, даю слово, как только получу награду, за всё расплачусь… Слушай, точно голоса! Ближе теперь! Стоять можешь? Вот, у меня твой лук…
Шогол-Ву прислушался.
— Никого нет.
— Да как нет, если ещё чуть, и я слова разберу! Ну, слышишь, гомонят? А вот баба воет. Покойников несут!
Запятнанный встал на ноги, пошатнувшись. Застыл на мгновение, поморщился и заковылял к двери. Толкнуть не было сил. Человек помог.
— Тихо.
— Это сейчас тихо, а только что выли! — прошипел человек. — Да тут они, у храма уже. Раньше уходить нужно было. И что теперь? Ты их всех не перебьёшь!
Шогол-Ву отодвинул его и вышел. Огляделся, побрёл вокруг храма, глотая стылый воздух. Когда темнело в глазах, касался рукой серого камня, изъеденного дождём и ветрами. Упокоище молчало.
Вернулся, и спутник уставился на него тревожно.
— Ну?
— Никого.
— Да быть не может!
Человек вылетел наружу. Прошёл, даже пробежал, оглядывая всё кругом. Вернулся торопливым шагом, потирая виски, схватился за повод рогача и потащил его из храма.
— Уходим, слышишь? Если не живые, значит, души посыпались с холма. Ох, много я дряни совершал, а такого ещё не было! Погоди…
Он достал нож, плохой, годящийся только для кухни, и, потянув куртку к себе, спорол око с груди Шогола-Ву. Поддел нитки, отодрал с треском, скомкал. Вернувшись в храм, бросил в жаровню. После придержал дверь, выпуская нептицу.
— Как поедем? Вниз, к озеру?
Шогол-Ву помолчал, раздумывая.
— К Зелёным угодьям. Если через Приозерье, много открытых мест. Дороги, поля. Нужно к угодьям, по Безлюдью, а потом по реке.
— Ну, ты проводник, ты и веди. Вот только ехать как? Мы у ворот трёх рогачей оставляли, думали, ты с нами выйдешь, а ты… Пусть эта тварь тебя и несёт теперь!
Нептица фыркнула, мотнула головой, но стояла послушно, пока Шогол-Ву пытался влезть ей на спину. Когда бежал, спасая жизнь, израненное тело слушалось, а теперь пришла боль.
Человек глядел-глядел и сплюнул.
— Свалишься ещё, а я ищи, подбирай. На рогача давай!
Он переплёл пальцы, подставил ладони, чтобы запятнанный мог подняться. Сам сел позади.
— К угодьям — это куда?
Шогол-Ву указал рукой.
— Ну, вперёд. Только… Да ты слышишь? Теперь-то слышишь?
— Помолчи. Ещё. Там кто-то есть, может, зверь. Не всадник.
— Зверь? Ты что, не слышишь, как они воют? Голоса!
— Я не слышу голосов.
Человек хлестнул рогача, и тот сорвался с места.
— Значит, уходим! Уходим!..
Шогол-Ву вцепился в гриву. Рогач поскакал меж старых могил, поросших травами и кустарником, меж деревьев, что выпустили молодую поросль. Ветви стегали его по бокам. Нептица, крикнув протяжно, пустилась следом.
Они не успели уйти далеко. Там, где деревья росли не так густо, рогач захрапел, поднимая морду, и прянул в сторону. Шогол-Ву уклонился от его рогов, человек выругался.
Им наперерез выбежал, хромая, незнакомец, поднял руки. Молодой, встревоженный, светлоголовый. Бледный. Чёрные тени у глаз, щёки впалые, а лицо почти чистое.
— Я… — хрипло произнёс он. — Помогите! Помогите, люди добрые!
И тут разглядел седоков и попятился.
